Юрий НОРШТЕЙН: Не обрывайте фантазию детей

Этот человек снял восемь с половиной фильмов («Шинель» по Гоголю пока не окончена). Но коллеги и зрители считают его несомненным гением, потому что каждая из его картин – шедевр, будь то знаменитый «Ежик в тумане» или менее «раскрученные», но не менее замечательные «Цапля и журавль» или «Сказка сказок». Недавно Юрию Норштейну исполнилось 75 лет.

О себе классик отечественной анимации говорить не любит, предпочитая рассказывать о мультипликации и людях, с которыми его свела судьба. И как потрясающе рассказывает! В этом убедились гости уникального даже в масштабе страны сергиево-посадского арт-кафе «Вишневый сад», чьим арт-директором стал хорошо известный нашим читателям драматург, режиссер и учитель года-2012 Александр Демахин. К слову, почти каждое воскресенье здесь проходят встречи с известными деятелями искусства. Гостями «Вишневого сада» были Вероника Долина, Людмила Петрушевская, Юлий Ким, Валентина Талызина, Антон Долин… «Учительская газета» начинает серию бесед, проведенных в «Вишневом саду», с Юрия Норштейна.Душевное благородство пленкиНа встрече в Сергиевом Посаде Норштейн не показывал своего культового «Ежика в тумане». «Он уже зашкаливает и становится золотушным», – пояснил Юрий Борисович. Художник начал вечер с показа чужого произведения, сделанного в новосибирской студии «Поиск», где мультфильмы создают двух- и трехлетние дети. Мэтр искренне восхищался нестандартной детской трактовкой сказок. И, конечно же, вспомнил коллег.- С оператором Александром Борисовичем Жуковским, которого уже, к сожалению, давно нет в живых, мы снимали фильмы «Ежик в тумане», «Цапля и журавль» и большой кусок «Шинели». Кинооператор – это не профессия, это такое же состояние духа, как и любое другое творчество. С ним было легко, потому что вообще легко разговаривать с просвещенным человеком. Достаточно было напомнить ему про какое-то произведение из абсолютно другого жанра, чтобы он точно уловил требуемое настроение кадра или его пропорции.При этом Саша избегал высокопарности. Он, глядя в камеру, говорил приблизительно так: «Ну-ка, брось еще портянку… Еще портянку… Еще… Вот теперь фенечка получается». Эта манера сразу упрощала все взаимоотношения.Не могу не сказать и про композитора Михаила Александровича Мееровича, который написал музыку к мультфильму «Цапля и журавль». Он был на 25 лет старше меня.Этот человек был соткан из музыки! Для меня есть две вещи запредельные – музыка и поэзия. Как сочиняют поэты и композиторы, я понять не могу.Мы с Мееровичем сошлись не сразу. Он мне говорил: «С вами невозможно работать, вы работаете не так, как все». А я отвечал: «Да, я работаю не так, как все, но это не значит, что я безграмотно работаю». После первого фильма я решил, что больше не буду с ним работать.Но потом случилась драматическая история: он попал в психушку. Я вдруг почему-то захотел его увидеть и приехал к нему в Кащенко. Было лето. И я увидел картину: сухое дерево, вокруг которого некоторая территория, обнесенная сеткой «рабица». Вокруг этого дерева ходили с нечеловеческой скоростью пациенты клиники. Михаил Александрович с кем-то бойко разговаривал. Я его окликнул. Он увидел меня и радостно воскликнул: «Юра! Здравствуйте! Идите к нам!»Я двинулся к калитке, но на моем пути возник сторож. «Пропустите его, это мой брат», – сказал Меерович. Я вспоминал эту сцену не раз, работая над «Шинелью», потому что фраза «Я брат твой» проходит в ней рефреном. Я сказал: «Михаил Александрович, надо начинать работать». «Да, Юра, но здесь даже инструмента нет», – ответил он.