Знания и понимание

Естественно, я не могу не думать о судьбе наших школьных сочинений, не обращаясь к моему почти что семидесятилетнему опыту.

1 декабря 1984 года три класса, в которых я работал тогда, сдали мне домашнее сочинение о том, как прошла война через их семьи. Это были очень сильные сочинения. Вот только три эпизода из этих сочинений:

«Мой дед был кузнецом, самая русская и самая мужская профессия. Ничего особенного он не делал: только с четырех утра и до определенного времени стоял у наковальни. Работать с женщинами было нелегко. Вплоть до того, что отчаявшиеся вдовы презрительно называли его тыловой крысой. А что он мог им ответить? Знал, что каждая женщина думает: «Почему не мой муж (сын, любимый)?» Сохранились заявление деда с просьбой отпустить на фронт и отказ».

«Зимой, когда на полях работы становилось меньше, часть женщин отправляли на лесозаготовки. Бабушка рассказывала, дерево валить ручной пилой было очень тяжело. Болели руки от непрерывной работы. После, обрубив ветви спиленного дерева, к бревну привязывали веревку и тащили его по снегу к штабелю, затем поднимали это дерево на верх штабеля. Ныло все тело, каждый сустав болел от перенапряжения».

«Когда дед приехал домой по дороге на фронт после госпиталя буквально на час, он увидел следующее: дети худые, жена устала, на ногах не стоит. Мой отец рассказывал, что хотя он был маленький, но запомнил в тот день одно: деда посадили за стол и дали ему щи из лебеды, он ел и хвалил, а у самого текли слезы, когда он смотрел на детей. Он говорил «Как вкусно…» А сам плакал».

Подавляющее количество наших сочинений вообще не сочинения. Сочинение начинается с автора, который рассказывает о том, что он пережил, чем он хочет поделиться. Все остальное – словесный мусор.

Как раз тогда «Баллада о солдате» Григория Чухрая отмечала свое двадцатипятилетие. Фильм должны были показать по телевизору. Я договорился со всеми своими учениками, что они будут картину смотреть. И попросил Чухрая после этого приехать к нам в школу. Я рассказал ему о сочинениях учеников и попросил посмотреть их. Чухрай ответил мне письмом. Вот отрывок из него: «Некоторые шедевры из их сочинений взволновали меня до слез. (Например, как отец ел суп из лебеды, хвалил, а сам плакал. Такое не придумаешь, хоть проглоти перо.) Задание, которое вы дали своим ученикам, помогло им задуматься, что значит для них – для них лично – история их страны».

На меня произвело большое впечатление размышление талантливого учителя литературы и блестящего журналиста Эльвиры Горюхиной: «Массовая школа умудрилась русскую вопрошательную литературу лишить ее родового признака – вопрошательности. Искусство учителя заключается в возвращении ребенку того вопроса, который он может не заметить, читая литературу. Вопрошание текста – альфа и омега литературного образования».

В выпускном классе я дал тему для домашнего сочинения: «Согласны ли вы с тем, что подвигу всегда есть место?». Я поменял официальную точку на традиционный русский вопросительный знак. И получил совершенно другое сочинение. Потом попросил нескольких учителей повторить мой опыт. Учителя тоже были поражены. Об этих сочинениях я рассказал в журнале «Юность», который тогда выходил тиражом в два миллиона экземпляров. А журнал «Знамя» поместил мою статью о сочинении на тему «Что я расскажу своим детям и внукам о социализме».

Теперь о литературе. Начнем издалека.

В 1963 году я пришел на работу в Московский городской институт усовершенствования учителей, естественно, не оставляя при этом преподавание в школе. Вскоре после моего прихода в институт нам поручили подготовить развернутый доклад о положении дел с преподаванием литературы в школе. Во всех 30 районах выделили по несколько 9, 10 и 11‑х классов, которые должны были написать сочинения. Я предложил включить в уже готовый список тем еще одну тему: «Какое произведение современной советской или зарубежной литературы мне больше всего понравилось и почему».

В феврале 1964 года мне принесли тысячу сто тридцать сочинений, которые я проверял месяц. Я такую работу делал впервые и допустил грубую ошибку: не запросил все школы, чтобы мне подсчитали процент учеников, которые писали именно на эту тему.

