За одним столом

Питание детей – проблема не только экономическая, но и педагогическая

Вкусно ли готовят в школьной столовой? Эта проблема волнует многих родителей. Хотя питание в семье тоже, как правило, нерационально и несбалансировано, как показывают исследования Института возрастной физиологии РАО. Сегодня, когда дети поклоняются фастфуду, а о традиционной русской каше и борще часто и слышать не хотят, выработка общих подходов к их питанию становится в ряд актуальных педагогических вызовов. А как с этим справлялись признанные педагоги? Об этом на опыте пионерлагерей ЦК ВЛКСМ «Орленок» и «Маяк» Академии педагогических наук СССР, которыми руководил Олег Газман, вспоминает профессор медицины Андрей ЛЕКМАНОВ, работавший и вожатым-коммунаром в «Орленке», и маяковским врачом.

– Наверное, начать имеет смысл с «Орленка», где вы познакомились. И тогда, может быть, с тех семейных праздников, на которые собирались друзья…

– На самом деле кухней в той его малюсенькой квартире в Лунном городке «Орленка» распоряжались все кому не лень. Входить в ваш дом, нашарив ключ на притолоке, открывать холодильник и есть – таков был порядок вещей. Вечером магазины не работали. А он очень любил гостей. Просто, без изысков – картошка, винегрет.

Как-то один из моих тогдашних совожатых (оба мы были еще совсем зелеными студентами) говорит: «Зайдем в одно место, там можно поесть». Я удивился: «Где, какое?» А он: «В доме у Газманов, да вот он, за углом…» Тогда мы еще не были знакомы с Олегом Семеновичем. Заходим, хозяев нет. Смотрю, на кухне уже несколько человек сидят, достают продукты, наворачивают. Ну и мы с коллегой к ним примкнули. Вдруг тихо-тихо, на цыпочках входит хозяин, увидел нас. Все на него подняли головы и ждут реакции. А он: «Тише-тише, ребята, все, продолжайте…» И куда-то скрылся.

– Главный врач «Орленка», вожатый и поэт Сергей Сафонов (его дверь была соседней слева), говорят, не уступал в гостеприимстве своему ровеснику и земляку. Даже пациенты в выходные шли к нему домой. Он исповедовал концепцию «Мой дом – твой дом, мой борщ – твой борщ».

– Но вопросы питания Олег и в лагере держал на особом счету. Потому что, когда у тебя много идей, а в животе шаром покати или кормят неважно, тут не до высоких вдохновений. Бытие определяет сознание. Отсюда любимая присказка: «Перекуси, дела не убегут, а жить все-таки будет веселее».

Очень хорошо понимая систему «совка» с ее тотальным дефицитом и символическим вознаграждением за труд, Олег неусыпно следил, чтобы еды в пионерской столовой было досыта и чтобы она была вкусная. Как он этого добивался всеми правдами и неправдами, я наблюдал, работая врачом в «Маяке» и вожатым (тогда еще будучи студентом второго мед­института) в «Орленке». И больше подобного в жизни не видал. Хотя принципы лежали на поверхности – бери и пользуйся.

Вот приезжают в пионерский лагерь повара. Но кто руководит бригадой? Чье искусство будет определять настроение многих людей на протяжении двух летних смен? Олег подходил к поиску специалиста на должность шеф-повара, как к назначению старшего вожатого. Он видел в нем одну из ключевых фигур самых длинных детских каникул. Оклад окладом, но все понимали, что этого слишком мало. Поэтому через систему Академии педагогических наук, через ее президиум постоянно выделялись половинки/четвертинки неиспользованных ставок «из задела». Олег очень заботливо и тщательно распределял их среди педагогов, кухонных работников, кружководов, музыкантов.

– Такая подпитка лагерей курирующими предприятиями имела в те годы довольно широкое распространение.

– Абсолютно. Технические работники оформлялись на пустующие технические ставки, а сотрудники с высшим образованием – на соответствующие должности. Конечно, они действовали не совсем по профилю, но надо же было как-то отметить их круглосуточную самоотдачу.

– А чуть подробнее?