С большим трудом его удалось вытащить из психушки, и мы начали работать. Работа была трудная и веселая. В «Ежике в тумане» музыки всего на 6 минут, но она писалась два месяца. Так же мучительно создавался вальс для «Цапли и журавля»… Вдруг в два часа ночи мне звонит Меерович: «Юра, вы не спите?» – «Нет, мне не до сна. Фильм надо заканчивать». – «Кажется, я сочинил то, что вам нужно». – «Вы можете сейчас сыграть?» – «Мои все спят, но я попробую тихо сыграть одним пальцем». Он приладил телефонную трубку, откашлялся и сыграл первые семь нот. Я ему закричал в телефон: «Это то, что надо!» Я понял, что сочинен именно тот вальс, который необходим. Это музыка невероятной красоты.- Как вы относитесь к компьютерным технологиям? Используете ли вы их в работе?- Компьютер – чудная вещь, хотя стоит вспомнить Норберта Винера, стоявшего у истоков кибернетики. Он сказал замечательные слова: «Простая вера в прогресс является убеждением покорности, а следовательно, и слабости». Это очень тонкое философское утверждение. Когда за компьютером сидит человек нетворческий, но который может нажимать на кнопки и получать изображение и у которого персонаж будет двигаться, как у него получится движение души? Как появятся те подробности, которые вносят в неживую природу человеческую сущность?Компьютер упрощает работу, но там где требуется творческое начало, я категорически им не пользуюсь, только камерой и пленкой, да и с последней проблема, потому что сейчас на пленку в России снимают лишь несколько идиотов. Один из них Гарри Бардин, другой – я. Хотя все маститые кинооператоры говорят, что «цифра» не заменяет пленку. «Цифра» не передает то душевное благородство, которое есть в пленочном изображении.Жажда просветительстваВсе мы родом из детства. Юрий Норштейн вспоминает, как его завораживали мелкие подробности коммуналки, в которой жила его семья: отвалившаяся и сверху покрашенная штукатурка, дранка с рыжим подтеком от вбитого когда-то гвоздя, обветрившиеся до серебристого цвета деревянные рамы.- Все, что было дома, в коридоре, в коммуналке с соседями, – все это есть в моих фильмах. Отец мой отменно владел высшей математикой, хотя не имел высшего образования, – рассказывает Норштейн. – Слух у него был абсолютный, и он мог насвистывать Вагнера, который был его любимым композитором. Вы представляете, что такое Вагнер? Как можно в этом оркестре выбрать мелодию? Этот талант передался моему брату, который играл на скрипке, потом стал скрипичным мастером, а сейчас работает в Гнесинском училище. Папа много читал, без книги я его никогда не видел. Он на меня сильно повлиял, хотя рано ушел из жизни. Его смерть я переживал как большую трагедию, хотя маме об этом не говорил. Мама была педагогом дошкольного воспитания.Я всегда любил живопись. Я готов был ее есть – таково было мое влечение. В запахе краски, выдавливаемой на палитру, для меня было что-то одновременно божественное и физиологически-чувственное, даже зверское. Я рано открыл для себя Третьяковку и знал ее наизусть. В школе я пришел к директору и сказал ему: «Давайте сделаем в нашей школе малую Третьяковку. Вы мне дадите деньги, я поеду в Третьяковку, куплю там репродукции, мы их поместим в рамки и развесим в школе». У меня была жажда просвещения и просветительства. Я хотел, чтобы если я знал что-то ценное, то это знали бы и другие.«Очнутся, когда грянет беда»Режиссер также известен активной общественной и человеческой позицией. Поэтому Юрию Борисовичу задали и острые вопросы, на которые режиссер искренне ответил.- Как вы относитесь к тому, что в Орле открывают памятник Ивану Грозному?- Мы плохо знаем историю. Если бы люди знали, что Волга была красная от крови брошенных в нее монахов, то они по-другому посмотрели бы на этот памятник. К тому же памятники бывают разные. Сергей Эйзенштейн во второй серии «Ивана Грозного» рассматривает царя с пушкинских позиций. Этот кинопамятник имеет право на существование. Но если на памятнике написано, какой хороший этот царь, то нам предстоит снова наступать на старые грабли.