Вот десять авторов, набравших больше десяти голосов:

М.Шолохов – 58 (в том числе «Поднятая целина», второй том которой вышел в 1960 году), 20 – «Судьба человека»;

Д.Гранин, «Иду на грозу»;

Ю.Бондарев, «Тишина»;

В.Аксенов – 47 (в том числе 25 – «Коллеги», 18 – «Звездный билет», 1 – «Апельсины из Марокко»);

К.Симонов, «Живые и мертвые» – 3 (речь идет о первом томе);

А.Солженицын, «Один день Ивана Денисовича» – 34;

Э.Ремарк – 30 (писали о Ремарке вообще, но в первую очередь называли «Три товарища», «На Западном фронте без перемен»);

Д.Нолль, «Приключения Вернера Хольта» – 30;

Б.Балтер, «До свидания, мальчики» – 29;

Ч.Айтматов, повести – 27.

Отдав написанную мною справку, я отнес второй экземпляр этого текста в журнал «Литература в школе», где он был вскоре и напечатан под названием «Современная литература глазами старшеклассников». Тогда я еще не знал, что статья была тут же переведена на английский язык и напечатана в нашем журнале «Советский Союз», который мы издавали в обмен на журнал «Америка» на русском языке.

Через пять лет я получил большую книгу «Читательские интересы детей и подростков». Вместе с книгой пришел конверт карточек на эту книгу в Библиотеке Конгресса. Это была коллективная работа многих педагогов разных стран. Советский Союз представлял я. Ничего похожего на это сочинение экзамен по литературе не предлагал ни разу. Экзамен проверял знания.

Но дело даже не в этом. Знания о том, что такое рифма или синоним, сами по себе о глубине знаний не свидетельствуют. Для меня всегда важно было другое. Я мог бы к каждому своему уроку литературы предпослать слова Пушкина:Я мог бы к каждому своему уроку литературы предпослать слова Пушкина: «Я понять тебя хочу, // Смысла я в тебе ищу…» Но я хотел, чтобы об этих смыслах не я говорил в классе, преподнося уже готовый материал, а чтобы ученики класса сами пришли к пониманию этих смыслов в своем совместном обсуждении. При этом я не ставил ни двоек, ни троек. Четверки – только тем, кого эта отметка устраивала. И щедро пятерки. Покажу это на одном примере.

На протяжении многих лет я в одиннадцатом классе предлагал сопоставить «Песню о родине» (слово родина тогда писалось с маленькой буквы) В.Лебедева-Кумача с двумя стихотворениями Константина Симонова. «Родину», точнее ее первый вариант, Симонов написал в 1940 году. «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины…» – в 1941 году. Но и «Родина» годом позже прозвучит с особой силой.

С Симоновым я встречался несколько раз. Речь идет не о личных встречах. В последний раз – на Буйничском поле: по его завещанию после кремации его прах должен был быть развеян на этом поле, на котором Симонов в июле 1941 года впервые увидел подбитые немецкие танки.

В «Песне о родине» страна предстает «от Москвы до самых до окраин», «с южных гор до северных морей», «необъятной». В начале стихотворения «Родина» тот же масштаб: «Касаясь трех великих океанов, // Она лежит, раскинув города». Отметим, в стихотворении, обращенном к Суркову, городов уже нет. Здесь «дороги Смоленщины», «деревни, деревни с погостами», «изба под Борисовом»…

Ты знаешь, наверное, все-таки родина –

Не дом городской, где я празднично жил,

А эти проселки, что дедами пройдены,

С простыми крестами их русских могил.

Но есть в стихотворении Симонова 1941 года и иное измерение, чем в песне Лебедева-Кумача. Родина – это «речонка со скрипучим перевозом», «далекая дорога за леском», «клочок земли», «та горсть земли, которая годится, чтоб видеть в ней приметы всей земли». У Лебедева-Кумача «много в ней лесов, полей и рек» – не просто леса, а много лесов. У Симонова «три березы». И У Симонова «дороги Смоленщины», «тракт», «проселки», «изба под Борисовом», «пажити», «кринки». В «Песне о родине» не реальные дороги Смоленщины, а метафорические: «Молодым везде у нас дорога».

