На чтение: ≈ 17 мин.Перебрала десятки стихов, но не нашла строки точнее той, что в заголовке. Строка поэта Бориса Лихарева, воина Ленинградского фронта, прозвучала на той памятной встрече камертоном, настраивающим нашу память. В Белом зале особняка Румянцева (филиале Государственного музея истории Санкт-Петербурга) собрались потомки Шлиссельбургского десанта. Рассказы шли один за другим, и каждый был пронзителен. Мне показалось, не четыре часа прошло, а, по крайней мере, полжизни. Я всматривалась в светлые лица рассказчиков, в них была такая сила, превозмогающая беду! Слезы были тут неуместны…
«У меня в зрачках черный ладожский лед…»
Все мы мысленно видели одно и то же: люди в белом, сливаясь со снегом, идут по льду на лыжах, а лед непроходимый, весь в торосах, и они несут лыжи в руках, преодолев за ночь 20 километров, складывают у Бугровского маяка. И безоглядно шагают в огонь. В бессмертие, которое на долгие годы обернулось безвестием.
В зале не было ни одного отстраненного лица, всколыхнулась глубинная человеческая суть. Рядом со мной сидела женщина, чей маленький внук откопал на даче в Синявино гильзу от патрона. Ее завернули в бумагу и сделали надпись, кто и когда обнаружил. Наша земля хранит в себе бессчетные следы войны. Моя соседка говорила еще что-то про знамя. Но я уже плохо улавливала. Слушала…
Эта страница Великой Отечественной войны одна из горчайших. В начале сентября 1941‑го фашисты вышли на левый берег Невы. Шлиссельбургско-Синявинский выступ они называли «Фляшенхальс» – «бутылочное горло». Их плацдарм упирался в Ладогу между Шлиссельбургом и деревней Липка. То был настоящий укрепрайон в 12 километров шириной.
А лед сковал озеро рано. Командование Ленинградского фронта решило провести операцию, атаковав бутылочное горло со льда. Был сформирован 1‑й Особый отдельный лыжный полк моряков Краснознаменного Балтийского флота, все добровольцы. В ночь на 28 ноября они пошли от мыса Сосновец, начав двигаться к южному берегу озера. Командовал полком легендарный майор Маргелов, будущий создатель Воздушно-десантных войск СССР, генерал и Герой Советского Союза. Это был человек необычайной харизмы, презирающий смерть. Василий Филиппович возвращался в строй после шести ранений. И тогда, в бою у деревни Липки, он был снова тяжко ранен.
Полк потерял почти весь командный состав. Из девятисот трех человек погибли больше семисот. Волокуш катастрофически не хватало, но старались вытащить с поля боя всех, в ком еще теплилась жизнь. В плену оказались лишь 26 тяжелораненых. Кто оставался в сознании, бился до последнего патрона, до последнего взмаха матросской финки. Погибшие были и со стороны 80‑й стрелковой дивизии… Так намертво переплелись судьбы лыжников морской пехоты, ополченцев, гидрографов КБФ и членов военного совета фронта.
Тут что ни подробность, то беда. 80‑я стрелковая дивизия, бывшая 1‑я гвардейская Ленинградская стрелковая народного ополчения. Когда ее перебросили сюда для поддержки моряков-лыжников, люди были измотаны жестокими боями, буквально умирали на ходу от недоедания. Командир Фролов и комиссар Иванов, осознавая истинное положение вещей, доложили в штаб, что дивизия не сможет сейчас выполнить свою задачу. И были осуждены трибуналом, лишены воинских званий и расстреляны перед строем. В 1957 году Военная коллегия Верховного суда СССР приговор военного трибунала Ленинградского фронта от 2 декабря 1941 года в отношении Ивана Михайловича Фролова и Константина Дмитриевича Иванова отменила. Если бы эта отмена могла еще и воскресить…
Дивизия опоздала к началу операции на пять часов, понеся большие и неоправданные потери. А моряки, не дождавшись поддержки дивизии и артиллерии, ринулись в бой, и ни один из них это поле боя без приказа не покинул.
