Юрий САПРЫКИН: Мне кажется лишней суета вокруг школьной программы

В конце нашего диалога с известным журналистом Юрием Сапрыкиным мы поговорили о том, какая разная у нас страна. И ощутить все ее многообразие можно прежде всего благодаря языку, который везде имеет свой колорит, свои диалекты.

– Вчера я брала кофе, и продавец, как оказалось, из Ростовской области рассказал мне о том, что у них используют слово «тормозок». Это еда, которую можно взять с собой на работу.

– Да! Это слово из шахтерских регионов, про него знают на Кузбассе, в Тульской области, откуда я родом, я подозреваю, что и на Донбассе. В Ростов его, видимо, со стороны Горловки и Макеевки занесло. «Тормозок» – это еда, которую шахтер берет с собой на работу. Свой язык есть и в Новосибирске, коронный прием любого новосибирца – произнести слово «мультифора». И так во многих регионах.

Именно путешествия по России, общение с людьми, по мнению Юрия Сапрыкина, могут воспитать в школьнике подлинную, а не навязанную любовь к своей стране. Во время беседы с Юрием мы обсудили патриотизм «без методичек», русскую культуру в новой реальности и возможности каждого отдельного учителя.

– Юрий, готовясь к нашему с вами интервью ночью, я пересмотрела 1-ю серию сериала «Простые истины», за которым следила в детстве. Все это благодаря вашей колонке в «Коммерсанте» с обзором сериалов про школьников последних 20 лет. А какой фильм из вашего детства вы бы посоветовали?

– Честно говоря, я не знаю, что бы я посоветовал. Но могу сказать, какие фильмы мне тогда были дороги. Речь даже не про сами фильмы, а про мое отношение к ним, те теплые воспоминания, которые с ними связаны. Я был невероятным фанатом космоса. Меня завораживал фильм «Большое космическое путешествие», я его смотрел раз 50 или 80. Трое детей выигрывают всесоюзный конкурс и получают право отправиться в космос на межзвездном корабле. По пути они сталкиваются с трудностями. В конце выясняется, что никуда дети не летали, все это время они оставались на Земле, проходя подготовку на тренажере. Фильм снят по пьесе Сергея Михалкова, звучит абсолютно волшебная, небесная музыка Алексея Рыбникова. Интересно, что буквально этот же сюжет появится в первом романе Пелевина «Омон Ра».

С одной стороны, стоит возвышенная мечта, с другой – столкновение с реальностью, где все оказывается обманом, где мир взрослых использовал эту мечту в своих пропагандистских целях. Мечта об этот мир разбивается. Но быть собой не перестает. Не знаю, как это объяснить: такое сочетание очарования и разочарования одновременно.

– А что вас завораживало тогда?

– Вот эти маленькие хрупкие дети в безлюдном безвоздушном пространстве, которые куда-то (непонятно куда) летят. Все у них ломается, вместе с тем они не сдаются. Невозможно не увидеть в этом метафору судьбы моего поколения, которое воспитывали на возвышенных мечтах и идеалах. А потом оказалось, что все это придумали взрослые. Позднесоветский мир развалился. В этом фильме как будто предчувствовалось все то, что пережило мое поколение.

– Если сравнивать ту действительность с нашей, то сегодня это снова актуальный фильм, как вам кажется?

– Я думаю, что сейчас его смотреть невозможно, я не пытаюсь его включать своим детям. Это все наивно, на коленке сделано. Но, действительно, наши мечты снова рушатся и разлетаются на куски. И хоть они уже не связаны с космосом, как это было в 70-е, но динамика похожа.

– Одна из ваших прошлых лекций – «Мозг в наших руках: как научиться самим тому, чему не научились в школах». А чему, собственно, недостаточно учат в школах? Что в российском образовании требует изменений?

