На чтение: ≈ 20 мин.В нынешнем году конкурс по специальности «психология» в Московском городском психолого-педагогическом университете был выше, чем в МГУ и других самых престижных федеральных вузах, дойдя до 10,5 человека на место. Почему? На этот и другие вопросы мы попросили ответить ректора МГППУ доктора психологических наук Виталия РУБЦОВА.
– Конкурс в МГППУ был абсолютно самым высоким по нашей специальности, а если учесть, что у нас наибольшее число бюджетных мест, то эта абсолютность еще возрастает. Думаю, дело не только в том, что наш университет такой замечательный, хотя я его таковым и считаю. Дело в том, в городе повышается психологическая культура, и это самое главное. Это для меня самый главный результат: люди, которые знают, как надо набрать 03, когда им плохо, теперь начинают понимать, что их проблемы может решить психолог. Сегодня уже много людей, которые хотят получить образование и стать психологами. Второе, конечно, – это то, что у нас профильный психологический вуз. У нас уже пять психологических факультетов, и для меня это только начало. Вопрос воспитания психологической культуры глобальный, просто созданием центров, как совершенно верно говорит Любовь Петровна Кезина, проблемы не решить, проблема так построить работу, чтобы люди поняли – у них есть ресурс, они могут обратиться к психологу и получить верный совет. Мониторинг обращений семей, педагогов, родителей по поводу психологических проблем взаимоотношений с детьми по Москве свидетельствует, что количество обращений увеличивается.
– Какие проблемы волнуют московских родителей?
– Например, в какую школу отдать ребенка. В принципе заслуга Московского департамента образования, что школ много, школ разных и родители могут выбрать. Чтобы сделать выбор, они идут прежде всего в психологический центр. В 20 школах Южного округа вводим курс «Психология» Ирины Дубровиной, так как дети не знают, что такое их личность, душа, память, внимание.
– Почему сегодня в образовательных учреждениях увеличивается количество межличностных конфликтов?
– Природа конфликта проста – это отсутствие взаимопонимания человека, действующего в том же пространстве, в той же среде. Это вопрос комфортности образовательной среды, в чем-то даже ее безопасности относительно взрослых и детей. Мы проводили мониторинг по городу, исследуя стрессогенные факторы в образовательных учреждениях, и выяснили, что родители в качестве такого фактора называют авторитарное поведение учителей. Учитель-предметник ориентирован на то, что его предмет – самый главный, у него такое убеждение, в этом смысле педагог бесконечно фанатичен. Тот ребенок, который не любит его предмет (учитель не знает и не хочет знать, что ребенок любит), попадает в состояние конфликта с педагогом. Работа с учителем в городе должна быть очень серьезно направлена на получение им специального психологического и психофизиологического образования. Наши учителя очень плохо владеют примитивными, элементарными знаниями о психологии и психофизиологии детей в разных возрастах, об их способностях, талантах, одаренностях, о задержках развития. Это вопрос стандарта. Вместе с ректором Московского городского педагогического университета Виктором Васильевичем Рябовым мы пытаемся доказать, что в стандартах нужно увеличивать удельный вес тех дисциплин, которые раскрывают перед будущим учителем особенности развития детей. Мы должны наконец в этом плане депредметизировать педагогическое образование. Не то чтобы давать меньше профессиональных знаний в педагогическом вузе, но ставить очень жестко вопрос о том, что очень важно давать в педагогическом вузе компонент, который связан с детьми.
– А разве таких знаний в педвузе дают мало?
– А этого толком не знает никто, потому что они очень сильно разбросаны, разрознены, не системны.
– Не проще действующим учителям предложить какую-то форму второго высшего – психологического – образования?
– Нет, не проще. Мы создали университетский округ, долго думали, потому что для нас было бессмысленно просто увеличивать количество школ, образовательных учреждений разного типа, которые бы входили в этот округ. Мы заключили договоры о работе с образовательными учреждениями и сделали их нашими базами, где наши студенты проходят практику, начиная с четвертого курса. Через год они туда распределяются на работу. Мы очень хитро повысили процент распределения, у нас 50-60 процентов психологов обязательно идут работать в систему образования. Почему? Да потому, что два года студенты работают с детьми в базовых учреждениях. Когда мы недавно объезжали школы и детские сады в Восточном, Западном, Центральном округах, я встречал там своих выпускников. Наших выпускников-психологов устраивает работа там, они в этих образовательных учреждениях очень много дают и получают профессионально. Мы ничего нового не придумали. Мы просто использовали систему Физтеха, когда практико-образовательные центры превращаются в лаборатории подготовки специалистов. Поэтому у нас университетский округ построен на этой идее.