– Пожалуйста, берем посудомойку… с высшим образованием. (Да-да, это не вымысел, так и было!) По стандартной ведомости она получала какие-нибудь шестьдесят рублей. Вот попробуй на это проживи. Затем в одном из академических институтов ее оформляли младшим научным сотрудником, хотя не на полную ставку. Но и это воспринималось как счастье. Самое интересное, что свой «академический статус» посудомойка отрабатывала не только блеском столовых приборов. По вечерам она пропадала в отрядах – шила костюмы (в праздник), чинила одежду, рассказывала сказки… И так любой технический работник – от кочегара до руководителя кружка. Невидимые внешнему наблюдателю, рассеянные по территории и растворенные в отрядах, по сути дела, они образовывали вторую линию педагогической поддержки, работали «подводной частью айсберга». Помогали воспитателям, если им требовалось, например, переключиться с массы на отдельного ребенка. Или развести детей по группам, площадкам, видам деятельности.

Многие находились тут в отпусках за собственный счет, работали вне штата, считая это за честь. У людей семьи, дети, так что любая материальная поддержка лишней не была. С другой стороны, представь себе гигантское судно АПН СССР. На большом корабле есть все, как говорят англичане. Та же, допустим, ставка гардеробщика, чьи услуги летом мало актуальны, тоже переходила от АПН к «Маяку», чтобы ярче светил.

Совершенно отдельная тема – люди кухни, их негласные порядки, цеховые ценности, попробуй тронь эту касту! Но как объяснить это ребятам? А ведь их нравы могут расползтись по территории. Вот тебе вызов века, как выражаются политики: пока мы в отрядах говорим одно, где-то за стойкой раздачи делается совсем другое. Но это уже не для прессы.

– Почему? У нас в России нет цензуры…

– Хорошо, попробуем поговорить о кашеварах без купюр. Если в обычной жизни представители той стороны прилавка ходили за продуктами к себе в коммунальную столовую (и правильно делали, на что им гастроном, если все съестное доставляется к рабочему подъезду, а дальше… свой рот на дороге, что называется), то в «Маяке» свои аппетиты им приходилось обуздывать. Переход на жизнь по совести, а по существу, к домашнему качеству пионерских блюд требовал соответствующей мотивации. «Кухню» начальник приглашал на конфиденциальный разговор при закрытых дверях. Случалось это обыкновенно за несколько дней до начала сезона.

– Вам приходилось быть тому свидетелем?

– Много раз: и в «Орленке», и в «Маяке». Начинал он с представления поварам и кухонным рабочим принятых в лагере законов уважения человеческой личности, а финал был жесткий: «Поймаю на воровстве, будете голый оклад у меня получать. Сами считайте, на сколько вы украдете. Ну, на сто рублей. Да еще нужно прятать ягоды и фрукты, рассыпать по пакетам сахар и крупу. А так вам гарантирована индульгенция за прошлые грехи и премия с двумя нулями по итогам лета. Плюс ежедневные респекты от вожатых и детей. В общем, решайте…»

– Да, такое производит впечатление. А откуда в лагерях, где он работал, складывалось «изобилие с добавками»? Ведь не было у «Маяка» своих садов и ферм, как у всемирно известной колонии имени Горького под руководством Антона Семеновича Макаренко.

– Видишь ли, в то время действовал всесоюзный закон относительно ребят в возрасте от четырнадцати до семнадцати лет. Им полагалась повышенная суточная норма. Самый старший отряд (спортивно-трудовой, СТО) комсомольского возраста Олег как раз и проводил по юношескому нормативу. Благодаря этому инновационному решению (эти подростки были им выделены в отдельный коллектив) «Маяк» мог легитимно закупать продуктов несколько больше, чем обычный лагерь. В последнем ребенка питали на один рубль тридцать две копейки в сутки, а у нас – на рубль семьдесят две. Сорок копеек разницы. Но если сложить и учесть, что на стол попадало все, что кипело в котле, а отдельно никого не кормили, то отовсюду понемножку складывалось то, что ты называешь изобилием.

Получалось, что денег на питание выделялось достаточно, как и на современную медицину, более мне близкую. А вот что касается политики распределения денег – полный провал. Отсюда либо продовольствие воруют, как говорили еще Карамзин или тот же Рязанов с Брагинским, либо готовая еда гниет, потому что невкусно приготовлена.

