Замыслил я побег…

атя и раньше-то приходила из лицея не особенно радостной, а тут просто озверела. Почти каждую перемену к ней подбегал кто-то из преподавателей, отводил в дальний угол учительской и с таинственным состраданием сообщал:

– Екатерина Петровна, я, конечно, не стала записывать Даше в дневник, но вы как мать…

Или:

– Кать, вот посмотри, чем твоя Дашка занималась на уроке!

Или:

– Катюш, я, конечно, поставила ей тройку, но это чистая единица!

Перелом в Дашкином поведении совпал с тем моментом, когда она со школьными подругами впервые посетила дискотеку и после этого ей стал названивать какой-то странный мужик с бархатным баритоном совратителя несовершеннолетних. Если к телефону подходили родители, Дашка тут же перехватывала трубку и вела с Бархатным долгие разговоры, точнее, он что-то мурлыкал, а маленькая дура время от времени старательно хохотала. Один раз Катя успела соврать, что Дашки нет дома, и положила трубку. Был страшный скандал со швырянием косметики на пол и обещаниями убежать из дому. Катя перепугалась, на пару вечеров попросила у Анатолича телефон с определителем – и запеленговала номер Бархатного. Потом, в отсутствие Дашки, позвонила ухажеру и заявила, что лично знакома с начальником отдела Московского уголовного розыска, и если Бархатный не отвяжется от ее дочери со своими растлительными намерениями, ему придется очень хреново.

Бархатный, взмолясь, поведал, что на самом деле он никакой не растлитель, а инвалид первой группы и прикован к кровати, а телефон Дашки ему дал племянник, познакомившийся с ней на дискотеке. Жизнь у него тяжкая, инвалидская, он собирает на дому электровыключатели, а невинные разговоры по телефону с девушками – единственная в его жизни радость. Потом он стал подробно рассказывать, как обезножел в ранней юности, спасая выбежавшую на проезжую часть девочку, стал жаловаться, что мир к нему жесток, а люди, в особенности женщины, равнодушны… Башмаков, слушавший беседу по параллельному телефону, с удивлением заметил, как Катин голос потеплел – и разговор перешел на трудности воспитания подростков и вообще на проблемы семьи и брака.

– Да нет уж! – снова посуровела Катя. – Какая еще тайна неутоленного тела? Вы сильно ошибаетесь, если считаете, что, кроме ног, у вас все в порядке. Голова у вас не в порядке. И больше нам не звоните. Никогда!

Повесив трубку, Катя посмотрела на Башмакова с некоторым вызовом. Олег Трудович смутился и вспомнил, что не разгадывал Катино тело уже по меньшей мере недели три.

Когда Катя рассказала о случившемся приятельнице, та посетовала, что в последнее время развелось жуткое количество разных маньяков – и чрезвычайно опасно, если первый сексуальный опыт девочки будет связан с таким неадекватным персонажем. Приятельница как раз начала посещать спецсеминар “Психогигиена подросткового гиперэротизма” в американском центре на Воздвиженке. Там опытные специалисты рекомендовали родителям для начала привести себя в отличную физическую форму диетой, потом съездить к морю и загореть, а уж затем пригласить в спальню подростка и на его глазах по возможности эстетично, но обязательно с наглядным применением противозачаточных средств, совершить полноценный половой акт. А потом тут же, в спальне, ответить на вопросы, возникшие у тинэйджера. При этом желательно иметь под рукой анатомический атлас или макеты половых органов в разрезе. Называлось это “продвинутой методикой сексуального воспитания”. Башмаков, услышав про такую методику, возмутился:

– Совсем они там уже передвинулись!

– Да, – ехидно согласилась жена, – с таким животом, как у тебя, эта методика не годится.

Сама Катя считала, что Дашкино охлаждение к учению связано не столько с половым созреванием, сколько со знаменитым бандитом Мишкой Коровиным, наглядно показавшим их доверчивой дочери: не в знании сила. На неокрепшую Дашкину душу этот эпизод наложил важный отпечаток.

