На чтение: ≈ 17 мин.Можно прочитать десятки научных книг об эпохе и только приблизительно понять, как была устроена жизнь ее современников в тот период. В то время как дневник отдельного человека может рассказать о ней гораздо больше. Это во многом доказывает работа центра «Прожито» Европейского университета в Санкт-Петербурге. Центр был создан историком Михаилом МЕЛЬНИЧЕНКО и стал первым в России примером общественной архивистики в режиме онлайн, когда в исследовательский процесс вовлечены не профессионалы, а все желающие волонтеры. Команда уже расшифровала и оцифровала дневники более 1000 авторов и начала издавать книги на их основе. Недавно сайт проекта перезапустился. О том, как меняется центр, мы поговорили с Михаилом Мельниченко.
– Михаил, я заметила, что вас часто спрашивают в интервью о любимых дневниках. И вы почти всегда называете разные. Как правило, те, что привлекают вас как исследователя. А были ли материалы, работа с которыми в вас что-то поменяла, дала ответы на глобальные вопросы?
– Дело в том, что ведение дневника – это практика, к которой чаще всего прибегают люди определенного склада, часто находясь в депрессивном состоянии. И, безусловно, мой интерес к дневнику тоже очень личный: дневник помогает мне наводить в голове порядок. Знакомясь с тем, как документировали свою жизнь другие люди, я лучше понимаю себя. Но это особая для меня тема, я не хотел бы об этом говорить подробно. Возможно, поэтому всегда даю разные ответы…
– Понимаю. Вы недавно обновили сайт проекта, сделали его более интерактивным, скоро пользователи смогут загружать дневники самостоятельно. Каких материалов вы особенно ждете?
– Да, мы сделали новый сайт, важно, что это уже не дневниковый корпус, а отдельный цифровой архив. Мы создаем площадку, на которой любой желающий может зарегистрировать и при нашей помощи начать описывать и публиковать документы из своего домашнего собрания. Мы исходим из того, что, если всю эту россыпь документов с полок и антресолей правильно и единообразно описать и выложить в Сеть, она станет упорядоченным архивом. У исследователей появляется возможность узнать о том, что существуют такие документы, ценность которых гипотетически может быть очень велика. И если это сообщество любителей семейной истории мы сможем сплотить вокруг нашего нового цифрового архива, это будет нашей большой победой, личные документы станут общедоступной цифровой базой, которая сможет сама по себе сделаться объектом изучения.
Пока этот каталог закрыт для общего доступа, в нем описано около 10000 документов из семей, с которыми мы уже давно работаем. Пока в основном это наш профильный материал – дневники, но после открытия базы мы хотим работать и с рукописными дневниками, и с детскими рисунками, и с коллекциями этикеток, пригласительными билетами. Нас интересует абсолютно все, даже самые незначительные с обывательской точки зрения документы.
– Есть ли периоды, регионы или, возможно, даже общественные классы, которые сейчас наименее представлены в системе?
– Если брать дневниковые материалы, то в основном у нас представлен XX век. С одной стороны, нам нужно идти в глубь времен и активнее работать с XXI веком, а с другой стороны, очень нуждается в документировании наше недавнее прошлое: девяностые, начало двухтысячных. В данный момент нас интересует доцифровое прошлое, потому что работа с изначально цифровым наследием – это отдельная большая проблема, которой мы тоже занимаемся, но пока не так активно, как оцифровкой прошлого. Так, например, мы хотим собрать коллекцию любительских аудиозаписей советского и постсоветского времени, поскольку этим в России никто не занимается. А ведь огромное количество людей записывали интервью со своими родными на бобинах, и это хранится только в домашних архивах.
– Уезжая, люди часто оставляют свои библиотеки, дневники и так далее. За последний год из России, только по данным Росстата, уехали более 600 тысяч человек. Получили ли вы большее количество дневников?
– Да, поскольку уровень доверия к нашему проекту уже довольно велик, к тому же я как частное лицо получил на «передержку» некоторое количество рукописей, которые пока не передаю в центр.
