Зеленый цвет тебе к лицу

Давно уже проснулся, лежу. Вдруг посмотрел за окно (зелень, пасмурно) и вот подумал, что не помню, весна сейчас или осень. Новый год впереди или лето.

Провалился на миг в инобытие.

Но ничего, выкарабкался снова, выплыл.

Осень.

Месяц назад писал о розовом платье с зеленым поясом у Чехова. Но цвет как тема решил не уходить. Слишком уж будет много желтого скоро вокруг.

У каждого есть странность в отношениях с цветом. Я вот некоторые литературные произведения вижу окрашенными.

Желтый цвет – это цвет шолоховского «Тихого Дона». Еще «Война и мир» Толстого, она тоже написана для меня этим цветом, всеми оттенками желтого. «Почему? – удивится кто-нибудь. – Там же есть и зима, и голубые наряды дам, и кровь из оторванной ноги Анатоля…» Не знаю. Может, потому что первая книга с этим романом была с желтоватыми страницами? Или потому, что в «Войне и мире» есть попытка объяснить мир? Это как с глубокой древности задача человека – приручить жизнь. А самым первым широко доступным древним людям цветом был желтый охристый пигмент, которым люди и расписывали свои пещеры. У меня «Война и мир» ассоциируется с такой многозадачной пещерой. Во Франции, кстати, есть пещера Ласко, где на стене остановлена в движении желтая лошадь, которой уже семнадцать тысяч лет. Так за семнадцать тысяч лет никуда и не ускакала.

А вот «Евгений Онегин» – синий.

Она любила на балконе
Предупреждать зари восход,
Когда на бледном небосклоне
Звезд исчезает хоровод.

Вот он, черно-синий, потом просто синий, потом голубой, и только потом начинается желтый. Но я оборву цитату. Нам надо успеть на остановку трамвая, на рельсы перед которым уже пролили масло. Хотя, по мнению некоторых исследователей, роковая трамвайная линия с Ермолаевского на Бронную, где теряли голову, была придумана Булгаковым – путей на Бронной улице никогда не существовало.

Желтый цвет – это для меня еще и «Мастер и Маргарита». И совсем не только из-за отвратительных желтых цветов в руках Маргариты Николаевны. Желтый цвет – это еще и цвет безумия поэта Ивана Бездомного, который все-таки обрел свой дом в тавтологическом желтом доме. Желтый цвет – это еще и абрикосовая вода, которая дала «обильную желтую пену», когда газировку купили себе перед встречей с Воландом Иван Николаевич и Берлиоз.

А перед получением известия о смерти Берлиоза в доме Грибоедова желтый цвет так и замелькает: вот затанцевал Жуколов-романист с какой-то киноактрисой в желтом платье, а вот поэт Двубратский болтает ногами, обутыми в желтые туфли.

И Понтий Пилат местами, как пегий пес, окрашен именно в желтоватый. («Пилат усмехнулся одною щекой, оскалив желтые зубы», «…на желтоватом его бледном лице выразился ужас», «краска выступила на желтоватых щеках Пилата».)
Но что же будет с зеленым?

Недавно с удивлением узнал, что в конце раннего Средневековья будущий папа Иннокентий III считал зеленый цвет промежуточным. Это ж с ума сойти! Но это правда. Он утверждал в 1190‑х годах, когда писал о богослужебных цветах: «Место зеленого – на полпути между белым, черным и красным, а потому использовать его надлежит в те праздники, для которых не подходят ни белый, ни красный, ни черный».

Господи, какие полпути между белым, черным и красным?! Где там эти полпути? Где они сходятся? В какой пустыне Сахаре?
И все же они считали зеленый цвет золотой серединой. Особенно в XIII веке, когда особенно ценили умеренность, благоразумие и пристойность.

«Ну так где же есть эта промежуточность в русской литературе? Если зеленый – это успокаивающий цвет, то где же его больше всего?» – думал я. И вдруг меня озарило. Это же «Алые паруса» Александра Грина! Да-да, не самая великая книга, может, как и «Мастер и Маргарита», но неотменимая. Эта книга хочет нас успокоить. И поэтому, несмотря на то что там так много обещано алого и так много серого, тоскливого, желтого, первобытного, песочного и голубого, в своей подкладке она все равно подмалевана светло-зеленым. Цветом промежуточного успокоения и надежды.

Дмитрий ВОДЕННИКОВ, поэт, эссеист