Закон поэтического тяготения

Начну с отрицаний. Евгений (Юджин) Дубнов (1949, Таллин – 2019, Иерусалим) никогда не принадлежал ни к одному поэтическому сообществу, движению, группе и не называл себя никаким «измом», просто писал стихи. Он почти не жил в России, кроме нескольких лет обучения в МГУ, и не пользовался известностью и поддержкой в русских литературных кругах. Его детство и юность прошли в Таллине и Риге, несколько лет он учился в Лондонском университете, где окончил факультеты психологии и английской литературы, наконец, обосновался в Израиле, где преподавал английский. Стихи и прозу он писал и публиковал в многочисленных журналах на русском и английском, издал несколько поэтических сборников, в том числе два двуязычных. Следуя своей жизненной траектории, он оказался на периферии обоих языковых ареалов своего творчества. А между тем у него временами прорезался сильный поэтический голос.

Чем определяется сила голоса? Это крайне трудно верифицировать, а вместе с тем это слышно по одной-двум строкам, по нескольким словам, поставленным рядом. Сила голоса не определяется громкостью слов, обычно чем громче отдельные слова, тем больше они заглушают речь. Сила голоса определяется тем, насколько далеки друг от друга по значению слова, стоящие рядом в стихах, и насколько заполнено звуком и смыслом пространство между ними. Чем больше пространство и чем оно наполненнее, тем сильнее голос – ему нужен простор, чтобы прозвучать. Отчасти сходную мысль высказал А.Блок: «Всякое стихотворение – это покрывало, растянутое на остриях нескольких слов. Эти слова светятся, как звезды, из-за них и существует стихотворение». Это верно для символистской поэзии, где выделяются отдельные сверхзначимые слова, лейтмотивы: «лиловый», «сумрак», «алый», «круг» и т. д. Но вообще в поэзии стихотворение существует не ради отдельных слов, а ради того, чтобы наполнить светом и воздухом темное пространство между ними, то есть придать звук молчанию, плотность – пустоте, или попросту сотворить еще один мир, подобный тому, какой был сотворен в начале времен.

Одно из стихотворений Дубнова, первое в цикле «Здесь бытие», именно об этом:

Здесь бытие шагами
Измерено в садах,
И днями и ночами
В растерянных трудах –
И вновь одна попытка
Не жизнь, не смерть, не пытка,
И замер за плечами
Творенья вечный страх.
Над бездной дух витает,
Дыхание от уст
Горит, и не сгорает
Невзрачный, мертвый куст,
И подойти отсюда
Туда, где длится чудо,
До слез в глазах мешает
Льда кисло-сладкий хруст.

Бытие измерено в садах и трудах, за плечами страх творенья, над бездной несгораемый куст: как далеко стоят друг от друга эти слова, и как туго набито межсловное пространство, как веет в нем библейский дух миротворения и личный опыт-страх творчества!

Тeперь можно сформулировать закон поэтической гравитации. Он отчасти похож на закон всемирного тяготения, открытый Ньютоном: сила тяготения прямо пропорциональна произведению масс тел и обратно пропорциональна квадрату расстояния между ними. Упростим: чем больше масса тел и чем ближе расстояние между ними, тем сильнее тяготение. Так устроена физическая Вселенная. А поэтическая – наоборот: чем меньше по массе (значению) отдельные слова и чем дальше они расположены, тем сильнее тяготение между ними в настоящей поэтической вселенной. Поэзия как бы стягивает воедино то, что разбегается в расширяющемся физическом космосе:

…Все выговорено, и нет
Для разговора слов.
Люблю литоты (скажем, «не
Совсем еще здоров

Уже хронический больной»),
Дразнилки и стишки –
И окна…
Открывать окно
Люблю, лепить снежки.
Из цикла «У окон»

Когда у больного не остается больших слов, остаются литоты, «преуменьшения». Когда уже нельзя выйти из палаты, остается открывать окно, сгребать снег с карниза, лепить снежки. Все это разрозненные мелкие детали, но в них ощущается сильная образная тяга: недуг выражен через слова-литоты, дразнилки, снежки, стишки… Такова воздушная тяга поэзии: костер лучше разжигать не в куче плотно сложенных сучьев, огню нужен воздушный простор.

Голос Евгения Дубнова звучит неровно, то громче, то тише, причем даже в одних и тех же стихотворениях. То сильнее начало, то конец, то середина. И вообще Дубнова лучше воспринимать не как автора произведений, подлежащих самостоятельной оценке, а именно как голос, переходящий из стихотворения в стихотворение, блуждающий, то удаляющийся до почти невнятного бормотания, то сбивающийся на ходульные фразы, то приближающийся и ясно выговаривающий в самое ухо:

Когда увидишь и оценишь взглядом
Свое лицо в окне зеркальном, дождь
Начнет идти как будто где-то рядом,
Как шарканье изношенных подошв.

Здесь глубоко осмысленный перенос между тремя разными предметными рядами: смотришь на свое отражение в окне, и как будто между тобой и отражением начинает идти дождь, оно туманится, струится, пропуская поток времени, отдаляющий меня от себя, внутреннего от внешнего. И я старею у себя на глазах, потому что сам взгляд на себя всегда старит, так что шум дождя начинает отзываться шарканьем изношенных подошв…

Так наполняется пространство между, казалось бы, разорванными, разрозненными словами, и мы начинаем лучше слышать то «вечное безмолвие бесконечных пространств», которое так ужасало Б.Паскаля. В этом и состоит предназначение поэзии: заполнять расширяющуюся и все более пустеющую Вселенную теми голосами, которые могут озвучить ее от края до края и отозваться друг в друге.

Михаил ЭПШТЕЙН