«Здравствуй» вместо «прощай». Великий дар любви

Передо мной две книги, посвященные жизни двух хорошо знакомых мне людей, коллег по прежней «Комсомолке» – «Хлопчик» Николая Боднарука и «Звезда по имени Вовка» Татьяны Лариной, сборник рассказов о ее муже, Володе Ларине, «сшитых» воедино Татьяной, ее любовью. Тысячи раз встречалась с обоими в редакционных коридорах, на совещаниях, в дружеских застольях, а, оказалось, узнала их по-настоящему только сейчас, в этих вышедших после их смерти книгах.

Никогда не знала, к примеру, что Коля Боднарук отлично рисует, даже окончил художественное училище. В книге – выразительные портреты, сделанные точной, уверенной рукой, и шутливое пояснение: «Я рисую всю жизнь. На чем попало и чем попало – карандашом, шариковой ручкой, фломастером. Лучшее время для рисования – длинные нудные совещания, тогда рука сама тянется к бумаге».Жанр книги автор определил так: «Попытка реконструкции жизни в свободном изложении».Из дневниковых записей, зарисовок, воспоминаний, фотографий возникла не просто история частной жизни, но портрет эпохи, называемой теперь временем перемен.Всем эпохальным событиям автор дает главное – человеческое измерение. Эта тональность рождается с первых же, пронзительно нежных, страниц, посвященных послевоенному детству в живописном украинском селе Букатинка. Да и само название книги «Хлопчик» как бы прописывает того далекого пацаненка во всех этапах жизни взрослого именитого журналиста.«Спится утром сладко, до щекоток. И сон у тебя прозрачный. Слышишь, как встала бабушка. Значит, за окном еще совсем темно или стекла уже закрашены густой синькой. Бабушка шепчет молитву – за тебя и твой сон».Скудная жизнь без конфет и игрушек, но зато до краев наполненная тем отношением к ребенку, названия которому нет ни в одном языке, кроме украинского:«Есть в украинском языке такое выражение – «выкохаты дытыну». Не вынянчить, не вырастить, не воспитать – «вылюбить ребенка». Никаких других педагогических приемов мама с бабушкой не знали, зато этот был веками испытан, им и пользовались».Букатинка, ее бесхитростные жители то и дело появляются в повествовании – автор постоянно возвращается в места своего детства то с невестой, то с друзьями, то с сыном. Образ матери и после ее смерти незримо присутствует в его жизни. В книге словно две линии, два русла жизни – внешняя, деловая (описанные с юмором и самоиронией служба в армии, учеба в университете, работа в редакциях), и внутренняя, потаенная жизнь сердца и души, вся описанная с щемящей нежностью. Это прежде всего образ Тани, встреченной в студенчестве и ставшей любовью всей его жизни. «…В течение нескольких ударов сердца я понял: это – она. Любовь, счастье, судьба, жизнь – все!Только теперь осознал, какой же это был великий дар. Другие всю жизнь ищут, идут на жертвы, терпят поражения и снова ищут, да так и уходят в мир иной, не познав любви, а тут открыл глаза – моя!»Особой теплотой полны рассказы об их доме, сыне, внуках, живших у них собаках – характер каждой из них выписан выразительно, любовно. А главное богатство этого дома – друзья. Множество лиц, судеб проходит через книгу: и знаменитых, и мало кому известных. Каждому воздана благодарная хвала уже за сам факт их бытия в жизни автора.Две эти линии – деловая и внутренняя (душевная) сошлись, совпали в самый счастливый период журналистской биографии Николая Боднарука. С 1969 по 1985 г. – годы работы в «Комсомольской правде» от стажера до заместителя главного редактора. В отличие от всех прочих редакций это было не местом работы, а местом жизни.«О «духе шестого этажа» говорят все, кто им надышался, но единого определения, что это такое, нет. Каждый описывает его на свой лад, примерно как художники Средневековья живописали картины о святых на небесах. Общее во всех вариациях – это что-то необыкновенное! Дух».С нежностью и восхищением описывает автор главных носителей этого духа – блистательных журналистов Ярослава Голованова, Инну Руденко, Леонида Репина…Вообще эта книга может служить учебным пособием по новейшей истории: в ней вскрыта идеологическая кухня борьбы за гласность, за демократию….