Жизнь деревьев и людей продолжается…

Осень – время для философских раздумий и тихой грусти

Довелось мне как-то провести несколько осенних ночей на одном из плавневых хуторов. Их немало по островным землям в низовьях Днепра. Каждый год вода по-своему, порой весьма капризно, перекраивала зеленый плавневый дол. Плавневые днепровские берега ниже порогов очень часто во время весеннего яроводья меняли свои очертания. Собственно, почти любое плавневое урочище, со всех сторон окруженное речками, протоками, лиманами, болотами, уже можно считать островом. Без лодки не обойтись, чтобы до него добраться. Вот в этих обособленных урочищах, наследуя опыт казаков-лугарей, часто строят палаточно-фанерные хибарки рыбаки и городские дачники – любители отдыха среди дикой природы.

Так уж устроена жизнь: кто-то не может обойтись без толпы, очередей, уличной сутолоки, соседской разноголосицы, а кому-то подавай уединение, тихую заводь, пустынный бережок, на котором можно устроить простенький очаг, поставить шалаш, палатку с навесом, а то и соорудить из подручных средств флигелек, летнюю кухоньку. Благо для этого не надо разрешения властей. Почти в любом временном плавневом жилище в отсутствие хозяев можно остановиться на денек-другой. Что я нередко и делаю. Чаще всего это случается во время осеннего безлюдья. Время для грибной охоты, философских раздумий, итогов и тихой грусти. Нередко она-то меня и заставляет браться за весла и предпринимать ночные вылазки по сумрачным темным озерам, полным очарования и тайны.

Вот так однажды бессонной полуночной порой я отправился на озеро Прогнои. У берега, заросшего тростником, вода была черной и неподвижной. Левое весло то и дело натыкалось на сухие стебли. Я старался поднять его повыше, потом резко опускал, сминая и обрубая верхние отростки. Гребок правым веслом, толчок левым, и лодка на пару метров продергивалась вперед. Неудобно, утомительно, но я боялся проскочить протоку, соединяющую озеро Осокоровое с Прогноем.

Обернулся и увидел черный столб – прямой сухой ствол с обломанными почти у основания сучьями. Днем его видно издалека. Старое дерево стоит у входа в протоку, и на этот «маяк» я всегда уверенно держу курс. И сейчас в темноте оно неплохо заметно, по нему можно было безошибочно определиться в ночных плавнях. Я стал загребать правым веслом, лодка скользнула в протоку. С двух сторон ее обступили кусты, в их глубокой тени я едва различал лопасти весел. Но повода для беспокойства не было. Слева по борту чиркнули сухие ветки, значит, треть протоки пройдена. Весло стукнулось о подводную корягу – половина позади. На выходе в озеро протоку перегораживало поваленное дерево. Посредине оно было выгнуто. В половодье лодка спокойно скользила над ним, когда же уровень воды падал, приходилось протискиваться в узкий проход между берегом и концом ствола.

Течение пронесло лодку над бревном. Берега расступились. Камышовые островки были в беспорядке разбросаны по Прогною. Между ними и днем было нелегко сориентироваться. А ночью… Впереди показалась шишковатая, похожая на маленький сноп коряга. Значит, нужно взять чуть правее. Чуть-чуть. По правому борту на дне остатки вербовых пней. Их срезы едва прикрыты водой. Дальше справа узкая (местами не шире лодки) протока, которая ведет в другое озеро. Вход в нее отмечает пень с зазубринами по краям. Давно, очень давно отшелестел плавневый ветер в кроне раскидистой вербы. Но остались корни, они якорной хваткой сидят в грунте. Сердцевина пня прогнила, кора набухла, отслоилась, но комель прочно, как чугунная причальная кнехта, стоит на песчаном дне. На озерах много таких пней. Над тихой водой одни похожи на бочонки, другие – на корзинки, третьи напоминают глубокие блюда. Середина превратилась в труху, смешалась с пылью. Ветер роняет туда семена других деревьев и растений. И на пнях, переплетаясь ветвями, растут топольки, клены, кусты аморфы, среди листвы – желтые, белые, синие цветы, красные бусинки ягод. Когда водоемы ровно и плотно затягивает ряской, на зеленых озерных скатертях стоят вазы с букетами. Опадают листья, уходят из ветвей соки, трескается, гниет, надламывается ствол, но остаются корни. Они дают жизнь другим деревьям. Те в свою очередь… Пройдет время, и трудно будет сказать, что чем стало, что откуда и на чьем месте растет, что где возродилось. А может, и не понадобится заводить об этом разговор? Возродилось, растет – этого достаточно. Жизнь продолжается!

Много в плавнях старых, проживших на острове не один десяток весен и зим деревьев. Их меньше, конечно, чем юных, молодых или взрослых – крепких, стройных, с тугой корой стволов. Но каждое на виду, приметно по-своему, у каждого свое лицо и свой характер. Возле озера Глухого разметал покрученные сухие ветки огромный тополь-патриарх. Старому рыцарю, на теле которого шрамы и отметины многих битв, уже тяжело носить доспехи. Каждый год он сбрасывает, освобождается от лат, и оруженосцы с честью принимают их – на гибких ветках окруживших его деревец висят куски бурой коры. На восточном берегу острова лежит подмытая днепровской волной верба. Ствол покрыт зеленоватой сухой тиной, верхушка упирается в береговой обрыв. Корни висят над водой. Они так причудливо выгнуты, так неожиданно срослись, что в их переплетениях, даже не напрягая воображения, можно отыскать любую геометрическую фигуру, угадать любое форменное обрамление, которое присутствует в твоем бытии. Через корневое кружево просвечивается небо, ночью в треугольниках, ромбах, трапециях видны звезды – приходит мысль о числовых закономерностях мира.

