Загнанные за Можай Зона, как и общество, расколота на два лагеря…

– Тихо! Идут! Идут!
Мы напряженно стоим, столпившись по обе стороны выщербленной асфальтовой дорожки. “Мы” – это группа журналистов, а утрамбованный сотнями ног тротуар как место действия принадлежит Можайской воспитательной подростковой колонии.

Дорожка ведет к Дому культуры, где ожидается ролевая игра “Суд над наркоманией” – в роли артистов воспитанники колонии, которым и в роль вживаться не надо, а также конкурс плакатов на ту же тему. Художниками выступают опять же осужденные. Подобные акции преследуют цель воспитательную, так как многие сидят за распространение наркотиков, а уж кололся и покуривал травку до отсидки почти весь контингент. Увы, статистика не обнадеживает: оборот наркотиков в России сегодня больше, чем ее годовой бюджет.
Прилегающая к очагу культуры территория еще недавно была частью зоны: здесь расположено футбольное поле, другие спортивные площадки, да вот незадача – повалился под буйным напором российских ветров и снегов посеревший от времени деревянный забор с колючей проволокой наверху, а починить его средств нет и не предвидится. Вот и оказался Дом культуры вместе с прилегающей спортивной базой отрезанным от колонии, а футбольное поле поросло бурьяном в пояс вышиной и больше напоминает пастбище.
Медленно и со скрипом отворяются высокие деревянные ворота, отделяющие культурный оазис от места заточения. Мы стоим, словно у врат ада, вытягивая шеи, пытаясь заглянуть в глубь так называемых “мест не столь отдаленных”, до которых сейчас в буквальном смысле рукой подать. Четыре отряда по сто человек уже выстроены в каре, дышат друг другу в затылок. Наконец заместитель начальника колонии дает стартовую отмашку, и первый отряд, топая натужно и невпопад, двигается к источнику культурных радостей. Они проходят мимо, обдавая тяжелым казарменным духом, стараясь не смотреть на нас, а мы – на них. Отводя глаза в сторону, я потупляю взор вниз – мне почему-то неловко, что я на свободе, хотя самое большое прегрешение на моей совести – безбилетный проезд в автобусе. Глаза упираются в нестройно шагающие ноги в разномастной обувке – пляжные сланцы, домашние тапочки, щеголеватые кожаные “корочки”, тяжелые солдатские ботинки, дискотечные “бутсы” на тракторной подошве. Сразу вспоминаю рассказ шефов – организацию “Оптималист Подмосковья”, устроившую эту поездку в колонию, о том, как они впервые получили “гуманитарку”: фирма пожертвовала шикарную обувь. Оказалось, вся на одну ногу. Из 400 штук дорогих ботинок от ведущих обувных фирм мира еле-еле наскребли 40 пар, объединив в паре ботинки разного фасона, цвета и высоты каблука. Но в колонии обрадовались и такому “подарку”. Другая зарубежная фирма пожертвовала френчи, пылившиеся на складах с времен первой(!) мировой войны. Начальник колонии возликовал: “На холодное время сгодится!”
В казармах на стенах висят иконы. Не знаю, насколько помогает заблудшим душам Господь, а вот отечественные спонсоры (в отличие от инофирм) помогают “конкретно” и “в натуре”. Например, вместе с нами в колонию ехала в автобусе гуманитарная помощь от Каширского торгового дома: мячи, носки, футболки. Вот за носки начальник колонии был особенно благодарен: грибок – бич колоний и тюрем. У 8 подростков выявлена открытая форма туберкулеза, 13 человек – ВИЧ-инфицированные. А уж кашляют практически все, и летнее солнышко не спасает.
В колонии отбывают наказание заключенные от 14 до 21 года. Здесь сидят юные насильники, убийцы, воры, грабители, наркоторговцы. Максимальный срок отсидки – 10 лет. Почти все – из неблагополучных и неполных семей, много сирот, половина – с задержкой психического и умственного развития.
Про свои преступления колонисты рассказывают простым, обыденным языком, словно пересказывают давно прочитанные произведения из школьной программы по литературе. Андрей убил старушку. В отличие от Раскольникова, он убил не чужую бабушку, а свою собственную. На вопрос, почему, равнодушно отвечает: был пьян, не помнит, что делал.
Игорь сидит за участие в групповом изнасиловании 60-летней женщины. Выпили, покурили травку – потом… Вообще-то Игорь тоже не помнит, что делал. По крайней мере, так говорит. Игорь хорошо рисует. Два его плаката на конкурсе “Наркотикам – бой!” заняли первое место. На одном изображена летящая на Москву эскадрилья шприцев, заполненных наркотиком. На другом – виселицы, на которых, скрючившись, висят шприцы иглами вниз. В первом случае героин – агрессивный убийца, во втором – приговоренный к казни смертник.
