На чтение: ≈ 10 мин.Она и сама писала: «…Ни около моря, где я родилась: / Последняя с морем разорвана связь…». Ей была «памятна до боли тверская скудная земля». Много дней провела она в «будке» — маленьком домике в Комарово, и там же, на той земле, осталась навсегда.
В Фонтанном доме мы были в солнечном июне, а в Комарово попали в тёмный летний день, и под проливным дождём долго бродили по посёлку в поисках «будки». Улицы были безлюдны, спросить некого. Заметили открытую калитку, я зашла, постучала в дверь — никто в доме не ответил. Молча появилась большая собака, вопросительно на меня посмотрела…
Потом тоже долго искали могилу Анны Андреевны, брели по мокрой дороге, нашли. И даже оказались там не одни.
В моём сознании Ахматова — житель севера: дождя, холода, вьюг… А вот второй именинник июня Арсений Александрович Тарковский — абсолютно летний человек!
И поэзия Анны Ахматовой — северная. Её стихи строги, молитвенны, камерны. Они не имели развития — Ахматова сразу начала с высокой ноты. Известны два высказывания Марины Цветаевой по этому поводу: «Она — совершенство, и в этом, увы, предел» и «…Что она делала с 1917 по 1940 гг.? Внутри себя… Жаль».
От первых поэтических лет до последних, до конца — сдержанность, гордость, понимание своего места в иерархии земной и творческой. И, пожалуй, только в «Реквиеме» чувства на вольной воле, душа обнажена.
Юношеский акмеизм призывал прятать чувства, о них можно было только догадываться. О смятении: «Я на правую руку надела перчатку с левой руки…», «Показалось, что много ступеней…», «Только в спальне горели свечи равнодушно-жёлтым огнём…» О любви. О боли.
Да, сразу с высокой ноты. «Молюсь оконному лучу…», «У меня есть улыбка одна…» «Венеция», «Звенела музыка в саду…», «Настоящую нежность не спутаешь…», «Сколько просьб у любимой всегда…»
«Я научилась просто, мудро жить…» — стихи 1912 года! Как в такие юные годы это возможно? И научиться так жить, и написать об этом? Сейчас многие и в 30, и в 50 не умеют…
И с ранних стихов — огромная любовь и благодарность Пушкину, тоже, кстати, июньскому имениннику. Любовь на всю жизнь. Изучение, исследования. И уже, в 22 года, хрестоматийное:
Смуглый отрок бродил по аллеям,
У озёрных грустил берегов,
И столетие мы лелеем
Еле слышный шелест шагов.
Иглы сосен густо и колко
Устилают низкие пни…
Здесь лежала его треуголка
И растрёпанный том Парни.
24 сентября 1911
Царское Село
А ведь жизнь её была полна событий, жизнь нелёгкая, трагическая: «Меня, как реку, суровая эпоха повернула…». Гибель близких, арест сына, скитания, тяжёлые болезни… Но жизнь души спрятана, лишь иногда прорывается вдруг взволнованный голос:
И вот одна осталась я
Считать пустые дни.
О вольные мои друзья,
О лебеди мои!..
Вот самые лучшие стихи о любви — так называла их Марина Цветаева:
По твёрдому гребню сугроба
В твой белый таинственный дом
Такие притихшие оба
В молчании нежном идём.
И слаще всех песен пропетых
Мне этот исполненный сон,
Качание веток задетых
И шпор твоих лёгонький звон.
А вот гениальная «Молитва»:
Дай мне горькие годы недуга,
Задыханья, бессонницу, жар,
Отыми и ребёнка, и друга,
И таинственный песенный дар —
Так молюсь за Твоей литургией
После стольких томительных дней,
Чтобы туча над тёмной Россией
Стала облаком в славе лучей.
1915. Духов день
Петербург. Троицкий мост
Как-то Фаина Георгиевна Раневская сказала Ахматовой, что в душе та всегда останется семнадцатилетней девушкой. И добавила: «Не обижайтесь. Бореньке Пастернаку всегда будет только четыре».
