Языковые споры в жизни Церкви

Вопрос о том, зачем православная церковь держится за церковнославянский язык, вызывает активные споры уже более полутора веков. Начало этих споров относится к середине XIX века и связано с появлением переводов Священного Писания на русский язык. Появление «церковного» варианта русского литературного языка ставило на очередь и перевод богослужения, чего, однако, не произошло. При этом споры о языке богослужения, периодически затихая, возобновляются с новой силой и страстью. Попробуем посмотреть, какие аргументы приводят сторонники и противники перевода.

Следует отметить, что и сторонники, и противники русификации богослужения не сомневаются в том, что богослужение должно быть понятным. Но сторонники русификации считают, что все проблемы понимания связаны с языком, а противники говорят, что человеку, который регулярно ходит в храм, тексты постепенно становятся понятными. В своем крайнем проявлении обе точки зрения критики не выдерживают.

Многие молитвословия непонятны на слух. Человек, не изучавший церковнославянский язык, дьяконский возглас: Миром Господу помолимся – понимает неверно: «все вместе, всем миром Господу помолимся» (такой перевод был бы правильным, если бы слово «мир» писалось через и-десятеричное – «мiр»). Правописание «мир» через и-восьмеричное однозначно указывает на иное значение этого слова: «в мире, в состоянии покоя, умиротворения Господу помолимся». Или же другой пример. Стих псалма: оболгаху мя, зане гонях благостыню (Пс. 37, 21) естественно перевести неправильно: «оболгали меня, будто я изгонял благое». Но, заглянув в словарь, мы увидим, что глагол «гнати» переводится не только как «изгонять, преследовать», но имеет и другое значение: «следовать, соблюдать», и соответственно правильный перевод стиха будет такой: «возвели на меня ложь, хотя я следовал благому». Подобных примеров можно привести очень много.

Однако многие непонятности с особенностями церковнославянского языка никоим образом не связаны. Рассмотрим в качестве примера следующий богородичен (то есть краткое песнопение в честь Божией Матери), звучащий 17 (30) декабря в день памяти пророка Даниила: Камень Тя, без руки отсечен, Слове, от горы зрит, Девы Богородицы, Даниил пророк, взывая и воспевая Твое Божество. Для того чтобы понять этот текст, надо заметить, что здесь содержится отсылка к Библии, к Книге пророка Даниила. Во второй главе этой Книги рассказывается о том, как вавилонский царь Навуходоносор видел во сне огромного идола. Царь рассматривал этого идола до той поры, пока камень, оторвавшийся от горы сам по себе, то есть без помощи рук, не разбил идола. Объясняя значение этого сна, пророк Даниил говорит, что Бог небесный воздвигнет царство, которое вовеки не разрушится, оно сокрушит и разрушит все царства, а само будет стоять вечно (Дан. 2, 44). Христианская традиция видит в рождении Иисуса Христа исполнение пророчества Даниила: Камень (Иисус Христос), отделившийся от Горы (Богородицы), сокрушил языческий мир и положил начало новому царству. Именно утверждению Рождества Христова как исполнения пророчества Даниила посвящен этот богородичен, который переводится так: «Пророк Даниил, взывая и воспевая Твое Божество, видит Камень, который отделился от Горы, то есть Девы Богородицы, без помощи рук – Тебя, Слово». Для текстов такого рода перевод на русский язык не решает проблемы непонимания. Не видя библейских аллюзий или ссылок на житие святого, о котором говорится в стихире или тропаре, правильно понять текст нельзя.

Приверженцы церковнославянского, говоря о достоинстве этого языка, напоминают, что его создателями были святые равноапостольные Кирилл и Мефодий, и призывают хранить традиции создателей славянской письменности. Однако следует признать, что в современном богослужении осталось не так много текстов, которые восходят непосредственно к Кириллу и Мефодию. Большая часть молитвословий была переведена в Болгарии в эпоху царя Симеона; многие из этих текстов были пересмотрены и сокращены в XVII веке, а Священное Писание читается в редакции, относящейся к XVIII веку. Так что редактирование богослужебных текстов – дело вполне традиционное.