- Россия – страна великих поэтов, композиторов, математиков. Ее достижения в науке и культуре неоспоримы. Но кажется, что это во многом в прошлом…- Потому что восторжествовала жажда обладания. Нет жажды знаний, а есть жажда победителя. Это, я считаю, производная от капитализма. Капитализм я ненавижу как систему, как формацию, как метод мысли, как рынок. Это большая мерзость. Я понимаю, что у рынка есть свои законы, но эти законы не должны превозмогать человечность. От этого очнутся, когда грянет беда.- Вы говорили, что не верите в Бога. Не боитесь смерти?- Нет, смерти я не боюсь. Мне вечная жизнь не нужна, но мне нужно, чтобы человеку, носящему мое имя после моей смерти, было не стыдно встретиться с моим приятелем.«Ребенку нужно говорить о смерти»И конечно, Юрий Борисович не мог не высказать свое мнение о детстве.- Детство должно быть настоящим. Локти надо в кровь разбивать. У ребенка, который, когда рос, ни разу не упал на коленки, очень плохое будущее. Он должен падать с велосипеда. Даже если сломает руки или ноги. Один мой внук, играя в бейсбол, себе руку сломал, да так, что была видна лучевая кость. Хотя он учится в школе искусств. Но ничего страшного – ему сделали операцию, и он сейчас даже не помнит, что с ним было. А другой внук на санках катался с горы – сломал себе щиколотки. Его тащили братья и сестры вверх по горам. И как потом мне рассказывал кто-то из них, Сева в санях, Марк и Семен тащат его, а Варя сзади «шла и оплакивала». Я знаю, что это страшно, но другого пути нету. Это страдание входит в сознание.- Вы говорите об особом взгляде детей на мир. А вам не кажется, что дети очень жестокие существа?- Да. Дети лукавы, они лицедеи. Они жестоки, потому что через эту жестокость познают мир. Николай Гоголь рассказывал про эпизод из детства. Приближалась гроза, наступила тишина. В комнату вошла кошка. Он ее взял, пошел с ней на пруд и бросил ее в воду. Кошка выплыла, он ее опять бросил. Она опять выплыла. Наконец, он бросил ее так, что она не выплыла и утонула. Коля вернулся домой и рассказал все это папе. Папа его выпорол до полной бессознательности. Коля расплакался. Для него это была чудовищная форма познания. Дети не чувствуют чужой боли, их свет в другом. И в этом смысле все зависит от находящихся рядом взрослых.Ребенку нужно говорить о смерти. Трагедию ухода человека, когда от него остается тишина, он будет понимать по мере созревания его личности. А это созревание – очень медленная история.Но когда ребенок нам распахивает свой мир, мы не должны думать о его жестокости.- Юрий Борисович, у вас двое детей и восемь внуков. Можете дать несколько советов родителям, как воспитывать детей?- Девочку надо воспитывать в нежности и как можно больше ласкать, потому что тогда у нее будет меньше шансов попасть в руки негодяя. Мальчиков надо учить защищать слабых. Мальчик уже в пять лет должен быть мужчиной. Он должен в метро уступать место маме, а не сам садиться, и мама не должна его сажать.Для девочки идеалом должен быть отец, а для мальчика – мать, пусть даже в этом есть что-то фрейдистское. То есть нам надо воспитывать в первую очередь самих себя и самим поступать так, как учим детей. Но самое главное – не срывайте детей с их фантазий, потому что обрыв фантазии – это обрыв в душе.Досье «УГ»Юрий Норштейн родился 15 сентября 1941 года в селе Андреевка Каменского района Пензенской области, где его мать находилась в эвакуации. Вырос в Москве, в Марьиной роще. Окончив двухгодичные курсы мультипликаторов, в 1961 году начал работать на киностудии «Союзмультфильм».В качестве художника-мультипликатора (а впоследствии сорежиссером на фильме «Сеча при Керженце») работал с известным режиссером Иваном Ивановым-Вано. В 1966 году во время работы над мультфильмом «Поди туда, не знаю куда» познакомился с будущей женой Франческой Ярбусовой, которая стала художником-постановщиком всех его последующих картин.В 1981 году Норштейн начал работу над мультипликационным фильмом «Шинель» по одноименной повести Гоголя, над которым работает и по сей день.В 1993 году вместе с Андреем Хржановским, Эдуардом Назаровым и Федором Хитруком основал Школу-студию «Шар».