Жалею, что в школе плохо учил языки. Вениамин СМЕХОВ

За свою карьеру в кино народный артист России Вениамин Смехов сыграл в 21 фильме, среди которых «Служили два товарища», «Смок и Малыш», «Ловушка для одинокого мужчины», сериал «Монтекристо». Но по-настоящему звездной для него стала роль графа-мушкетера де Ля Фер, о чем сам актер даже написал документальную книгу «Когда я был Атосом». И вот по экранам страны прошел дорогостоящий сиквел «Возвращение мушкетеров», работу над которым команда режиссера Юнгваль-Хилькевича, к счастью, успела завершить до кризиса.

– Вениамин Борисович, не кажется ли вам, что «Д’Артаньян и три мушкетера», снятый 30 лет назад Югвальд-Хилькевичем, – немного поверхностное прочтение романа Дюма?

– Несколько лет назад у меня случилась депрессия, и моя мудрая жена Галя в качестве лекарства от хандры посоветовала заняться чтецким делом и записать на диск прозу Хармса, «Мастера и Маргариту», «12 стульев». Сейчас аудиокниги – самое главное в моей актерской жизни. Это очень удачная придумка, чтобы люди некогда самой читающей страны, трагически отвыкающие читать, вернулись к этой теме через звучащую книгу. Так вот, одной из последних моих записей стал двухтомник «Три мушкетера» – около 18 часов звучания. Читая эту великолепную книгу, проигрывая роли за всех персонажей, я понял, какой же я был дурак, играя в 1979-м Атоса. Я притворился Атосом, как следует не перечитав бессмертного романа Дюма. Единственным знатоком в нашей мушкетерской команде был, догадайтесь кто? Конечно, Боярский. Мне даже кажется, что он знает эту книгу чуть лучше, чем сам Александр Дюма-отец.

– Следовательно, снимаясь в «Возвращении мушкетеров», вы на все смотрели другими глазами?

– Я играл того же самого Атоса, но многое осознавшего. Например, то, что он всю жизнь любил только одну женщину. Ту, которую всегда ненавидел и дважды уничтожал. А потом, уже на смертном одре, страдал и признался, что в его судьбе не было ничего лучшего, чем встреча с Миледи. Если бы не друзья, то Атос умер бы от тоски гораздо раньше отведенного ему срока. Я это сам осознал и подкорректировал свой образ в «Возвращении мушкетеров».

– Заявленного бюджета в 5 миллионов долларов на «Возвращение мушкетеров» хватило?

– Я не вникал в финансовые выкладки и поначалу судил о фильме, исходя из сценария. Уже потом, когда смотрел готовую картину, мне объясняли, почему она стоила таких денег: массовка большая, декорации дорогие, костюмы изысканно расшиты. Были и другие сложности, связанные с исторической фактурой. Что же касается лично меня, то я плохо понимаю, какая разница между одним миллионом и десятью.

– Но ведь вы сами сделали не один спектакль, а театральные постановки тоже имеют свои бюджеты…

– Конечно. Вот, например, недавно в Омске ставил спектакль. Я знал, что должен вписаться в определенные финансовые рамки, но меня это не сильно беспокоило, потому что работал со своими друзьями-художниками. Они всегда помогут выкрутиться. И вообще, мы лучше себя чувствуем, когда не живем, а выкручиваемся. Не замечали? Это феномен нашей действительности.

– А как вы выкручивались, когда ставили на Западе драматические и оперные спектакли, не зная иностранных языков…

– Когда работаешь с заграничными людьми, общий язык найти трудно, особенно если плохо учился в школе. А на дороге такие знания, как правило, не валяются. Обычно я отговариваюсь, что, когда учился в московской школе, в это время получать пятерку по немецкому языку было в каком-то смысле подозрительно. А если учился так себе – значит ты патриот. Теперь я жалею очень, что все так сложилось. И сейчас меня выручает усердная и талантливая жена.

На Западе мне предложили несколько контрактов. Постановочный опыт у меня был. В оперном деле у меня был учитель – замечательный художник Давид Боровский.