В истории Катиной школы было всего два знаменитых хулигана. Первого, Рената Беляллетдинова, она не застала. Он учился в шестидесятые годы и прославился тем, что хранил в кабинете химии в пустой банке из-под реактивов наган, из которого застрелили инкассатора. Брала Рената особая группа МУРа, а шел ему всего тринадцатый годик. Говорят, он потом так и сгинул в колониях и лагерях… А вот Мишку Коровина Катя застала. Это был неприятный черноволосый парень с красным бугорчатым лицом и маленькими глазами, излучавшими какую-то утомленную жестокость.

– Знаешь, Тапочкин, я когда в класс вхожу и его вижу, – у меня мороз по спине! – жаловалась иной раз Катя.

Учителя даже замечания боялись Коровину делать. Ну его! Пырнет потом где-нибудь в темном переулке… Не боялся Коровина только пожилой учитель математики Григорий Борисович. Григорий же Борисович имел одну чудаковатость: он никогда не ставил оценки без комментариев. Скажем, выводя в дневнике пятерку, он обязательно приговаривал: “Умница”, “молодчина”… А соответственно вцарапывая двойку, шипел: “Баран”, “тупица”, “дебил”… Мишку Коровина Григорий Борисович просто терпеть не мог, спрашивал всякий раз, когда хулиган (а случалось это нечасто) появлялся в кабинете математики. И приговор был всегда один и тот же – “баран”.

Однако все это происходило в те времена, когда учителей заставляли бороться за успеваемость, и до восьмого класса Коровина кое-как дотащили, всем педсоветом заставляя Григория Борисовича натягивать ему тройку. Наконец общешкольного хулигана с облегчением сплавили в ПТУ. Там он вскоре стал героем какой-то поножовщины – и загремел в колонию. О нем начали забывать, и только Вожжа, никогда не сидевшая на переменах в кабинете, любила иной раз схватить расшалившегося ребенка за вихор или косу и спросить скрипучим голосом:

– Хочешь к Коровину в колонию? Отправлю!

Это была высшая степень возмущения. После такого вопроса обычно вызывались в школу родители. В общем, Мишка Коровин превратился в мрачную тень проклятого прошлого, в некий символический жупел, в эдакого педагогического Фредди Крюгера, которым пугали разозорничавшихся детишек. И вот в один прекрасный день возле школы, визжа тормозами, остановились два черных “джипа”. Из машин высыпали коротко стриженные парни в кожаных куртках. Звеня золотыми цепями на бычьих шеях и поигрывая телескопическими дубинками, они двинулись к школьному подъезду. Впереди походкой мстителя шел заматеревший, заквадратевший Мишка Коровин. Один из парней, следовавших за ним, нес в руке тяжелую спортивную сумку.

А в школе к тому времени, как во всяком уважающем себя учреждении, появился охранник, сорокалетний недоделок, похожий на гуся, одетого по прихоти изощренного птицевода в пятнистую спецназовскую форму. Как-то Башмаков зашел к Кате на работу, охранник упер ему в грудь резиновую палку и стал нагло допытываться, кто он такой и куда идет. Иногда ученики средних классов жаловались, что охранник успокаивает их при помощи дубинки. От старшеклассников таких жалоб не поступало.

И вот охранник, не сообразив, видимо, что к чему, заступил дорогу Коровину:

– Вы кто?

– Конь в пальто, – не останавливаясь, разъяснил Мишка.

А следовавшие за ним мордовороты, не сделав ни одного резкого движения, лишили беднягу-охранника трудоспособности на несколько дней. Коровин скомандовал – и парни рассредоточились по зданию, точно для захвата важного военного объекта. Один остался охранять входную дверь, второй влетел в приемную директора. На глазах у онемевшей от ужаса секретарши и Кати, как раз принимавшей телефонограмму из города, он с мясом вырвал из стены телефонную розетку и рявкнул:

– Сидеть!

