На чтение: ≈ 14 мин.В большую литературу французский писатель Мишель ТУРНЬЕ пришел относительно поздно, но сразу. Роман «Пятница, или Лимбы Тихого океана» был опубликован в 1967 году, и тогда же, обретя шумный успех, книга была удостоена премии Французской академии. Спустя три года за роман «Лесной царь» Турнье вручили Гонкуровскую премию. Писатель получил философское образование, изучал этнографию под руководством Клода Леви-Стросса. В конце прошлого года в издательстве «Самокат» вышло первое переведенное на русский язык произведение Турнье для детей («Пятница, или Дикая жизнь»). По этому поводу всемирно известный писатель приехал на несколько дней в Россию.
– Господин Турнье, кто из русских писателей вам ближе?
– Одной своей знакомой я признался, что у меня страсть к Достоевскому. Признался, что с удовольствием выучил бы русский, чтобы читать его в оригинале. Она ответила: «Ты не прав! Это плохой писатель! У него ужасный, корявый язык. Лучше читать его во французском переводе». Я был поражен этим утверждением. Достоевский – плохой писатель, его лучше читать в переводе? Странно! Это правда, что он плохо пишет?
– У него, скажем так, особый стиль, который может показаться тяжеловатым. Для него было важнее донести мысль, идею…
– Это, кстати, серьезный предмет для дискуссии – что ценнее в книге, содержание или язык. Что важнее – идея или форма? В какой мере тот или иной писатель переводим. Например, среди современных французских писателей лучше всего переводится Сименон. На все языки. Но качество идеи оставляет желать лучшего. Отсутствие сложностей при переводе произведения не всегда означает качественную литературу. Единственная литература, которую я могу читать не на французском языке – немецкая. Как германист, могу подтвердить, что произведения Томаса Манна в переводе на французский теряют половину своего смысла, прелести, всего, что автор вкладывает в произведение. Это катастрофа, когда сравниваешь немецкий и французский варианты. А вот Кафка – «искусственный немец», пишущий более упрощенными фразами, – легко переводится. Я пишу, чтобы меня читали. Если позволите, расскажу вам меленькую сказку, которую я придумал для школьников.
– Пожалуйста.
– Я ее придумал, потому что так мне легче выразить свои мысли, избегая каких-то теоретических посылов. Однажды калиф обнаружил, что в его дворце есть две стены, одна против другой, совершенно чистые. Он решил заполнить их живописью. Пригласил двух известных художников. Один был китаец, специализирующийся на тематике садов и цветов. А второй – русский. Он был мыслителем, архитектором и алхимиком. Калиф сказал: «Каждому из вас поручаю одну из стен. Будете работать каждый на своей стене. Потом соберется мой двор, чтобы решить, какая оказалась лучшей. Чья стена лучше, тот будет высоко награжден». «Сколько времени вам понадобится, чтобы закончить ваше произведение?» – обратился он к русскому художнику. Тот отвечал загадочно: «Как только мой коллега, китайский художник, закончит, так и я закончу». Калиф обращается к китайцу, и он на тот же самый вопрос отвечает: «Три месяца». «Хорошо, – сказал калиф, – так и поступим, соорудим между вами что-то вроде занавеса и спустя три месяца встретимся. Через три месяца калиф обращается к русскому: «Вы закончили?» Тот загадочно, как и в первый раз, отвечает: «Если мой китайский коллега закончил, то и я закончил». Калиф спрашивает китайца. Тот говорит, что закончил.
И вот в этот зал являются придворные. Роскошные, расшитые золотом платья, масса драгоценных украшений, камней. Осматривают работу китайского художника и приходят в восторг – так все замечательно, так прекрасны деревья, цветы и кустарники, которые он нарисовал. Настолько замечателен пруд и мостик, перекинутый через него. Больше не о чем говорить! Калиф дает сигнал, раскрывается занавес. Взгляды устремляются на противоположную стену. Двор испускает возглас еще большего восхищения. Чем же он вызван? А тем, что русский художник заполнил всю противоположную стену зеркалами. От пола до потолка. И в них полностью отразилось произведение китайского художника. Все те сады, цветы, озеро и перекинутый через него мостик. Но помимо того, что сделал китайский художник, в зеркале отразились все те люди, что составляли двор, со всеми их нарядами, роскошными платьями и украшениями, со всем оружием, что они несли при себе. И все единодушно сказали: «Это лучше, поскольку та картина была без людей, а эта – с людьми». Так вот для меня образец – выбор русского художника. Я тоже хочу отразить этот мир, но не просто с достоверной точностью, а так, чтобы читатель узнал в нем себя.
– Герой «Лесного царя» Авель Тиффож – фотограф. Это случайно?
– У меня большой опыт фотографирования. Это моя вторая профессия. В свое время я создал на телевидении передачу, которая шла пять лет, и это позволило встретиться со многими лучшими фотографами того периода. Фотограф – охотник и, может быть, вор, который присваивает чужое. Но у меня были возможности общения и совместных путешествий с выдающимися фотографами. В отличие от обычных, они не брали, не охотились, не крали, а давали. Они отдавали людям, которых фотографировали, их мир. Это редко бывает и относится только к большим мастерам. Я не умею снимать, как те великие…
– Как повлияла Гонкуровская премия на ваше писательское самосознание.