В опере я работаю как драматический режиссер. Вот в прошлом году выпустил в Чехии спектакль «Ля тражедик Кармен». Это не каноническая опера Жоржа Бизе, а придуманная Питером Бруком опера-драма. Мое дело прямое – из «поющих шкафов» сделать живых людей. Певец должен двигаться естественно и пластично. И в этом я ему помогаю даже без филологии. Основной язык общения – театральный.

– Почему вы, признанный актер, ударились еще и в литературу?

– У меня не было заданного пути. В детстве я хотел стать актером, много играл в школьном театре. Получалось, видимо, неплохо. Это было время, когда наша страна репетировала первый вариант Перестройки под названием Оттепель. Что-то открывалось и разрешалось. Тогда актерами были все. Как и сейчас – все актеры, только не догадываются об этом. А писательство тогда было делом избранных. Зато сейчас в России победило графоманство. Человек что-то напишет: «Ах, вроде складно. Ой, смотри, и у Пушкина не лучше». И сам себя издает. Я этого всегда опасался и к литературе относился серьезно. Отец у меня начитанный, остроумный, хотя и ученый, но литературно одаренный. Таких людей, к сожалению, становится все меньше. Русский язык переживает рискованные времена. Его калечат и уродуют. А я считаю, что наша родина – это русский язык.

Актерство в моей жизни – дело неожиданное и нечаянное. Я не раз собирался уйти из профессии. Поначалу были психологические травмы. После первого курса любимый учитель Владимир Этуш предложил мне уйти в математики. Это был шок, встряхнувший меня до глубины души. Потом я понял, если бы не эта жесткость, я бы так и болтался смущенным полуактером и никогда бы не научился преодолевать себя. Это был урок. Я понял, что вину за неудачи надо искать в самом себе.

А вот с писательством я не расставался никогда. Сначала писал в стенгазету родной школы, что на Мещанке, где я родился. Потом сочинял стихи. Никогда не решусь их публиковать. Издавать стихи – нескромно. А вот прозу или литературные портреты – другое дело. Потом мне повезло с театром, который весь был пропитан любовью к словесности. Поэтические спектакли, кто постарше знают, – это было открытие Таганки. Спектакли делали из стихов. Этот жанр сочинил Юрий Любимов. Ему помогали Вознесенский, Евтушенко, Межиров, Самойлов, Слуцкий, Окуджава. В недрах этого жанра рождалась особая актерская школа. Мы учились друг у друга. В возрасте 26 лет я получил право написать пьесу – поэтический спектакль по Маяковскому «Послушайте!». Все актеры немножко сумасшедшие. Я сдвинут на русском авангарде. Написал эту пьесу, Любимов откорректировал. Спектакль был рисковый, его закрывали. Мы играли про жизнь, смерть и бессмертие поэта.

– Вы издали несколько книг воспоминаний. Мемуары – жанр специфический, со своей кухней. Почему выбрали этот путь?

– Вот слово подходящее – кухня. Когда я только начинал писать, это происходило как раз на кухне, когда дети засыпали. На кухне лучше всего получались пьесы и сценарии для ТВ. Что же касается воспоминаний, то первым вышел в журнале «Юность» очерк об актерском искусстве «Самое лучшее занятие в мире». О том, каким мне запомнился театр моего детства, о гастролях одного немецкого коллектива и, конечно, о Таганке. Помню, в кабинете Любимова я дарил ему журнал с этой статьей. Потом пришел Андрей Вознесенский и подарил этот же номер, где напечатали его поэму «Лед». Ко мне он всегда хорошо относился как к актеру, но тут возмутился: «Ты еще младенец, а уже пишешь воспоминания». Я ему ответил: «Воспоминания – вещь безответственная, пишу, что помню. А вот поэма – ответственная». Намек был на то, что это не лучшая его вещь. Формула «сам дурак» – наш излюбленный довод в споре. Затем зашел драматург Александр Володин, и к Любимову: «Только что прочитал в «Юности» твоего артиста». И стал говорить какие-то хорошие слова. Любимов ему: «А вот он в углу стоит». Володин ко мне: «Кто тебя в угол поставил?» Я: «Вознесенский!» Вот такие у нас шуточки были.