Остальные двинулись за Коровиным, который уверенно вел их к какой-то кошмарной цели. Была перемена. Прижимаясь к стенам, школьники и учителя наблюдали, как всемогущий Коровин шагает по коридору. Особые опасения вызвала огромная спортивная сумка в руках одного из мордоворотов. Нигде не задерживаясь и никого не трогая, налетчики проследовали к кабинету математики, где сидел Григорий Борисович. Он редко выходил на перемене из класса, используя это время для особо жестоких терзаний двоечников. Мишка зашел в кабинет. Мордоворот плюхнул на пол сумку и встал у дверей, скрестив руки по-янычарски. Через мгновение из класса бочком выполз бледный, как школьный мел, двоечник. Собравшиеся возле кабинета дети и учителя затрепетали, перешептываясь:

– А что в сумке?

– Пулемет…

– Нет, огнемет, – поправил кто-то из продвинутых старшеклассников. – Школу жечь. За вс╙! Месяц точно учиться не будем!

Когда раздался звонок, Коровин вышел из кабинета. Его бугристое лицо лоснилось от удовлетворения. В это время, набравшись храбрости, Вожжа решительно подошла к бандиту и голосом, в котором странно уживались учительская строгость и бабья мольба, спросила:

– Михаил, я надеюсь, вы не будете в самом деле жечь школу?

– А чего жечь-то? Сами скоро развалитесь! – и Коровин кивнул на облупившиеся стены, на вытершийся до дыр линолеум, на дранку, зиявшую в потолке.

– Вот так живем, Мишенька! – пожаловалась Вожжа.

– Еще зайдем…

Потом он важно кивнул своему заединщику, тот открыл сумку и пригоршнями начал швырять в испуганную ребячью толпу “сникерсы”, “марсы”, жевательную резинку и прочие противоестественные сладости. Послышались крики восторга и образовалась куча мала. Мишка наблюдал все это, добродушно посмеиваясь. Заединщик выгреб из сумки последнее и бандиты двинулись в обратном направлении. Детская толпа уважительно расступилась, образовав почетный коридор. У лестничной площадки стояли школьницы, бегавшие в садик перекурить и потому опоздавшие к раздаче лакомств. Коровин задержался, со знанием дела осмотрел длинноногих дурочек и остановил свой взгляд почему-то на Дашке. Изучил ее от сменных тапочек до челки и предложил:

– Покататься хочешь?

– Хочу! – с вызовом ответила Дашка, гордо косясь на подруг.

И Коровин повел ее вниз по лестнице, по пути снимая расставленные посты. В вестибюле они перешагнули через все еще корчившегося на полу охранника. Последним здание покинул бандюк, охранявший директорский кабинет. Буквально через мгновение после его ухода туда ворвалась толпа учителей и закричала:

– Катя… Коровин… Дашку… Увозит… На “джипе”…

– Как увозит? Куда?!!

Она бросилась на улицу и буквально повисла на отъезжающем “джипе”, уцепившись за боковое зеркало. Опустилось стекло, и высунулась красная бугорчатая физиономия Коровина:

– Ну?

– Миша… Я же… Я же тебе никогда в полугодии двоек не ставила…

– Кто это? – спросил он у Дашки.

– Мама… – ответила она и заплакала.

– Что ж ты сразу не сказала? Что ж ты такая дура? Ты, слушай, к пацанам в машину больше не садись! Поняла?

– Поняла…

“Джипы” умчались, а Дашка осталась в Катиных объятиях, осыпаемая вперемежку пощечинами и поцелуями.

Не менее драматические события разыгрались тем временем в кабинете математики. Вожжа в сопровождении нескольких учителей, заранее мужая сердцем в предчувствии трупа, проникла в кабинет и обнаружила там живого Григория Борисовича. Старый педагог, закинув голову и ерзая кадыком, лил валерьянку из пузырька себе прямо в открытый рот. На доске хорошо всем известным каллиграфическим почерком было выведено:

Я САМ СТАРЫЙ КОЗЕЛ И БАРАН

А внизу для убедительности, чтобы никто не усомнился, стояла затейливая подпись Григория Борисовича. Вызванный по такому случаю с Петровки отец одного из учащихся оболтусов внимательно выслушал сбивчивые рассказы учителей и только покачал головой:

– Сам Бык! С ума можно сойти!