Наступает время обеда, и мы вслед за отыгравшими спектакль “сидельцами” направляемся в столовую. Прямо от двери в нос шибает тяжелый дух. “Погодите, то ли будет в казармах”, – шутят сопровождающие. В железных тарелках – специфическое варево непонятного цвета, говорят, гороховый суп. На второе – макароны. Нас убеждают, что с мясом. На третье – компот из сухофруктов. Третье мне кажется наиболее достоверным пищевым компонентом обеденного меню. И откуда взяться полноценному обеду, если на питание воспитанника колонии госбюджет щедро выделяет 7 рублей в день? Плюс еще восемь – спонсорские подачки и небольшой приварок от собственного огорода. В Икшанской колонии вообще санаторий – на питание в день приходится 24 рубля (там держат не только огородик, но и свиней).
В надежде спастись от специфического запаха выхожу на вольный воздух и натыкаюсь на… негра, сидящего у дверей столовой на табурете и не принимающего участия в общей трапезе. Настоящий лиловый негр с Ямайки по имени Эми Окон колоритно выделяется на фоне бледных, как картофельные ростки, российских физиономий. Наших донимает авитаминоз, а Эми ест исключительно бананы и другие фрукты, а также сыр, колбасу и консервы, которые привозят ему в колонию такие же лиловые друзья. Бывший студент Университета Патриса Лумумбы одет щеголевато, почти с иголочки, короче, негр – он и в колонии негр.
Эми чешет по-русски без акцента, хотя до колонии не знал ни слова. Словом, тюрьма – лучший университет. Попался Эми на перевозке героина, и сам, конечно, баловался наркотой. Получил 7 лет, три уже отсидел. Можайская отсидка для Эми – не первая в его жизни ходка. Он уже сидел на родине за продажу оружия.
Вообще этнический состав малолетних зеков весьма пестрый – ведь наказание сейчас отбывают по месту преступления, поэтому в “Можайке” много граждан Молдовы, Украины, Казахстана, других стран СНГ.
С осенними дождями, начались занятия в школе (осужденные получают обычный аттестат можайской средней школы N 4), ПТУ (можно получить любую из трех профессий: автослесарь, слесарь по механической сборке, столяр-плотник), работа в мастерских, где производят пожарное оборудование. Учеба и работа отгоняют печальные мысли, но от раздумий о собственной судьбе никуда не уйти: в колонии происходит выбор дальнейшей модели жизни. С ребятами работает профессиональный психолог Ольга Брянская. Как она говорит, “мы живем в обнимку с осужденными”. Каждый вновь прибывший проходит тестирование, воспитателю отряда выдаются рекомендации. К освобождению тоже готовят, и не только самого парня, но и родителей, девушку (если есть). Многие, освободившись, боятся ступить ногой на эскалатор, не знают, как зайти в электричку.
Тюрьма, как и общество, расколота на два лагеря: часть – “крутые”, бравирующие блатной романтикой. Другая часть – осознавшие, что “преступили черту”, что “так жить нельзя”. И, как всегда, колеблющееся большинство, “болото”, за влияние на которое идет война. Воспитательный персонал колонии также пытается поставить “болото” под свое влияние, или, как сказал Анатолий Боровой, и.о. начальника колонии, “идет борьба за середняка, как у Ленина”.
Многие ребята, попадают в колонию с тяжелыми, нередко запущенными заболеваниями. По возможности их лечат. Туберкулезники получают усиленное питание, те, кто отлежал в изоляторе даже с пустяковой простудой, месяц содержатся на дополнительном пайке. Лекарства колония приобретает только благодаря помощи благотворительных организаций, в частности тюрьмы из норвежского города Уллерсму. Оттуда же Можайская колония получила стоматологическое оборудование, рентгеновскую установку, деньги на ремонт. Норвежцы шлют теплое нательное белье, пижамы: они лучше, чем другие иностранные спонсоры, догадываются, что такое русская зима.
В двух шагах от подростковой колонии находится не менее знаменитая Можайская женская колония, где отбывали срок Валентина Соловьева, Тамара Рохлина, а в свое время – Лидия Русланова. Женская колония выручает теплом от своей котельной (такое случалось не раз), еще недавно мальчишек водили туда на рентген. В поселке с многозначительным названием Дзержинский живут те, кто сидящим на нарах посвятил свою жизнь. А ведь это изломанные судьбы, тяжелые характеры. Работать же с ними приходится от восхода до заката. Приезжающие навестить и приободрить сбившееся с пути чадо родители – тоже не подарок. Явилась как-то на КПП мамаша – на ногах не стоит. Привезла сыночку трехлитровую банку сока. Оказалось, самогон. Его, конечно, изъяли, но отбывающие наказание ухитряются гнать самогон прямо под нарами из заплесневелых корочек хлеба. За ними нужен глаз да глаз. А еще приезжают “дружки” на иномарках, привозят продукты (раньше вес продуктовых посылок был ограничен, теперь из-за тяжелого положения ограничения сняты: то, что осужденный не съест сам, съедят друзья по несчастью: все же приварок к скудному обеду). По выходе на волю “дружки” напоминают: мы тебя в беде не оставляли, смотри…

Ольга КОНДРАТЬЕВА