– В ваших мемуарах есть очерки о Высоцком, Лиле Брик, Параджанове, Викторе Некрасове, Визборе, Табакове… Они не предъявляли вам претензий, что портреты получились неточными?

– Когда в 80-м в майской книжке журнале «Аврора» вышла первая подборка моих литературных портретов товарищей по Таганке, то Алла Демидова, замечательная актриса и необыкновенный человек, сказала: «Если бы ты был сторонний журналист, я бы похвалила». А Золотухин, щурясь хитрой алтайской улыбкой, поинтересовался: «Вот почему так, каждый из актеров ищет, кто бы о нем написал, а ты пишешь о других и ни слова о себе. Странно». Я ответил: «Когда пишешь хорошо о других получается, что ты тоже ничего себе».

Как откликнулся Высоцкий, мне говорить приятно и горько. За день до смерти у него был разговор с замечательным фотографом Валерием Плотниковым. Та публикация в «Авроре» была проиллюстрирована его фотографиями. Он увидел у Высоцкого этот журнал и спросил: «Тебе понравилось? Мы с Венькой старались». А Володя сказал: «Приятно было о себе прочитать не на латинском шрифте». Вроде смешно, но на самом деле это трагедия. Поэт, которого сегодня проходят в школах, до самого последнего своего дня был у себя на Родине на полулегальном положении. Потом мне дети Высоцкого, Аркаша и Никита, рассказывали, что он им звонил и советовал, как бы это помягче выразиться, «тибрить» в библиотеках майский номер «Авроры».

– Первая книжка из вашего недавно вышедшего двухтомника «Та Таганка» состоит из прозаических вещей. Вы все это сочинили или описали только то, что лично пережили?

– Я не пишу с натуры. В свое время я крепко дружил с великим драматургом Николаем Эрдманом. Он был автором нашего театра. Так вот, общаясь с Эрдманом у него на даче в Пахре, а потом в Москве, я вел с ним всякие глупые разговоры. Среди прочего спрашивал, как он пишет. Он мне ответил: «Бывают писатели-выдумыватели, а бывают списыватели. А вам кто больше нравится? Выдумыватели? Вот и мне тоже». Так что я люблю выдумывать. Но материал беру из жизни.

– В театре на Таганке вы отвечали за капустники. Случалось ли, что кто-то обижался за слишком злые шутки в его адрес?

– Злых шуток не было. Зачем? Самая большая доля сарказма доставалась Юрию Любимову. Он не показывал, что сердится. Но спустя несколько дней мог съязвить на репетиции: «Давай, давай, работай, это тебе не капустники сочинять». Накануне 15-летия театра он меня останавливает в коридоре: «А ты капустник собираешься делать? Я всех заставлю помогать». Я говорю: «Зачем? 15 лет – дата некруглая». А он мне грустно так: «Может быть, Вениамин, круглее уже не будет». И угадал, потому что начались времена тяжелые и для театра, и для него. Следующую дату, которую мы с ним отмечали, было 25-летие Таганки. Тогда Любимов уже вернулся в Россию из эмиграции.

– Ваша младшая дочь Алика состоялась как актриса и певица, а чем занимается старшая Елена?

– Она состоявшийся писатель. Недавно выпустила роман «Французская любовь». По-моему, написано весело, интересно и мудро. Вначале она хотела стать актрисой, но я отговорил. И она послушалась. Алика тоже была послушной, но втихаря поступила сначала в одну студию, потом в другую, назвавшись вымышленной фамилией. Началась долгая борьба за право быть собой. Собственно, и мои родители были против моего актерства. Мама – врач, папа – математик, прочивший сыну карьеру ученого. Не сбылось. Я не ученый, а наученный горьким и сладким опытом.

Фото автора

Вениамин СМЕХОВ