– Эту лекцию я читал лет 8 назад. И у меня тогда был довольно наивный взгляд на образование, который во многом сформирован технологической парадигмой, в которой мы живем в последние десятилетия, когда любая проблема решается при помощи подходящего алгоритма. Казалось, что можно построить траекторию, перевести образовательный процесс в систему тестов и домашних заданий, убрать человеческий фактор, заменить один предмет на другой – и все наладится. У современных детей есть трудности с коммуникацией – будем обучать их искусству small talk. Сейчас мне так не кажется. Я не воспринимаю школу как место бесшовной передачи знаний из одной головы в другую. Если вместо учебника ОБЖ подсунуть учебник дебатов, никого это тоже не спасет. Школа – это в первую очередь социализация, она учит быть в компании себе подобных. Набор предметов здесь менее важен, чем осознанный подход к организации процесса социализации ребенка.

Системного решения для этой задачи нет. Как всегда, спасают люди, которые сами по себе проявляют чуткость и обладают талантом направлять детские коллективы в правильную сторону. Вокруг ребенка важно создать поле интереса. От того, кто увлекательнее ведет свой предмет – математик или учитель литературы, часто зависит выбор жизненного пути. Я понимаю, что это не очень интересный ответ для какого-нибудь Министерства образования, с таким ответом инструкции не напишешь. Но по факту это работает именно так. Если для поколения моих родителей – так называемых шестидесятников – любое знание представляло огромную ценность, важно было оснастить себя как можно большим их количеством, тогда твоя жизнь будет полноценной, то теперь считается, что уже в 10, а лучше в 5 лет человеку нужно понять, что ему пригодится, и получать в будущем только полезную информацию, а бесполезной не забивать голову. И оттого на учителей, которые создают поле интереса вокруг ребенка, ложится еще большая нагрузка, еще большая ответственность.

– Вы сказали, что у современных школьников есть проблема с коммуникацией, которую нужно решать. О чем идет речь?

– Не только у школьников, но уже и у взрослых. Зайдите куда-нибудь в Твиттер, и вы увидите, что люди часто не умеют читать текст и понимать, что в нем сказано, люди не умеют различать регистры, в которых этот текст существует: иронию, подтекст, прямое или косвенное высказывание. Многие выхватывают из него лишь эмоциональные маркеры, которые им сейчас близки.

Второй момент – владение инструментами языка.

Не хочется, чтобы это выглядело как стариковское брюзжание, но 20-летние сегодня пишут и говорят менее свободно, чем это делали их ровесники 40 лет назад. Принято овладеть инфостилем, сухим и информативным языком, передавать мысли с его помощью. А это, прямо скажем, очень обедняет язык. Кроме того, нам часто сложно вести легкую светскую беседу, это не проблема сегодняшнего времени, а проблема какая-то хроническая, русская. Почему я вспомнил про small talk: мы все испытываем трудности, находясь в комнате один на один с малознакомым человеком. Наша культура не учит нас этому. При этом существуют механизмы, которые учат аргументированно отстаивать свою точку зрения, – дебаты, защита проектов и так далее.

– Вы больше не занимаетесь проектом «Полка». А если представить, что вы захотели бы создать аналогичный проект, но для детей, то какие бы книги вошли туда?

– Если говорить о школьниках, то дело вообще не в книжках, а в том, как сделать так, чтобы дети читали хоть что-нибудь. Как в какой-то азартной игре, родителям и учителям приходится выкидывать карты, надеясь, что хоть какая-то из них сорвет куш. «Властелин колец»? Прекрасно. «Дом, в котором» – замечательно, Стивен Кинг – ура, какое счастье! Если удается у подростка нащупать книгу, которая захватит его серьезнее смартфона, то это уже победа. Именно поэтому мне кажется излишней суета вокруг школьной программы, все эти попытки пересмотреть обязательный список литературы. Мне кажется, гораздо важнее сформировать интерес к чтению, и тут все очень индивидуально.