Может, это и есть разгадка поэзии Анны Ахматовой. Тогдашние семнадцать — возраст уже вполне взрослый. Это сейчас детство длится порой до тридцати. А став старше и пережив потрясения, началась её «взрослая» зрелая поэзия 40-60-х годов прошлого века. Похожая ситуация и у Бориса Пастернака — другой этап после 40-х годов. И он не любил свои ранние стихи.
А у Марины Цветаевой жизненные эпохи и стили менялись постоянно, она писала о себе: «Из меня, вообще, можно было бы выделить по крайней мере семь поэтов, не говоря уже о прозаиках…». Она рано стала взрослой, сильной, сама тянула все тяготы жизни. Анна Ахматова больше позволяла любить себя, чем любила сама. Она была красивой, победоносной, царственной. Принимала стихи с посвящениями, хлопоты и поклонение близких и неблизких людей. А Цветаева чаще поклонялась сама, стихи посвящала сама, любила сама…
И в 1916 году написала стихотворный цикл — посвящение Ахматовой! И приехала к ней в Петербург, где её не застала. Потом годами мечтала о знакомстве. Но встреча в 1940 году разочаровала. Слишком разными они были. Да и могла ли быть душевной встреча в то время, после всех событий и странствий у обеих?
Но «Реквием» — произведение невероятной силы.
Вот какое письмо прислала мне уникальный учитель из Краснодара Наталья Паскевич. Когда-нибудь я расскажу о ней.
««Реквием» Анны Ахматовой — гениальное творение великого автора. А если осознавать, что оно создано ТАМ и ТОГДА, а не через полвека, когда писать о сталинских репрессиях стало и безопасно, и ожидаемо, и даже едва ли не модно, остается только одно слово: ПОДВИГ. Подвиг Поэта.
«Реквием» относится к счастливому числу тех великих произведений, которые будут читать всегда, будут читать все — люди разных возрастов и разных убеждений. Высокий трагический пафос, поистине бездонный текст поэмы завораживает читателя, не отпускает, заставляет искать новые глубины. И надо не сбиться с дороги, не уйти в собственные фантазии и ассоциации, а упорно пробиваться к главному — замыслу автора. Но как его увидеть, понять?
Анна Ахматова на немногих сохранившихся магнитофонных записях 60-х годов читает «Реквием» монотонно, несколько нараспев, как это делают многие поэты. Ни особых интонаций, ни расставленных смысловых акцентов, ни выразительных многозначных пауз — зачем? Она-то все это много раз прожила, пропустила через себя…
С конца 80-х годов прошлого века поэму много раз читали со сцены. Читали и молодые, и очень известные артисты. Но каждый из них нес нам, слушателям и зрителям, свое понимание «Реквиема», свое восприятие и осмысление великого ахматовского текста. То есть, строго говоря, читал не только Ахматову, читал, прежде всего, себя — потрясенного, страдающего, окрыленного…
Но два выдающихся музыканта — композитор и актриса — сумели подойти вплотную к авторскому замыслу, распознать и показать людям те потаенные смыслы, которые заключены в поэме.
Вокальная сюита Владимира Дашкевича «Реквием» в исполнении народной артистки России Елены Камбуровой и женского квинтета московского Театра Музыки и Поэзии потрясает именно тем, КАК музыка высвечивает каждое слово поэмы. Каждое.
В сложном полифоническом произведении, где переплелись вальс и плач, колыбельная и заупокойное песнопение, произошло невероятное: Ахматова заговорила. Сама. Своим собственным голосом великого Поэта.
И этот литературно-музыкальный феномен ещё ждёт своего серьёзного и вдумчивого исследователя».
Здесь всё меня переживёт,
Всё, даже ветхие скворешни
И этот воздух, воздух вешний,
Морской свершивший перелёт.
И голос вечности зовёт
С неодолимостью нездешней.
И над цветущею черешней
Сиянье лёгкий месяц льёт.
И кажется такой нетрудной
Белея в чаще изумрудной,
Дорога не скажу куда…
Там средь стволов ещё светлее,
И всё похоже на аллею
У царскосельского пруда.
Июнь 1958
В старости мы всегда возвращаемся в юность, в детство. И ничего не исчезает. «И всё навсегда остаётся таким», — как писал Арсений Тарковский.
Фото с сайта https://atlasnews.ru
Выбор читателей
Комментарии