В похоронках, которые хранятся в семьях, сказано кратко: погиб (а еще чаще – пропал без вести) в бою с германским фашизмом у деревни Липки. Что за деревня, оставалось неведомым для потомков больше полувека. Гриф секретности стоял именно потому, что людей полегло немерено, а кольцо не прорвали. Войска Красной армии пытались пробить коридор в Ленинград с первых дней блокады. Таких попыток в Южном Приладожье было несколько. Они сорвали немецкие планы захватить Ленинград. Но о тех трагических десантах молчали. А этот стал достоянием гласности благодаря Валерию Шагину, внуку комиссара 2‑го батальона полка лыжников Павла Ивановича Шагина.
«Русские защищались стойко и ожесточенно»
Павел Шагин вывел бесстрашных моряков на ладожский лед, а внук вывел из небытия целый полк героев. Полтора года он не прекращал поиски, его союзником стал историк Вячеслав Мосунов. Это было независимое исследование, подвластное лишь совести. Истина открывалась по капельке, а потом хлынула потоком, словно прорвав дамбу забвения.
Внук впервые увидел своего деда на фотографии в Центральном архиве ВМФ в Гатчине, когда на стол перед ним легла синяя папка с эмблемой, а со дня гибели минуло 74 года. Как потом скажет Валерий Владимирович, то, что он испытал, трудно передать словами: «Это огромная радость от встречи с родным человеком, который даже не знал о твоем существовании. И гордость, и ощущение, что ты делаешь что-то важное, правильное».
Эта фотография была перед нами на экране. В глазах комиссара Шагина навеки застыла стальная решимость. Такой не отступит никогда. Несгибаемая морская косточка. До Шлиссельбургского десанта прошел через Таллинский прорыв – страшную катастрофу, где погибли больше пятнадцати тысяч человек. Черные бескозырки, стаи бескозырок витали тогда в волнах моря…
Крепость духа перешла внуку по наследству, не иначе. Преодолев все препоны, он сумел-таки добыть поименный список батальонов полка и восстановить весь ход боя. Бой длился больше суток, временами переходя в рукопашную схватку. Деревня Липки упоминается еще в Писцовой книге 1500 года, а после Великой Отечественной войны вместе с тремя десятками других деревень (38 их было) на Синявинско-Шлиссельбургском выступе перестала существовать. Нечего там было восстанавливать, осталось лишь пустое поле, земля, перемешанная с металлом и кровью. Об этом напоминает теперь памятник «Призрачная деревня» в Арбузове.
Вячеслав Мосунов представил документы 227‑й пехотной дивизии вермахта, где детально описывается бой моряков-лыжников. Подсчитаны даже затраченные боеприпасы: «24500 выстрелов из пулемета, 12000 выстрелов из карабинов, 372 выстрела из противотанковых пушек, 80 ручных гранат…»
Это значит, сплошная стена огня полыхала у деревни. А главное для нас в этих документах – это «оценка обстановки»: «…Принимая во внимание большое число кадровых бойцов, полк может считаться элитной частью… Он до конца стойко сражался, несмотря на большие потери». И еще: «Русские защищались стойко и ожесточенно». Слова врага в таком контексте истину усиливают.
А потом в Гатчинском архиве исследователи обнаружили сохранившееся в единственном экземпляре донесение бригадного комиссара Корякина Политуправлению КБФ, написанное со слов немногих выживших офицеров и, главное, Маргелова (отпечатано было четыре экземпляра, три уничтожено). Листки лежали в архиве, не востребованные до этого никем.
«С 11.00 до 19.00 под сильным огневым валом пулеметного и автоматного огня отбивались лыжники-моряки от немцев героически… Краснофлотцы резали финками ракетчиков, выпуском ракет сбивали артиллерийский и минометный огонь противника. Командир полка отмечает исключительное мужество в поведении людей в бою. Раненые, кого не смогли с собой захватить, отстреливались, позднее были слышны крики: «Смотри, фашистская сволочь, я моряк-балтиец и умру как подобает моряку!..»
Возглавив ВДВ СССР, генерал армии Маргелов добился, чтобы десантники получили право носить тельняшки в память о морских пехотинцах, «чья удаль запала ему в сердце».