– Никак. Но она в корне изменила мою жизнь. В тот момент я был полностью разорен. У меня тогда ничего не было, кроме ручки и бумаги, мой дом мне не принадлежал. Я был нищ, как мышь церковная. Эти деньги, упавшие мне на стол, спасли меня, придали сил. Гонкуровская премия в любом случае меняет жизнь писателя, потому что эта сумма составляет порядка четырех миллионов евро. Не знаю, сколько это в рублях. Но это золотой дождь, падающий на человека.
– Вас что-то подвигло писать именно для детей?
– Нет, я пишу только ради себя. Мои идеалы – светло, ясно, конкретно. Если я приближаюсь к этим идеалам, то и дети, полагаю, могут это читать. Свой роман «Элиазар» я посвятил двенадцатилетней девочке. Она его прочитала и сказала: «Неплохо». «Пятница, или Дикая жизнь» – для девятилетних. То есть это написано еще лучше. «Пьер, или Ночной секрет» – для шестилетних… Чем младше мой читатель, тем более удачно произведение. «Пьер, или Ночной секрет» мне случилось читать в детском саду. Дети поняли… Но я не пишу специально для детей. Я не пишу ни для кого. Я пишу ради собственного удовольствия, стараясь это делать как можно лучше, яснее, прозрачнее, конкретнее. Можно создавать симфонии, как Бетховен, или «Войну и мир», как Толстой. Но можно выращивать цветок в горшке. Это тоже созидание. Можно красить стены в комнате, растить ребенка. И это тоже созидание. Лучшее, что делает человек в жизни, – созидает.
– Вы были учеником Клода Леви-Стросса. Он говорил, что искусство – это система табу. Какие табу вы ставите себе, когда садитесь за письменный стол?
– Рукопись, которую я создаю, для меня, как живое существо. Поэтому я, относясь так к нему, предъявляю и определенные требования. Будущее произведение – это младенец, которого я должен накормить, должен вывести в люди. Иногда я пишу вещи достаточно грубые, отталкивающие, неприятные, которые и мне самому доставляют страдание. Но это я делаю потому, что того требует рукопись. У меня есть роман «Золотая капля». Когда я его создавал, возник эпизод, когда мой герой оказывается на бойне. Рукопись мне приказывает: «Необходимо побывать на бойне». Я встречаюсь со знакомым мясником и прошу отвести меня туда. Встаю в пять утра, в восемь я там, и то, что мне открывается, – жуткая картина. Но того потребовала от меня книга. Я подчиняюсь приказам, которые получаю от рукописи, и не знаю, что сделаю в тот день, когда рукопись потребует от меня убить кого-то.
– Каким запомнился вам Леви-Стросс и что это был за человек? Как повлиял на вас?
– Я учился у него в 25 лет. Он много мне дал. Но должен заметить, что сам он меня почти не знал, книги мои не открывал. Одна история для иллюстрации. Когда выходил его знаменитый «Грустный тропик», то я занимался выходом книги. Это было 50 лет назад. А спустя годы, когда Леви-Стросса спросили, знает ли он Мишеля Турнье, он подумал и ответил: «Ах, да, это тот самый молодой человек, который был у издателя, выпускавшего «Грустный тропик», и меня фотографировал». Все, что он сказал. Как человек он был необыкновенно холоден. Но обладал удивительным юмором. Еще один пример для иллюстрации. Это было в Габоне. Мы прибыли в одну деревню. Все жители собрались возле дерева. Леви-Стросс садится вместе с ними и спрашивает, что они делают. Жители отвечают: «Ждем женщин с полей. Хотим, чтобы они вернулись и приготовили что-то поесть». – «А что, вы не работаете в поле?» На это аборигены ответствуют: «Никогда. Это женское дело. А наше – охота». – «Но почему вы не идете на охоту?» – «Да какая тут охота. Тут уж бог знает сколько лет не видели какой-нибудь пролетающей дичи». История с юмором, типичная для Леви-Стросса.
– Многие писатели ради популярности ищут скандальные темы. А вы?
– Нет романов скандальных и нескандальных, а есть хорошие и плохие. Возьмите два великих классических романа «Мадам Бовари» и «Анна Каренина». Один и тот же сюжет – адюльтер. А это ведь скандал! Можно ли еще сегодня писать романы на эту тему? Безусловно. Когда я работаю над книгой, мне необходим настоящий, большой сюжет. В «Лесном царе» это война и нацизм. Огромная тема. В «Золотой капле» – судьба эмигрантов, приезжающих работать во Францию. Возможно, я затрагиваю и темы скандальные, как вы говорите, но делаю это не потому, что мне так хочется, а потому, что сама книга диктует эту тему. Вообще я считаю себя писателем, который воспевает жизнь. Один из французских писателей верно сказал: «Люди выигрывают, когда их лучше узнаешь, и они выигрывают за счет той тайны, которая есть в них».
Выбор читателей
Комментарии