– Так ведь штучно готовят специалистов и медицинские вузы.
– Хороший психолог – тоже штучный товар, он же работает с человеком.
– Скажите, Виталий Владимирович, а кто учит технологии преодоления конфликта?
– Еще один сложный вопрос. Например, пострадавших или воюющих в «горячих точках» военных спрашивают: что вы хотите, они отвечают: сделайте так, чтобы нам вернуться в семьи. Так говорит нам заслуженный военный, который не понимает, как он придет к жене после отсутствия, ведь их действительности разошлись настолько, что вновь соединиться – огромная проблема. У военных психологов, которых мы готовим в МГППУ, основной предмет – конфликтология. Тоже, кстати, очень интересный опыт нашего университета – 25 девчонок будут военными психологами. Это совершенная группа, они недавно проходили практику в воинских частях. Их привезли в дивизию, руководитель военно-психологической службы сказала им так: «Научитесь работать с конфликтами, свободно идите служить в армию, ничего не бойтесь!»
– То есть вы теперь замахиваетесь и на дедовщину?
– Мы не можем замахнуться на дедовщину, потому что у этого явления более широкие рамки. А вот то, что говорят: в армии должны быть капелланы, для меня означает немного другое. В армии должен быть человек, который займется регуляцией человеческого поведения и человеческих отношений. Эту работу должен выполнять психолог, сейчас это не входит в его реальный функционал. Но кто-то ведь должен сказать: готов солдат сейчас идти на боевое дежурство или нет.
– В армии в советское время были политработники. Когда случилась перестройка, их обозвали психологами, а потом убрали вовсе.
– Мы учили таких людей из армии, четыре года у нас был договор с Министерством обороны РФ.
– Минуточку: вы ведь гражданский вуз, причем городской, почему же вы готовили военных?
– По утверждению специалистов, мы готовили так, что военный университет считал: военной части мы их научим, а вот психологии вы обучите так, как мы не сможем научить.
– Что же им читали в вашем университете?
– Конечно, конфликтологию, проблемы межличностных отношений, проблемы развития личности, проблемы поведения в экстремальных и чрезвычайных ситуациях и так далее. Нам было приятно, что, когда военные писали заключение о наших девушках – будущих военных психологах, они отметили: будем рады, если они к нам придут.
– А почему будущие военные психологи – сплошь девушки?
– Сказать честно? Когда мы объявили такую программу подготовки, я думал, пойдут ребята, и мы быстро закроем этот вопрос. Пришли 25 девчонок. Почему? Я задавал им этот вопрос и выяснил три обстоятельства, по которым они приняли на третьем курсе такое решение о своей специализации. Во-первых, они хотят выйти замуж, во-вторых, есть возможности более широкой профессиональной реализации (они говорят: там настолько непаханое поле, что можно расти профессионально), в-третьих, в контракте есть условие – при увольнении из армии можно получить квартиру. Плюс к тому Минобороны РФ доплачивает им деньги к стипендии: в первый год им добавляют триста, на втором году учебы – шестьсот, на третьем – девятьсот рублей.
– А они не боятся, что их пошлют в далекие воинские части?
– Думаю, им просто не дадут уехать дальше Московской области. Таких специалистов-офицеров не хватает. Для меня это удивительная практика. Я написал много книжек и считал, что многое знаю. Ничего подобного! Жизнь ставит такие вопросы, что никакой теории не хватает.
– Я понимаю, что вы уже давно выросли из городского университета, работаете на всю страну: Беслан, Ведено, Грозный и так далее. Но образование у вас остается на первом месте?
– Безусловно. Я «погряз» в образовании: психологические центры, школа «Интеллектуал», школа «Шанс» и так далее. Просто так, административными мерами, Департамент образования многие проблемы не решит. Например, дети в «Шансе» особенные. Мы сейчас связались с Можайской колонией, ГУИН идет на то, чтобы давать образование в зонах, мы будем это делать дистанционным образом. Но мы делаем это для того, чтобы понять, как нужно работать с этой категорией детей в московском «Шансе». Мы считаем, что все начинается с директора, и я предложил назначить на этот пост сына Калабалина из былой колонии Макаренко.
– Почему именно его?
