Женский клуб

Винни-Пух диктует ноты

Свой жанр сама певица обозначила как “театральный джаз”, другие называют его “новое ретро”.

Ее первые выступления проходили в зале Студенческого театра МГУ – Ирина училась на философском факультете. Среди музыкальных спектаклей с ее участием наибольшую известность получила программа кабаре “Синие ночи ЧК”, с которой театр гастролировал в США, Великобритании, Германии, Финляндии и Чехословакии. На крупнейшем международном театральном фестивале Fringe Festival в Эдинбурге в 1990 году этот спектакль в течение месяца шел при полных аншлагах. В 1992-м знаменитый кинорежиссер Кшиштоф Занусси озвучил песнями Богушевской свой фильм, посвященный России. А в 1993-м Ирина получила гран-при и титул лучшей поющей актрисы России на традиционном конкурсе песни имени Андрея Миронова.

Я открыла для себя Богушевскую на той же сцене, на которой все для нее началось. В МГУ шел капустник с участием “звездных” выпускников, вел его солист “Несчастного случая” Алексей Кортнев. Ирина спела один из своих хитов “Тридцать девятый трамвай” и еще совсем новую, только что написанную песню, посвященную Москве.

Я была потрясена. Первое, что пришло в голову, – на нашей эстраде, оказывается, есть певица с голосом и вкусом! Такого сильного эстетического удовольствия от пения я не испытывала уже очень давно. Какие глубокие тексты, потрясающая музыка, артистизм, обаяние, она просто светилась изнутри и этим светом заряжала всех зрителей. Удивлению моему не было предела: почему я не слышала и не видела ее раньше, где она прячется?

А прячется Богушевская в Центральном Доме художника, где примерно два раза в месяц дает концерты, собирает полный зал. Однажды я не выдержала и постучала в гримерку. Дверь открыла Ирина, она только что пришла и еще не успела переодеться в “парадное”. Я впервые увидела ее вблизи и в который раз подумала, что таких изящных женщин на нашей сцене немного. Она куталась в шарф – талант от гриппа не спасает. Мы сели в углу гримерки. Я смотрела на нее и не понимала, как в таком состоянии можно выступать: надо лежать в постели, пить микстуру, а не стоять на сцене с микрофоном в руках. Мой первый вопрос выдал мои мысли.

– Не раз приходилось читать в интервью известных творческих людей слова: “Я сделал, я отработал…”, что говорит об их отношении к искусству как к тяжелой, изматывающей работе. Вы разделяете эту точку зрения или…

– Нет, конечно, нет. Мне кажется, эти люди лукавят, иначе им просто не надо заниматься тем делом, к которому они так относятся. Я сужу по себе: даже если я приболела или есть какие-то другие проблемы, прихожу в гримерку с ватными коленками и не могу полчаса шевельнуться, все равно каждый концерт – это огромное удовольствие, которое не сравнимо практически ни с чем. Для меня выступать – как наркотик, я крепко и давно на этом “сижу”. Причем процесс написания песни мне нравится ничуть не меньше, чем конечный результат – ваши аплодисменты. Не знаю, может, я просто счастливый человек от рождения – занимаюсь делом, которое мне дорого, но все эти разговоры насчет тяжелой судьбы артиста… Я думаю, что шахтерам в шахтах намного тяжелее.

– В одной вашей песне есть фраза “…и эта боль не больше, чем повод для новых строчек и нот”. Вы действительно так считаете?

– Может быть, это, конечно, преувеличение, но однажды я решила, что судьба специально посылает мне какие-то пограничные ситуации и испытания для того, чтобы я потом написала об этом одну или две песенки. Как-то я даже сказала по поводу своей автокатастрофы, что из всего того, что произошло потом, можно было бы сделать отличный сценарий. Наверное, у меня экспериментальный подход к жизни – как к источнику материала для творчества.

– Тогда вам, должно быть, очень легко жить?

– Нет! От этой мысли болезненные вещи не становятся менее болезненными. Даже если потом можно перевести свои чувства в слова и звуки, душа все равно болит. Я не говорю, что цинично воспринимаю все события в жизни как набор поводов для новых песен. Ведь никогда не знаешь, что именно тебя зацепит. Что-то случается и тут же уходит, а иногда какой-то разговор или какая-нибудь встреча настолько ярко остается в тебе, стоит перед глазами, что ты не в силах оставить это.

– Значит, ваши песни очень автобиографичны?

– Во многом. Раньше это был вообще лирический дневник. С 14 лет я стала сочинять песни, и тогда это было сплошное описание того, что со мной происходит. Но чем дальше я работала на сцене, тем больше становилась дистанция между мной и моим лирическим героем. Все-таки театральная школа не проходит даром, она исподволь влияет на творчество. Хотя в первом альбоме “Книга песен” тоже много автобиграфичности – песен, основанных на реальных событиях. Знаете, один человек сказал гениальную, на мой взгляд, фразу – правда искусства отличается от правды жизни, как вино от винограда. Я абсолютно с ним согласна. Вино – это правда искусства. Оно не может появиться без винограда, но этот виноград подвергают такой обработке, что он напрочь теряет свою форму.