Вторая проблема – все равно есть некий корпус обязательных книг, мы никуда от них не денемся. Этот корпус понятен на протяжении последних 100 лет. Хотя бы один роман Толстого и Достоевского ты прочитать должен. Когда мои родители изучали «Войну и мир», она была написана за 80 лет до этого. А сейчас это время увеличилось вдвое. И книги от этого ближе и понятнее не становятся. Кроме того, мы все понимаем, что эти книги были написаны для взрослого человека. Но детям за 10-й и 11-й классы нужно их прочитать, борясь со сложностью и хронологической отдаленностью от нас этих текстов. Поэтому вторая проблема – как говорить об этом общеобязательном списке. Если бы я делал «Полку» для подростков, то думал бы не про список, а про форму подачи и того человека, который мог бы им про эти книги увлекательно рассказать.

– Вас часто называют отцом хипстеров, как вам этот титул, не обижает ли он вас? Как вам кажется, время хипстеров безвозвратно ушло?

– Мое отцовство заключается в том, что я первым вставил это слово в текст журнала «Афиша» на русском языке, объяснив, по отношению к кому используют этот термин в англоязычном мире. Это почему-то произвело сокрушительное впечатление на людей, как на мольеровского героя, который вдруг обнаружил, что он говорит прозой. Хипстер в буквальном, не совсем точном переводе – это модник. Это модная субкультура больших городов, со своими потребительскими привычками и культурными запросами. Хипстеры – это очередная модная субкультура 10-15-летней давности, эта эпоха прошла. Но принципы и стиль этого поколения стали фоном, тканью обычной жизни. Осталось какое-то наследство, скажем так, разумное обустройство внешней среды за счет рациональных дизайнерских методов. Все то же самое происходит со всеми модными поколениями, будь то хиппи или хипстеры.

– Как вы думаете, влияние, которое имеет русская культура сегодня, в нашей новой реальности может поменяться?

– На институции может повлиять и повлияет. Безусловно. Курсов русской литературы в самых разных странах станет меньше, переводить новых авторов станут реже. Повлияет ли это на статус русской культуры в массовом сознании? Она уже есть в общем мировом пантеоне. Достоевский и Толстой всегда будут издаваться, читаться, цитироваться, влиять на умы и литературу. И зарубежная литература будет находиться в каком-то непрерывном диалоге с русской классикой. Сейчас на русский перевели важную книжку американского автора Берни Сандерса, где он подробно разбирает несколько русских рассказов ХIХ века, это настоящее пособие для начинающих писателей. Аналогичной книжки про американских авторов на русском языке, осмелюсь предположить, не существует. Другое дело, что наша установка о том, что мы принадлежим к великой культуре, потому что у нас есть три великих писателя, которые жили 150 лет назад, какая-то очень странная, если задуматься. То есть как бы да, были такие величайшие авторы, а мы тут при чем? Да, мы говорим на том же языке, но есть ли повод у нынешних греков испытывать гордость от того, что когда-то у них были Платон и Аристотель?

– Заметила, что вы не раз называли себя русским патриотом. Что вы вкладываете в это понятие?

– Я не помню, чтобы я на этом публично настаивал. Но понимаю, что сейчас эти слова сильно дискредитированы, потому что подавляющим признаком патриота является желание уничтожить всех, кого он считает недостаточными патриотами. Это мне чуждо. Мне не близка идея мериться друг с другом любовью к Родине. Я принадлежу к этой стране, к этому языку, я всем обязан людям, которые живут в России и внутри русского языка, я из этого весь состою. Я отношусь к этому так же, как к дому, в котором я провел детство, к моим родителям.

– А как привить патриотизм ребенку?

– Побольше ездить по России и встречаться с разными людьми. Увидеть Сибирь, Байкал, Тулу, Рязань… Все эти места по-своему прекрасны. Как ни крути, это очень богатая цивилизация. Иногда богатая не в материальном смысле, но тем больше мы ее любим.

Досье «УГ»

Юрий Геннадьевич Сапрыкин (родился 7 февраля 1973 года в Новомосковске, Тульская область) – российский журналист, главный редактор журнала «Афиша» (2003-2008), шеф-редактор объединенной компании «Рамблер-Афиша» (2011-2014), основатель образовательного проекта о русской литературе «Полка». Известен также в качестве музыкального критика и радиоведущего.