Заключительная глава книги – это свидетельство исключительной силы духа. Николай писал ее в последние недели жизни, уже зная, что умирает от запущенного рака легких. И тем не менее с профессиональной скрупулезностью описывает быт больниц, портреты врачей, свое состояние….А Володя Ларин ушел из жизни неожиданно, внезапно, без предварительной болезни, ему исполнился всего 51 год. Его загадочный уход так и называется: «синдром внезапной смерти». Его посмертный портрет составлен из более тридцати зарисовок его друзей, соединенных пронзительным текстом его жены Татьяны.И оказалось, это потрет не просто яркого, талантливого журналиста, но и образ того типа человеческой личности, которому, похоже, грозит исчезновение и в жизни, и в журналистике.«Ларин, несомненно, был романтиком, – утверждает его жена Татьяна. – И в любви, и в работе, и в жизни».«Перезрелый идеалист так же смешон, как престарелый бабник, – подсмеивался он в последние годы над собой, вспоминая былую наивность. Но человеколюбия не утратил и скептиком не стал».Все авторы воспоминаний отмечают два главных дара Володи: искрометное чувство юмора и талант дружить. «Вовка любил дружить. Так обычно не говорят, но мне кажется, что его отношение к дружбе точнее всего определяется именно словом «любил». Потому что только любовь не допускает выгоды. А уж чего он категорически не хотел, да и не умел делать – это заводить «нужные» знакомства и тем более дружить «по расчету».Будучи руководителем отдела, пестовал таланты, относился к чужим текстам бережнее, чем к своим. «Он любил и умел формировать вокруг себя работоспособный, дружный коллектив, который чем-то напоминал семью, – вспоминает Владимир Мамонтов. – Одни принципы у него распространялись и на семью, и на друзей: верить, помогать, опекать, защищать, выстраивать отношения…«Я не помню ни одного злого слова даже в адрес тех, кто этого иной раз заслуживал, – свидетельствует Игорь Черняк. – Когда я возмущался: «Нет, ты посмотри, какой козел», – он вдруг замолкал и старался перевести разговор на другую тему. Не будучи рьяно верующим, он перестал судить людей. Не каждому дано».Именно человеческое измерение в журналистике было для Ларина важнее всего.«Это сейчас отделы политики собираются из аналитиков, которые ориентированы исключительно на препарирование действительности, на прогноз, и профессионализм считается тем выше, чем бесстрастнее будет анализ и беспощаднее прогноз, – размышляет в книге Дмитрий Шеваров. – А Володя понимал политику, как ее понимали русские философы, и придал отделу гуманитарную направленность. Ему удалось объединить очень разных (и по характерам, и по политическим пристрастиям) журналистов идеей понять жизнь, сострадая ей. То есть это была задача не только для ума, но и для сердца».Отдавая должное редакторскому и человеческому таланту Ларина, авторы воспоминаний с болью констатируют, что этот тип журналиста неактуален, избыточен в сегодняшней журналистике. «Он вдруг резко перестал писать, – вспоминает Александр Калинин. – Как будто раздвинул руками время, увидел, что за прежним застоем движется второй, еще более страшный и комичный, и замолчал. Хотя с его легкой руки (или улыбки) в «Комсомолке» появился новый стиль – политической иронии.Этот стиль подхватят вскоре другие издания. Извратят его до хохмы, до анекдота, до типа «опять в этой стране что-то происходит». А мы в ней жили, в этой стране. И сопереживали. Я тогда уже чувствовал опасность от новой нарождающейся журналистики – от этих компьютерных мальчиков, которые не знают жизни, не чувствуют Родины… И которые ни за что не пойдут на войну, как пошел Ларин, когда шандарахнуло в Средней Азии…»И все же была область жизни, в которой личность Ларина воплотилась и была оценена полностью, во всем богатстве. Это счастье необыкновенной, великой любви, дарованной им с Татьяной. Свет этой любви струится со страниц книги, превращая ее в пронзительную, захватывающую поэму в прозе.И остро не хватает стихов… Я думаю о главных читательницах этой «рецензии»: Тане Боднарук и Тане Лариной. Так пусть же нас дополнит Федерико Гарсиа Лорка в переводе Марины Цветаевой:И тополя уходят. Но следих озерный светел.И тополя уходят. Но намоставляют ветер.А он умирает ночью,обвязанный черным крепом,Но оставляет эхо,плывущее вниз по рекам.И мир светляков нагрянет,и прошлое в нем потонет,И маленькое сердечкораскроется на ладони.