– Потому что он имеет опыт. Все-таки «Шанс» хоть и закрытое учреждение, но все же образовательное, там нужно ставить директором прежде всего воспитателя. Единственное, чем можно взять этих детей, – это доверие и внутренняя любовь, которую даже не нужно показывать. На жесткость они уже привыкли отвечать жесткостью, и надо их от этого отучить, самим отказавшись от жесткости. Сегодня «Шанс» – огромная проблема для города. Непросто было открыть такую школу, а уж наладить там работу еще тяжелее. Я сейчас подключил к ней факультет юридической психологии, Институт имени Сербского, подразделения «Альфы», и мы вырабатываем модель взаимодействия с такими детьми.
– Когда я впервые попала в ваш университет, то поняла, что вы с первых шагов окунаете своих студентов в будущую работу – они бывают в приютах, детских домах, больницах. Сейчас диапазон вашей деятельности еще более широк: вы «взяли» суд – юристы-психологи, МЧС – Центр экстренной психологической помощи, армию – военные психологи. Зачем вам все это?
– Великий швейцарский психолог Жан Пиаже как-то сказал в ответ на такой же вопрос: вокруг – науки, а в центре – психология, но только с одной ролью, она добавляет тот фактор, который не берут другие науки. Вы понимаете, дело в том, что мы много говорим о социальной сфере. Она всегда связана с человеческим фактором, никакая другая наука этим не занимается. Вопросы человеческого поведения, действия решает психология. Раньше в России был такой интересный человек Владимир Лефевр, который уехал за границу и там написал замечательную книгу «Конфликтующие структуры» – фактически логика, психология и методология конфликта. На этом построены все военные действия Вооруженных сил. Лет восемь назад меня пригласили в «Президент-отель», где собрались представители Военно-морского флота Канады и США и обсуждали вопросы стратегического планирования действий Военных сил, консультантом был Владимир Лефевр, он определял, кого пригласить на эту закрытую дискуссию. Он мне сказал, что все у него хорошо, но катастрофически не хватает таких специалистов, какие есть у нас в МГППУ. Борис Теплов написал гениальную книгу «Ум полководца», в которой на примере действий Наполеона и Сталина рассказал, что такое гениальность предвидения при осуществлении военных действий. По его мнению, полководец от командира отличается тем, что уже имеет план действий в своей голове, но еще видит средство достижения и реализации этого плана, поэтому, когда оказывает давление командир, это не значит, что его план будет реализован, а когда полководец с его умом намеренного предвидения давит, то он обязательно одерживает победу.
– Вижу, что вы еще не пришли в такую важную область, как политическая психология.
– Да, у нас этого нет как направления. Представить, что я об этом не думаю, невозможно. Но должен сказать, что ее практически нет нигде, поскольку некоторые вещи были вырублены напрочь еще в советское время. У нас есть политологи, но политическая психология совсем другое. Мы сейчас открываем новую кафедру «Организационная и экономическая психология» на факультете «Муниципальное управление», у меня есть дальняя идея вернуть целый ряд направлений, которые вырубили по разным причинам. Например, спортивная психология, ведь в расцвете советского спорта все достижения базировались на очень мощной психологической подготовке и работе спортивных психологов. Совершенно уникальными были работы, которые, например, вел профессор Бернштейн. Он занимался, скажем, психофизиологией движения, на этом была создана целая система организации спортивного поведения и создания условий достижения победы. Все спортсмены проходили через лабораторию спортивной психологии, сейчас такой лаборатории нет, система разрушена. Как систему работы нам нужно выстраивать политическую психологию – еще одно из направлений, которым нужно заниматься. У нас увеличивается в последнее время количество работ по проблемам социальной психологии и психологии личности. Мы открываем кафедру «Этнопсихология Востока».
– Что ждет нас в вашем университете в ближайшее время?
– На днях я передал Любови Петровне Кезиной нашу программу: мы объявляем следующий учебный год Годом психологии в Москве. Университет уже показал и доказал, что в городе, где возрастает валентность социального фактора, обязательно должны работать психологи, они тут востребованы. Пусть даже мы не все успеваем сделать сразу, разворот нашего вуза огромный, потому что надо понимать, как работать с разными людьми, из разных социальных слоев, из разных национальных групп, из разных меньшинств и так далее. Это все разные люди. Человек, совершивший преступление, – это другой человек, потому что он попал в другую социальную структуру поведения. Я могу только сказать, что наш вуз – очень нужный городу, не потому, что я его очень люблю, а потому, что он очень востребован.
Выбор читателей
Комментарии