Оказалось, Мишка – один из главных уголовных авторитетов Москвы, лидер бибиревской группировки, контролирующей почти все автосервисы и торговлю запчастями. Прозвище у него – Бык, и все его жутко боятся. Два раза Петровка Коровина почти прихватывала, но свидетели до суда не доживали.

– Пишите заявления! – предложил муровец. – Попробуем… За нанесение побоев и оскорбление педагога…

– Заявления… – заколебалась Вожжа. – Конечно, мы возмущены! Но есть некоторый этический момент…

– Какой же?

– Видите ли, Миша Коровин – вроде как бы плод нашей педагогической недоработки. Конечно, тут виноваты и семья, и двойная мораль брежневской эпохи… Но тем не менее со стороны педагогического коллектива это было бы неэтично.

– Ясно, – кивнул муровец. – Тогда даже и не знаю, как вам помочь. Значит, обещал еще зайти?

– Обещал…

– Плохо дело. Засаду в школе не разрешат. Детей постреляем. Конечно, можно было бы попросить алтуфьевскую группировку. С ними у нас отношения вроде бы ничего. Тем более что у них с бибиревскими есть кое-какие конфликтные интересы. Рынок запчастей. Но тут еще неизвестно, как говорится, кто кого. Надо подумать…

Через неделю, когда учителя и учащиеся еще не остыли от налета и не доели все “сникерсы”, к школе снова подрулил знакомый “джип”, и оттуда выскочил громила с кейсом. Неоправившийся охранник, предусмотрительно пропустив бандита и даже отдав ему честь, тут же бросился звать на помощь великого Вадима Семеновича. Тот все сокрушался, что в день налета его не было в школе, а то бы…

Бандит тем временем вошел в канцелярию и толкнул дверь директорского кабинета. Там как раз совещались Вожжа и Катя. Он, ничего не говоря, плюхнул кейс на стол, щелкнул замками и откинул крышку. Женщины ахнули: в кейсе, ну просто как в кино, лежали пачки долларов в банковских упаковках, а сверху записка:

“На ремонт родной школы. М.К.”

Когда могучий историк, каратисто взвизгнув, влетел в кабинет, бандита уже не было, но валюта осталась.

– Сколько там? – спросил Вадим Семенович.

– Не знаем…

– Надо пересчитать!

На экстренном заседании педсовета по совету хитроумного историка решили на эти деньги не только сделать ремонт, но и закупить компьютерный класс, телевизоры, видеомагнитофоны, обновить мебель и наглядные пособия. Осталось даже на премии всему педколлективу и на ценный подарок Григорию Борисовичу, который после того случая сразу как-то сдал и стремительно вышел на пенсию.

Через полгода школу нельзя было узнать. Собственно, тогда-то и родилась идея переименовать ее в лицей. Вскоре в лицей пришли работать несколько известных по Москве методистов, а мерзавец Вадим Семенович перевелся на полную ставку.

Мишку Коровина застрелили в том же году во время разборки между бибиревскими и алтуфьевскими.

Досье “УГ”

Юрий ПОЛЯКОВ – писатель не просто читаемый, а перечитываемый. Давно стали настольными книгами его повести “Сто дней до приказа”, “Апофегей”, “Парижская любовь Кости Гуманкова”, “Небо падших”, роман “Козленок в молоке”. Они постоянно переиздаются, их экранизируют, переводят, включают в школьную и вузовскую программы. Кстати, Юрий Поляков – выпускник педагогического института, работал в школе. Его повесть “Работа над ошибками”, опубликованная в 1986 году, до сих пор считается одним из лучших произведений об учительском труде. Новый роман писателя “Замыслил я побег…”, выходящий осенью в издательстве “Молодая гвардия”, можно было бы назвать семейной сагой, если бы не стремительная острота сюжета, легкость стиля, тонкая эротика и непередаваемое авторское остроумие, заставляющее вновь и вновь возвращаться к уже прочитанным страницам. Книга Юрия Полякова не только для тех, кто хочет насладиться настоящей литературой, но и для тех, кто хочет понять, что же на самом деле произошло со всеми нами за эти два десятилетия. Историю страны можно осмыслить только через историю семьи. И, наверное, совершенно не случайно главная героиня романа – учительница ….