– Ирина, признайтесь, кто ваша муза?

Ирина поднимает глаза к потолку, будто вспоминает. Или думает, назвать заветное имя или нет.

– Меня вдохновляют люди, к которым я неравнодушна, – удачно “выкрутилась” она. – Очень вдохновляет состояние влюбленности. Но я до сих пор не могу установить никаких правил, по которым это происходит. Вдохновение, к сожалению, неуправляемая вещь. Оно может прийти к тебе в троллейбусе или… в том же самом ЦДХ, где мы с вами сейчас находимся. Это очень тонкая материя, и совершенно невозможно его запланировать.

– Странно, что вы упомянули троллейбус. Мне казалось, ваш любимый вид транспорта – трамвай. Слишком часто упоминается он в песнях. Просто для рифмы?

– О, нет. Вы угадали, с ним связана одна из самых романтических историй в моей жизни. Я тогда была безумно влюблена в одного человека и находилась в таком состоянии, что потеряла огромное количество вещей – зонтик, перчатки… Я просто не понимала, что со мной происходит. Мы катались на этом 39-м трамвае, был май… – Ирина еле заметно улыбнулась. – А потом трамвай – это вообще магический вид транспорта, не зря в литературе за ним тянется такой шлейф образов.

– Как-то на концерте вы сказали, что ваш любимый сказочный герой Винни-Пух, в душе – даос. Буддизм – это осознанное увлечение, случайное или просто следствие обучения на философском?

– Нет, это увлечение далеко не случайно. Кстати, я думаю, случайных вещей не бывает. Я занимаюсь некоторыми даосскими практиками, и вообще это мировоззрение мне кажется наиболее гармоничным из всех, с которыми я сталкивалась. А я сталкивалась со множеством философских мировоззрений, как вы верно подметили. Мне кажется, в буддизме легко и красиво сняты все противоречия, которые разъедают западную философию и западного человека – антогонизм тела и духа. Тут ничего этого нет. Все очень законченно, и главное – это учение можно практиковать до глубокой старости.

– А как вы относитесь к “теории недеяния”?

– Должно очень повезти, чтобы можно было заниматься недеянием. Когда я читаю про разных странствующих отшельников, я им очень завидую, но, к сожалению, не могу позволить себе отгородиться от мира…

– Скажите, в вас есть тяга к карьерному росту? И можно ли ваше вступление в Союз писателей расценивать как один из шагов в этом направлении?

– У меня есть тяга вообще к росту, потому что человек, который сопротивляется этому естественному процессу, обречен на застой. Моя профессия – это публичная профессия в хорошом смысле этого слова. Поэтому для того, чтобы успешно развиваться, нужно становиться лучше и не скрывать этого. Я знаю, что многие мои поклонники не приветствуют, когда я снимаюсь в телепередачах и даю интервью, они считают, что я должна быть только их – тайной певицей для избранных. Но я вынуждена их разочаровать: я хочу, чтобы мою музыку знали как можно больше людей. По-моему, она этого заслуживает.

– В связи с этим хочется спросить, как вы относитесь к коммерческим проектам в творчестве и вообще к деньгам? Сейчас популярность приносит хорошую прибыль.

– К деньгам я отношусь, как мне кажется, так же, как и ко всему остальному. Разумно. Я считаю, это средство делает жизнь богаче и интересней. Это очень хитрая вещь, многих деньги ломают: одних потому, что их много, других потому, что их мало. Но мне удается находить с ними какие-то компромиссы. У меня, конечно, есть женские слабости – красивая одежда, дорогая обувь, но я не имею никаких комплексов по поводу того, что у меня нет шиншилловой шубы. А к коммерческим проектам я отношусь с уважением – люди знают, что они делают, и они специально совершают какие-то заранее просчитанные шаги. Но поскольку я не просчитываю свое творчество (меня интересует популярность другого качества), то его нельзя назвать коммерческим проектом.

– Ирина, известно, что многие вещи не укладываются в рамки языка, многое просто невозможно выразить словами. А вам хватает вашего языка?

– Да, хватает. Ведь я использую не просто язык, это скорее синтез слова и музыки, главное в котором – вибрация голоса. Я не пишу стихов как таковых, вернее, они появляются периодически, но остаются в ящике моего стола. А вот то, из чего состоят песни, невозможно “разложить по полочкам”, отделить слова от музыки. И этого мне хватает, конечно, потому что это уже не просто слова…

– А как действительно получается, что одни строчки становятся песнями, а другие остаются стихами?

– В одних изначально есть внутренний ритм и музыка. Все начинается с напевания, мурлыканья – точь-в-точь как Винни-Пух. Начинаешь бормотать себе под нос какие-то бухтелки, сопелки, и сам не замечаешь, как за строчкой появляется строчка, куплет, припев. Всегда есть какая-то первоначальная строка и нота, из которых потом вырастает песня.

Где-то читала, что участники квартета “Абба” ставили перед собой условие – каждая песня должна быть хитом. Я не успела спросить, как выглядит формула успеха Ирины Богушевской, но думаю, что точно так же. В ее репертуаре случайных песен нет.

Мария ФОМИНА,

Борис МУСКЕВИЧ (Фото)