Наиболее серьезные проблемы, с которыми придется столкнуться переводчикам богослужебных текстов, – это проблемы текстологические и собственно лингвистические. Скажем о них несколько слов. История тех текстов, которые сейчас звучат за богослужением, изучена очень плохо. Как известно, большая часть этих текстов была переведена на славянский язык с греческого. В течение столетий богослужебные книги переписывались и исправлялись. Свой современный вид эти книги приобрели в XVII веке после их исправления при патриархе Никоне и его преемниках. При этом книги сохранили массу особенностей разных редакций как славянского текста, так и греческого. Поэтому переводчик не может обойтись без решения проблем текстологии. Но для обнаружения оригиналов приходится предпринимать самостоятельное исследование, поскольку греческие тексты тоже изменялись, а критического издания греческого богослужения, в котором можно было бы найти основные варианты текста, не существует. Поэтому переводчику в некоторых случаях необходимо самому проделать работу по восстановлению первоначального облика славянского, а зачастую и греческого текста. Эта работа выполнима, но требует высокой квалификации (умения работать со славянскими и греческими рукописями, а также литературного таланта) и времени.

С еще большими проблемами переводчикам с церковнославянского придется столкнуться из-за опасной близости церковнославянского и русского языка. Исторически сложилось так, что русский язык вобрал в себя значительный пласт церковнославянской лексики. Современный литературный язык формировался в XVIII веке, и церковнославянизмы, вошедшие в него, употреблялись в таких литературных жанрах, как ода, похвальное слово, то есть в произведениях, написанных высоким стилем. В текстах же комедий, литературных пародий, балаганных пьес славянизмы почти не встречались. В результате русификация текста (замена славянизмов русскими синонимами) становится чертой литературной пародии. Так, например, лексика пословицы: «Устами младенца глаголет истина» полностью церковнославянская по происхождению. Русский перевод: «Ртом ребенка говорит правда» вызывает лишь улыбку. Это не случайность, а закон стилистики русского языка, в котором славянизмы не являются инородным телом, а составляют основу лексики так называемого высокого стиля. Что же касается самого славянского языка, то он стилистически однороден, в нем невозможно выделить слова, относящиеся, скажем, к высокому или низкому стилю. Но при переводе с языка, не имеющего стилистической дифференциации, на язык, ее имеющий, проблема выбора слова встает чрезвычайно остро. Так, например, церковнославянское «пастырь» соответствует двум русским словам: «пастух» и «пастырь». И пастырие беху в тойже стране, бдяще, и стрегуще стражу нощную о стаде своем (Лк. 2, 8) переводится на русский как «и были в этой стране пастухи…», в то время как в примерах типа Аз есмь пастырь добрый (Ин. 10, 11) слово «пастырь» не переводится. В русском литературном языке слова «пастух» и «пастырь» значат не одно и то же, и параллельное употребление этих слов убивает характерную для оригинала языковую игру, а значит, снижает точность перевода.

Другая проблема связана с переводом терминов и догматических определений. Поскольку церковнославянский язык создавался именно для перевода церковной книжности, его богословская терминологическая система точно соответствует греческой. Большая часть этих терминов перешла в русский. Сложность понимания слов типа единосущный, преложение и подобных связана не с языковым барьером, а с недостаточной богословской подготовкой, и в этих случаях перевод не может способствовать прояснению текста.

Как мы уже говорили выше, значительный пласт церковнославянской лексики входит в литературный язык. При этом славянизмы составляют довольно большую часть пассивного словаря нашего современника – носителя русского языка. Так, пушкинское «Восстань, пророк, и виждь и внемли» понятно без перевода, хотя в обыденной речи такие слова и грамматические формы не употребляются. По-русски мы бы сказали: «Вставай, пророк, смотри и слушай». Тому, что пушкинский текст пока в переводе не нуждается, мы обязаны «поддержке» литургического языка. Перевод богослужения на русский язык приведет к тому, что нашим правнукам придется читать литературу XIX века в переводе или адаптированном варианте.

Добавим еще, что не выдерживает критики и тот аргумент, согласно которому Кирилл и Мефодий переводили богослужебные книги на живой язык одного из славянских народов. Речь здесь идет о том, что современное богослужение фиксирует живую речь славян X-XI веков, в то время как современный язык в результате своего развития находится совершенно в ином состоянии. В этой связи перевод на современный русский язык рассматривается как продолжение дела Кирилла и Мефодия по переводу богослужения на живые языки. Это утверждение основывается на превратном представлении об истории церковнославянского языка. Письменность Кирилла и Мефодия не механическая фиксация живой речи того или иного славянского народа, а созданный на основе разных славянских диалектов литературный язык, специально предназначенный для переводов греческой церковной книжности. Грамматика и лексика церковнославянского в ряде моментов отражают строй греческого языка, поэтому вряд ли можно говорить о том, что в X веке славянское богослужение было более понятным, чем сейчас.

Таким образом, решению проблемы перевода или редактирования богослужебных текстов могут способствовать не периодически предпринимаемые дилетантские опыты переводов, а исследования текстологии богослужебных текстов, семантики и структуры современного церковнославянского языка.

Александра ПЛЕТНЕВА, кандидат филологических наук