– Делаем вывод: в микромасштабе «Маяка» советская директивная экономика поднялась до вдохновляющих высот. Проще сказать, была умно докручена, доведена до «домашней кондиции», пра­вильно?

– Я бы добавил: улучшать имеет смысл лишь ту систему, где за труд получаешь адекватные деньги. А если пока один вкалывает, другой крадет, как это можно улучшать? С чего «Орленок» стал валиться на одно крыло, теряя высоту, на следующий же день после разгона педагогической команды Газмана и увольнения его самого? А с того (мелочь, казалось бы), что новому руководству стали накрывать трапезу за шторкой.

Приведу цитату из письма Клары Лекмановой от 12 июля 1967 года, отправленного из «Орленка»: «Нелька улетела в Новосибирск (Нелли Зверева, супруга Олега Газмана. – Прим. ред.). Реакция свирепствует вовсю, от былой демократии не осталось ни ножек, ни рожек. Начальство теперь, спускаясь в лагерь, обедает не за общими столами, а в отдельных кабинетах, увешанных коврами».

Но даже кремлевский «ястреб», один из инициаторов ввода войск в Афганистан, будущий министр обороны СССР Дмитрий Устинов, и тот обедал в «Орленке» вместе с женой Таисией Алексеевной в общедоступной столовой, после того как пионеры, подкрепившись, погружались в «полтора часа молчания».

– В дружине «Солнечная»?

– Да, в 1965 году. Я это помню, потому что сам стоял на отряде тем летом.

Устраивать жизнь по двойному стандарту (детям манную кашу, а самим картошечку из духовки) экономически неэффективно, Олег Газман это доказал. И любая педагогика после него на этом проверялась. Ты мне говоришь: «Давайте честно и дружно работать в духе педагогики сотрудничества!» Потом уходишь в особую комнату (в столовых ее называют «гарманже»), а там накрыто персонально для тебя, как в лучших парижских домах. Блюда на выбор такие, что пионеру во сне не приснятся.

– Но передо мной опять пример Макаренко. Этот великий человек стеснялся вкушать пищу на виду у воспитанников, предпочитал тихую комнату. Такой характер, что поделаешь.

– К счастью, коренная ломка устоявшихся традиций не коснулась макаренковских коллективов, но сильно подкосила наше коммунарское содружество. Раньше орлятские начальники обедали в общем зале за вожатскими столами, а после печальных событий 1966 года перестали. А с ними и старшие вожатые. Результат – невкусные блюда, трещина в отношениях с детьми, двойная мораль и в конечном итоге экономический коллапс.

В стационаре, если ты лежал, больничную еду есть невозможно, она как детдомовская пахнет. В Клеменовском детском доме у Семена Калабалина, любимого ученика Макаренко, я, будучи командиром сводного отряда студентов и школьников, эпизодически работал начиная с 1960 года. И все это время детям подавали квашеную капусту на первое, капусту на второе и капусту на третье. Не из чего было готовить, государство выделяло «три копейки» на питание. А здесь нормальные деньги, курортная зона и… Проблема та же, что у Калабалина. Невкусно.

– Со стороны может показаться, что мы ломимся в открытую дверь, ну кто против аппетитного стола? Интересно, кстати, что вместо европейского вопроса «как дела?» в Китае спрашивают: «Ты поел?» Всех путешественников это умиляет.

– Олег Газман в этом смысле был неисправимым китайцем. По-моему, это совершенно нормально. На Западе любое знакомство на любом уровне начинается с того, что тебя сажают за стол и хорошо кормят. Можно вежливо улыбаться, говорить о чем угодно, но если я сыт, а ты нет, разговора не получится, а значит, бизнес под вопросом. Поэтому в «Маяке», кто бы ни приезжал, первым делом угощали фирменным борщом, тефтелями в сметане, приглашали в мансарду к чаю.

Все эти мелочи он продумывал настолько тщательно, как будто гости не в лагерь приезжали, а лично к нему домой. Критерием качества в педагогике был для него собственный дом: как устроено там, так должно быть и у всех детей на этом маяковском свете.

Антон ЗВЕРЕВ, ведущий специалист Центра общественных связей РАНХиГС