– У нас в Петербурге сейчас проходит ваша выставка «Частная фотография: вы это уже видели». Глядя на фотографию к анонсу события в вашем официальном сообществе, я точно могу сказать, что аналогичная есть в моем семейном альбоме.
– Эту выставку, посвященную советской бытовой фотографии, подготовил кураторский кружок студентов Европейского университета в Санкт-Петербурге под руководством историка фотографии Марии Гурьевой. На этой выставке нет ни единой этикетки ни к одному из экспонатов, что, кстати, вызывает негодование у некоторых наших коллег по цеху. Это все подборки типологически близких фотографий разных периодов, которые показывают, как в разные эпохи менялись матрицы самопрезентации, то есть то, как люди фотографировали себя и свои семьи. Это все страшно интересно! И да, там действительно огромное количество типового материала, с которым мы все очень хорошо знакомы. После выставки к нам подходили люди с предложениями дать нам свои фотографии из семейных архивов, в основном те, к которым отсутствуют сопроводительные материалы и трудно установить, кто изображен. Но мы пока ни одной фотографии не дождались.
– Возможно, ваша выставка мотивировала их выяснить, что на фото, после чего фото захотелось оставить дома… Вы часто говорили в своих интервью о том, что дневник обладает психотерапевтическим эффектом. Вы человек поколения, которое готово отдавать большую часть доходов психологу, живет в парадигме тренда на постоянное саморазвитие и улучшение своей жизни и так далее. Часто ли, читая записи наших предшественников, вы могли посмотреть на их жизнь как будто сверху, понимая, почему где-то не складывалось? Действительно ли мы в большинстве своем стали, как сегодня принято говорить, осознаннее? И чему в записях людей из прошлого можно поучиться?
– Мы не имеем права оценивать чужую жизнь из своего контекста, эти люди жили абсолютно в других обстоятельствах, часто гораздо более тяжелых, чем мы. Но, когда ты смотришь и работаешь с одним конкретным дневником и можешь наблюдать развитие человека на протяжении многих лет – а мы иногда сталкиваемся с такими полотнами переживаний и обид, – ты видишь, как человек в течение этого времени вываривается в одних и тех же переживаниях. И у стороннего наблюдателя может возникнуть довольно высокомерное ощущение, что вот тебе бы это все было под силу решить. Но важно учитывать другой контекст, другие условия жизни.
– «Прожито» – огромная и постоянно пополняемая база данных. Как часто вы ее анализируете? Если да, то что вас удивляет в этой статистике? Правда ли, что мужчины чаще ведут дневники, действительно ли молодые люди активнее в этом людей старшего возраста?
– Мы только сейчас приходим к серьезному статистическому анализу, хотим отдельно изучить дневники военного времени. Великая Отечественная война дала нам больше дневников, чем весь XIX век. Если смотреть на весь их корпус, то написанных женщинами среди них значительно меньше, потому что женщины больше включены в процессы, связанные с поддержанием семьи и бытовой инфраструктуры, у них меньше сил вести регулярные записи. Пик ведения женских дневников обычно приходится на возраст примерно до 21 года, до того, как женщина вступает в брак и на нее обрушивается вал невидимых обязанностей.
– Вы собираете дневники, написанные на русском, белорусском и украинском языках. Есть ли между ними отличия?
– Поскольку наш проект изначально задумывался как база данных дневников именно советского времени, то мы стремились собирать материалы, повествующие об этой эпохе, на разных языках. Сегодня у нас учтено более 200 украинских дневников, также историк из Казахстана Дамир Саттаров описал для нас более 70 единиц дневников на казахском языке. Но поскольку вся наша работа делается в основном русскоязычными волонтерами в их свободное время, то это направление пока развивается медленно и зависит от их интересов и мотивации, нам пока сложно его развивать.
– Какой процент дневников имеет литературную ценность?