Слева от насыпи в сторону озера Головковского ответвляется коса. На ее топком берегу растет ива, век которой, пожалуй, перевалил за сотню лет. Что осталось? Кряжистый пень, который и двоим не обхватить, серые куски ствола. Они в беспорядке громоздятся вокруг и похожи на обломки гранитной скалы. Можно присесть на один из них. Очень удобно. Надежно. Ветер шуршит в тростнике, шныряет между кустов, раскачивает верхушки деревьев, лохматит облака – все мимолетно, тонко, хрупко. Нужны опора и постоянство. Надежда на иву, которая была здесь всегда, с которой начались и этот берег, и эта вода. Так кажется. К этим обломкам приходил твой далекий предок, пришел ты, придет потомок. Через десять, тридцать, пятьдесят… Жаль только, на срезе пня новых колец уже не прибавится.

Особенно много старых деревьев в Прогное. Посреди камышей дремлет верба с развороченным вывернутым стволом, такое впечатление, что в самую сердцевину угодил снаряд. У другого дерева ствол расщеплен, полоски его выгнулись в разные стороны дугами, едва не касаются воды, очень похоже на гигантский фантастический цветок. У третьего ствол неровно треснул, разошелся, будто колом стоит на воде распахнутый кожух.

В местном краеведческом музее хранится ствол тысячелетнего дуба, который нашли подводные археологи на днепровском дне. Наряду с орудиями труда и предметами быта здешних древних обитателей дерево стало экспонатом. Раньше под кронами таких исполинов разводили жертвенные костры, молили небеса о дожде, победах, попутном ветре. «На этом острове русы совершают свои жертвоприношения: там стоит огромнейший дуб…» – писал византийский император Константин Багрянородный. Когда свет зародился, тогда дуб повалился и теперь лежит. Деревья обожествляли и считали, что вместе с соками от корней к кронам, дальше – в небеса, уносятся души людей и диких зверей.

Кого и что только не напоминают пни, корни, сучковатые сухие стволы, которые попадаются по берегам, в протоках, на плесах! «Крокодил», «олень», «удав», «ящер», «дельфин», «хобот» – я тороплюсь на свидание с корягами, спешу начать с ними доверительный разговор, понятный только нам. Мой плавневый мир населен удивительными животными, которым никогда не приснятся ни саванна, ни сельва, ни джунгли. Им снится всегда одно и то же: метелки тростника, вода, покрытая ряской, красное солнце, густо заштрихованное черными ветками. Но звери не жалеют об этом. Я тоже. Уже не жалею…

Случается, приткнув лодку к пню, я думаю о долгой жизни людей на земле. Пусть не вечной, но все-таки очень долгой, растянувшейся на многие лета и века. Моему деду уже под девяносто. Он родился в год, когда начался ХХ век. Когда я приезжаю к нему и мы начинаем рубить дрова, перетаскивать в сарай уголь или прикапывать виноград, вдруг выходит бабушка и говорит: «Ты, онучек, отдохни. Ты деда не слухай, йому старому абы робота в руках булла, он в ней меры не знае». У деда было в жизни все: война, революция, голод, потом опять война, потом… целый век за ним! И потом и всегда работа, в которой он до сих пор «меры не знает». Мы садимся с дедом за стол на веранде, обжигаемся густым, заправленным старым салом борщом, хрумкая зелеными, в пупырышках огурцами, и рядом с его «веком» ноша моих (уже больше полувека!) лет кажется совсем пустяковой – легкой и радостной. Дед рассказывает о своем отце, вспоминает деда, и о прадеде он кое-что знает, ну и, конечно же, разговоры о сыне – моем отце, о нас с братом – своих внуках, о наших детях – правнуках. У нас одни корни, один ствол! Один век.

…Луна закатилась за посадку. Звезды светили высоко, на небе редкие булавочные проколы, сквозь которые почти не проникал свет. Течение усилилось. Лодку закружило, понесло боком. Она ткнулась в тростник. Я стал выгребать. Попал в незнакомую протоку. Куда она вела? То справа, то слева всплескивались утки, проносились над головой, со свистом дробя крыльями воздух, будто перья неосторожно касались натянутых над тростником струн. Протока вывела к плесу. Теперь куда? Кажется, я потерял направление. Нужно было возвращаться. Но в темноте не видно ориентиров. Тогда решил пробиться через тростник, в одном месте он вроде был пореже. Едва выбрался на свободную воду, как увидел старую вербу. Толстые ветки с короткими сучками, словно руки, воздетые к звездам, то ли просили продлить век, то ли в тоске о новых берегах и новых водах. Один длинный сук (как он только сохранился, такой тонкий и прямой?) почти перпендикулярно отлетал от ствола, строго указывал на юго-восток, на выход из Прогноя. Теперь я знал курс. Всегда буду знать, пока корни держат стволы старых верб и осокорей. Не сомневаюсь, что и тогда, когда их не станет. Жизнь деревьев и людей ведь все равно продолжится. Ныне, присно и вовеки веков. И даже дольше века, ей предназначенного.

Владимир СУПРУНЕНКО, фото автора