Симоновский «клочок земли» сродни той «пяди земли» (так сложена песня). И это все не сужение понятия родины, а расширение и обогащение.

Отметим, что в известном приказе Сталина от 28 июля 1942 года №27 будет сказано о «клочке земли»: «Надо упорно, до последней капли крови, защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый… клочок советской земли и отстаивать его до последней возможности».

«Нет для нас ни черных, ни цветных». «Песня о родине» Лебедева-Кумача, как сказал один из учеников, «лишена национального начала». «Сознание автора лишено национальных черт», – добавила другая ученица. У Симонова сознание глубоко национально: «по русским обычаям», «по русской земле», «русская женщина», «русская мать». Таких повторов в стихотворении девять.

В слове родина корень род. Это то, с чего все началось, это наша история. Такого ощущения родины у Лебедева-Кумача нет. У Симонова, говорят ученики, «осознанная связь с историей России», «проселки, что дедами пройдены», «как встарь повелось на великой Руси».

Именно в день 7 ноября, советский праздник, Сталин скажет о тех, кто защищал Родину в прошлые века: «Пусть вдохновляет вас… образ наших великих предков – Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!» И сразу вслед за этим: «Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!»

Все это было необычным, еще недавно было трудно представить. Как и обращение «братья и сестры».

Один из учеников обратил внимание на то, что если у Лебедева-Кумача нет в стихотворении ни одного конкретного человека, то у Симонова всюду живые люди: Алеша, «седая старуха в салопчике плисовом», «весь в белом, как на смерть одетый, старик», «усталые женщины», «русская мать», «русская женщина». А другая ученица увидела, что в стихотворении Лебедева-Кумача всюду множественное число местоимений: «нас», «наши нивы», «нет для нас». У Симонова главное – в звучании единственного числа: «ты помнишь», «я все-таки горд».

Не от учителя, не из учебника получили здесь и знание, и понимание наши ученики. Они, постигая, думая, сами делали вывод о том, что с самого начала войны в советский патриотизм все время вливается патриотизм русский. И за всем этим наш общий путь постижения литературы: от слова писателя к тому, «как слово наше отзовется» (Тютчев). Но это отзовется оказывается неоднозначным и порой достаточно сложным.

В конце тысяча девятисотых годов одна из французских газет стала публиковать картинки о том, как люди будут жить через сто лет. Среди них была и картинка о школе будущего. Наверху школьного класса крупно написано: «2000»…

Прошло не так много лет. В «Известиях» за 26 августа 2007 года я прочел статью Сергея Лескова о перспективах науки и техники в следующем столетии. Там, в частности, дана информация о возможности компьютера передавать информацию непосредственно в головы людей. О загрузке информации прямо в кору головного мозга я потом прочту еще в одной газетной статье, 2018 года.

У меня появилась идея двухчасового сочинения в трех классах, в которых я работал. И я провел его в 2009 году в двух своих классах, а в 2011 году – в одном классе. Все это были ребята, рожденные в девяностые годы.

Итак, нажимаем кнопку – и курс физики у вас в голове. Нажимаем другую – и у вас в голове курс истории. Можно и литературу таким же путем отправить к каждому из вас. Ведь сделан уже первый шаг: «Война и мир» за тридцать минут».

Пишу на доске вопрос, на который прошу всех ответить: «Что будет, если эти идеи будут реализованы, со школой?». Всего это сочинение написали 94 человека. И хотя они говорили о школе будущего, но в самих этих сочинениях очень хорошо проявилось отношение к школе нынешней. И это было во всех сочинениях. Я собирался продолжить серию таких сочинений в других школах. Но успел немного. Эпидемия закрыла такую возможность. Хотя я успел не так много, но некоторые тенденции общего плана ясно проявились. Особо важно было то, что сочинения я проводил в годы первого нового экзамена. Абсолютно убежден, что это были честные сочинения.

Из 94 человек только трое рады такой перспективе: «Для каждого из нас школа – это такое ужасное место, что даже утром, за завтраком, даже конфета кажется горькой. Мы же, школьники, ждем долгожданного часа, когда иммунитет поборет какой-нибудь грипп, придумываем всякие причины, чтобы не ходить в школу. Мы часто прогуливаем уроки лишь потому, что не хотим, чтобы наше настроение испортили очередной двойкой».