В этой восстановленной правде важно все. В том числе честность и скрупулезность, с какими она была изложена. Валерий Шагин не забыл ни одного пришедшего ему на помощь человека. Ни гатчинских архивисток, ни членов Свято-Георгиевского сестричества при храме Успения Божией Матери в деревне Лезье-Сологубовка, ни протоиерея храма иконы Божией Матери «Всех скорбящих радость», ни тех, кто присутствовал на открытии памятного знака. Его поставили на месте боя моряков-лыжников и 80‑й стрелковой дивизии – на десятом километре Петровской дороги. На постамент среди цветов положили черную бескозырку с красной звездой. А жители Синявинского садоводства взяли над памятным знаком шефство. (Я догадываюсь, что среди них была и моя соседка по сегодняшней встрече, та, что пришла со знаменем.) Нахимовцы каждый год приезжают сюда, чтобы помянуть героев. В список памятных дат Ленинградской области внесен День подвига Шлиссельбургского десанта 28 ноября 1941 года.
Валерию Шагину удалось собрать больше полусотни единомышленников. Так возникло содружество «Шлиссельбургский десант». А младший сын Валерия срочную службу прошел в Кронштадте. Названный в честь прадеда Павлом, правнук с гордостью носил тельняшку и черный бушлат…
Три года Шагин и Мосунов писали книгу. В 2018‑м подготовили выставку в Государственном мемориальном музее обороны и блокады Ленинграда, а спустя еще три года в особняке Румянцева – «Горячий лед Ладоги». Теперь это постоянная экспозиция Государственного музея истории Санкт-Петербурга.
Среди участников боя был и Николай Боярский, девятнадцатилетний рядовой 218‑го полка 80‑й стрелковой дивизии, будущий кавалер двух орденов Славы, ордена Красной Звезды, ордена Отечественной войны I степени, будущий народный артист РСФСР. Дочь Екатерина и внучатая племянница Елизавета Боярские рассказали о его дневнике и письме конца 1941 года. Пуля прошла в двух сантиметрах от сердца. Раненый, он полз по снегу, к санитарной палатке. «Вот, оказывается, где это было – у деревни Липки!»
Потомки вставали сейчас перед залом, как Бессмертный полк.
Всеволод Гордеевич Махоткин, младший лейтенант, начальник штаба батальона, пропал без вести на 25‑м году жизни. Его племянница Елена Львовна начала так:
– Сева был талантлив. Окончил матмех университета. В своем последнем письме обращался к маме: «Дорогая мамулек…»
Как же тяжко было им говорить сейчас…
Дочь краснофлотца Михаила Сухова, сын лейтенанта Алексея Курышева, внук фельдшера Ивана Шикова, племянник красноармейца Алексея Шитова…
Зал буквально обратился в слух.
К микрофону вышла дочь Михаила Потапова, воентехника 2 ранга, Римма Михайловна Беляева.
– Это папин белый шарфик. И единственная его фотография в штатском, – вымолвила она.
К шарфику была приколота фотография.
Я вздрогнула. «Шарфик называется кашне», – сверкнуло в моей голове.
От моего отца остались точно такой же шарфик и такой же китель. Отец тоже принадлежал к морскому племени. Всю войну провел на Ладоге и также называл своих сослуживцев братишками. Но он успел вернуться домой. Хотя война не дала ему забыть этот лед до последнего часа, отпустив короткий век…
– Вот папино последнее письмо, – произнесла Римма Михайловна, – «…Вернусь жив, увидимся, а нет, значит, люби всю жизнь и жалей Риммулечку. Будь что будет. Этого требует необходимость. Адреса я теперь не имею…» Читаю это, и меня охватывют бескрайний космический холод потери и мамина крошечная надежда…
Воцарилась гулкая тишина.
Наш город был крещен блокадой. Все мы связаны друг с другом «судьбовыми» нитями, как травинки в родном дерне.
– Я знамя принесла! – прошептала вдруг моя соседка. – Давайте с нами…
А на сцену уже вышли поисковики отряда «Вель», учителя и старшеклассники местной школы со своими новыми находками.
– Мы еще моряцкий ремень нашли с бляхой и якорьком, но он расшатался маленько. Подправим и отнесем в музей, – сказал один из подростков.
Когда память живет и в детях, значит, есть оно, бессмертие. Моя соседка разворачивает тщательно отглаженный шелк знамени, и все, кто был в зале, встают под знамя Шлиссельбургского десанта.
Татьяна КУДРЯВЦЕВА, Санкт-Петербург
Выбор читателей
Комментарии