На чтение: ≈ 8 мин.«Мы были богинями». Точнее книгу избранных стихотворений Софии Камилл (2003-2021) было не назвать. Во-первых, именно «были»: София умерла на 19‑м году жизни, что ограничивает ее длительность этапом юности. А что есть юность, как не время тотального реализма (в том смысле, в каком этот термин использовался на парижских баррикадах 68‑го: «Будьте реалистами – требуйте невозможного», – гласил один из лозунгов протестовавших)? Иначе – время веры в невозможное, когда почти недостижимое кажется вполне достижимым, а само чувство жизни еще не успело притупиться и покрыться коростой и/или чешуей, панцирем и т. д. («и закрутили мир вокруг себя как обручальное кольцо // и нам казалось // все обречено // венчанию с нами», – пишет Камилл).То есть время, переживаемое практически мифологически, как его могли бы переживать древнегреческие боги (быть молодым – значит быть бессмертным). Поэтому богини, это во-вторых.
Здесь можно было бы добавить: были только/исключительно богинями. Другого не было дано. И это в свою очередь настраивает оптику на определенную резкость: «Мы были богинями» стоит рассматривать именно с позиции времени, которое было отведено поэтессе. Что освобождает от пристрастной фиксации на ошибках, неудачах, недочетах, которые в случае Камилл были бы наверняка устранены в будущем. В том самом будущем, в котором ей, должно быть, удалось бы реализовать многие потенции, заложенные в ее текстах. Например, двуязычность: Камилл помимо русского в совершенстве владела шведским. Отсюда строки, а то и целые строфы на шведском, а также строки на английском, немецком, казахском, украинском (поэтесса родилась в семье дипломата, поэтому склонность к иностранным языкам вполне объяснима и даже симптоматична). Но о том, как многоязычность могла бы заиграть в ее более зрелых текстах, остается только вздыхать/предполагать, ибо этого будущего у нее не оказалось.
Но тем не менее (или даже вопреки этому, что указывает на большой талант автора) здесь есть о чем поговорить, причем серьезно и обстоятельно. Поэтому вопрос можно поставить так: чем примечательна ее поэтическая система, в чем она состоит и из чего складывается?
Начнем с наиболее общего момента – с ее восприятия/интерпретации жизни. Эта интерпретация, что становится очевидным даже при беглом взгляде, не отличается оптимизмом:
нужно безопасно насиловать в вольере
вольер и сам по себе насилие
вольер – это вальяжная клетка
клетка – это важная рамка
важная – это нужно
чтобы не понимать, что такое хорошо,
а что такое плохо
чтобы, если повезет узырить клетку,
понимать хорошо и плохо
проживать или уже прожить
Взрослая жизнь, по Камилл, – это вольер, клетка. Ограничение свободы и возможностей (но не выбора как такового). Время практического реализма: не требуйте невозможного. Вот она, жизнь, без идеализации и прикрас.
Можно подумать, что это входит в некое противоречие с исходным тезисом: периодом юности как тотального реализма. Но юность – это еще и момент перехода, момент двойственного существования. Причем с возможностью оценить взрослую жизнь («потом резаться стало не модно // и мы резонно выбрали счастливую жуткую жизнь // потому что понимали // все схлопнется в хлопке-аплодисменте смерти») с позиции тотального реализма. Поэтому – вольер («свободу дали // влили волю // но не дали воду // судну») как метафора замкнутого пространства. Преодолеть которое можно только путем самоуничтожения/исчезновения («насильно жив не будешь» – так Камилл разрешает эту проблему), что тождественно/синонимично духовной трансформации (обретения новой, другой жизни):
и текст
приготовлен из песто
<…>
я знаю
что ем что я есть
я уже не могу по
пальцам пересчитать
случаи своего самоедства
так я себя строю
собою усваиваю
свою пищевую ценность
<…>
включаю себя
в кухонное рабство
хочу готовить себя
каждый день
к каждому дню
Шепчет тихо аппетит
сыт-сыт-сыт-сыт
Или по-другому:
снимала кожуру с лица и рук
Все держится на том что падает
Отсюда строки: «я живой с этой кухни не выйду» – так признается поэтесса. Не выйти живой – значит выйти другой, преображенной, но, чтобы преобразиться, надо исчезнуть. Дойти до своих пределов и выйти за них («Я твой пьяный корабль», – пишет поэтесса, весьма прозрачно намекая на известный текст Рембо, а через него – текст – его теорию «ясновидения»). Но процесс «самопоедания»/преображения не из приятных. Поэтому боль становится единственным способом самоидентификации: «беру и буду брать // слово и тело на слабо // пока не больно я не знаю кто я», маркером/индикатором подлинности и одновременно показателем трансформации – ее глубины.
В этом, по Камилл, и заключается смысл поэзии (как способа/метода этой трансформации): «дай мне бумагу, которая будет кричать, как только у // меня появится что записать» (здесь поэтесса намекает на то, что текст должен выйти за свои пределы: буквально ожить, стать вещью/переживанием). Стать реальностью через боль и собственное исчезновение (съесть себя – значит исчезнуть). И такой же эффект поэзия (если она настоящая) должна оказывать на читателя: «Я хочу писать так // Чтобы вы рвали на себе волосы // И обгладывали ваши руки».
Оказывает? Определенно (и тут лучше не смотреть на собственные руки после чтения «Мы были богинями»). Тотальный реализм. Действительно, «насильно жив не будешь», если под жизнью понимать «вольер».
София Камилл. Мы были богинями / сост. Н.Воинова, А.Скидан; предисловие С.Снытко; послесловие А.Филатов. М., СПб. : Т8 Издательские технологии; Пальмира, 2023. – 120 с. – Серия «Пальмира – поэзия»
Выбор читателей
Комментарии