– Здесь сложно оценивать. Конечно, в нашей базе есть дневники с претензией на литературность, когда человек рассказывал о своей жизни, прежде всего чтобы отточить мастерство. Иногда можно встретить действительно интересные материалы. Но моему сердцу милее дневники тех людей, у которых не было специального образования, они были вынуждены сами искать язык, чтобы рассказать о себе. В этом смысле особенно интересны дневники подростков, в которых неизбежны ошибки, стилистические сбои, когда язык «Декамерона» сочетается с партийной прессой, хорошо заметны особенности диалекта. Вот это все дает невероятно интересную картину.
– В одном из интервью вы порекомендовали прочитать дневники Юрия Нагибина, отметив, что это один из самых желчных и злых материалов в проекте. Чем они могут быть полезны читателю?
– Это картина мира глазами умного, очень наблюдательного и страшно обиженного человека. Наблюдать за этими развивающимися чувствами очень поучительно. К тому же его дневники содержат большое количество довольно живых характеристик, которые могут быть интересны тем, кто изучает литературный процесс поздней советской эпохи.
– Сколько волонтеров приняли участие в проекте за все годы его существования? Общаетесь ли вы с ними, можно ли говорить о том, что это уже комьюнити единомышленников? Как людей может поменять эта деятельность? Могли бы привести примеры?
– У нас было около полутора тысяч волонтеров, но работают с рукописями не только они. Нам очень помог ковид: во время пандемии мы стали тем местом, где можно удаленно пройти практику. Благодаря тому что мы заключили договор с 16 вузами, в год к нам приходят на практику несколько сотен студентов. Они помогают нам расшифровывать и описывать рукописи. Было несколько попыток работать со школьниками. Но оказалось, что им сложнее расшифровывать тексты советской эпохи, даже самые простые: подростки часто не знают довольно большого количества слов того времени. И без супервключенного участия педагога, который потом берет на себя редакторские функции, школьников, к сожалению, нельзя задействовать.
– А ваши волонтеры общаются между собой? Есть ли у вас комьюнити?
– Раньше мы организовывали очные встречи для волонтеров, они знакомились между собой, завязывались дружеские связи. И были даже такие истории, когда один участник замечал другого за расшифровкой рукописи в общественном месте или видел наклейку с логотипом «Прожито» на ноутбуке и подходил знакомиться. События последних лет сильно сказались на возможностях для коммуникации. Но поскольку мы перезапускаемся, то снова сосредоточились на поддержании дружеских связей между участниками нашего сообщества. К волонтерам может присоединиться любой желающий. У нас в работе сейчас огромная база материалов, гораздо больше, чем мы можем обработать. Поэтому будем рады новым людям в нашем проекте.
– Недавно ваш научный центр выпустил книгу «Я знаю, что такое писать нельзя: феномен блокадного дневника». Как сообщается в сопроводительной статье к сборнику, во времена блокады дневник был способом утолить тревогу. Есть ли наиболее близкая к этому способу утоления тревоги альтернатива сегодня?
– Тема блокадного дневника – отдельное для нас направление. Первый том книги имел большой успех. Сейчас в издательстве Европейского университета готовится вторая книга, посвященная дневникам эвакуации из Ленинграда. Надеюсь, осенью выйдет наша книжка, подготовленная Ириной Леонардовной Савкиной, о дневниках подростков «оттепели». Так что мы активно занимаемся книгоизданием. Но если отвечать напрямую на ваш вопрос, то в первую очередь хочется сказать, что есть стереотипные представления о том, что дневники – это устаревший жанр, потому что им на смену пришли блоги и социальные сети. Действительно, у интернет-площадок и классического дневника некоторый общий функционал, но есть существенная разница между ними: дневник в меньшей степени подразумевает адресацию. Дневников все так же много, потому что люди по-прежнему нуждаются в поддержке и инструментах для того, чтобы справиться с собственной жизнью.
Ирина КОРЕЦКАЯ
Выбор читателей
Комментарии