На чтение: ≈ 31 мин.– Ярослав Иванович, Вышкe удается год за годом сохранять позиции лидера по качеству приема. Как прошла приемная кампания-2019?
– К нам поступают от четверти до половины самых сильных выпускников всех российских школ (победители и призеры олимпиад и ЕГЭ 90+) в зависимости от направления. Средний балл ЕГЭ у наших первокурсников составил в этом году 95,4 у бюджетников и 83,8 у контрактных студентов. Вышка сравнялась с МГУ по числу победителей и призеров Всероссийской олимпиады: 319 и 280 человек. Кроме того, у нас самая большая в стране доля победителей и призеров олимпиад школьников – 46% в бюджетном приеме. На втором месте после нас МФТИ, у которого 44%.
В этом году не только у нас, но и в других ведущих университетах мы наблюдаем перелом в пользу компьютерных наук, они окончательно стали более популярны, чем традиционная триада «экономика – менеджмент – право». Абсолютные чемпионы по качеству (средний результат – 303 и 300 баллов из 300 с учетом добавочных баллов) – это программы факультета компьютерных наук. Они же лидеры по росту платного приема. Еще одна тенденция – очень высокий спрос на недавно открытые программы естественных наук (вместе с РАН) и урбанистики.
– За последние годы спрос абитуриентов ощутимо сместился на группу вузов-лидеров. В ВШЭ при одном из самых больших в стране бюджетном наборе платных студентов в два раза больше. В РАНХиГС, РЭУ, РУДН это соотношение еще выше: от 3 до 5 к 1, даже в классических Московском, Санкт-Петербургском, Казанском, Новосибирском, Уральском университетах доля платного набора стала очень значительной…
– Процесс очевидный, даже странно, что он проявился только в последние годы. Абитуриенты и их родители обучились рациональному поведению на рынке высшего образования. С учетом преимуществ, которые имеют выпускники ведущих университетов в своих профессиональных группах над остальными – и по трудоустройству, и по зарплате, – разумно оплатить обучение, а не экономить деньги на таком решающем этапе. Американские семьи инвестируют в обучение детей так же серьезно, как в покупку жилья.
Сейчас основная, на мой взгляд, задача – не допустить селективности, сохранить доступность образования для талантливых детей со всей страны. Именно поэтому мы реализуем масштабную систему академических скидок. Мы компенсируем часть платы за обучение двум третям контрактных студентов, потому что нам критически важно, чтобы общий уровень не снижался, не возникал разрыв между бюджетными и платными.
Также мы хотим дать шанс талантливым детям, которые по независящим от них причинам недотянули до баллов ЕГЭ, позволяющих поступить на бюджет, и не имеют возможности оплачивать свое обучение. В этом году мы впервые приняли за счет средств ВШЭ детей, оказавшихся в трудной жизненной ситуации: из многодетных семей, из моногородов, семей с низким образовательным уровнем родителей.
– Уверен, что вам, как ректору ведущего российского вуза, регулярно задают этот вопрос, но все-таки: меняются ли год от года абитуриенты? Есть ли, на ваш взгляд, какие-то отличительные особенности у тех ребят, которые пришли к вам сейчас? Ведь нередко приходится сталкиваться с мнением, что они якобы стали глупее, чем их сверстники 10‑20 лет назад, и чаще всего объясняется это тем, что в последние пару лет обучения в школе они не столько учатся, сколько натаскиваются на ЕГЭ. Согласны ли вы с такой постановкой проблемы?
– Не согласен. До появления ЕГЭ они готовились к выпускным и вступительным экзаменам в определенный вуз. Те, кто не готовился к экзаменам, соответственно имели другие потребности, так что, думаю, с ЕГЭ мы ничего не потеряли. Конечно, ничего хорошего в замещении «нормального» образования целевой подготовкой к испытанию нет. Это просто реакция слабой школы, которая до этого плохо учила и не уделяла ученику достаточного внимания, а теперь лихорадочно в течение года натаскивает на ЕГЭ. Но конкретная форма испытаний здесь ни при чем.
Вопрос: хуже абитуриенты или лучше? Не могу на него ответить, они просто другие. Они дети века неограниченной информации, века больших данных. Мы регулярно сталкиваемся с этим, причем играть это может как в плюс, так и в минус. Плюс – это то, что они очень хорошо умеют искать и структурировать информацию. Мы совершенно с ними несравнимы в этом отношении. Они легко устанавливают связи, у них хорошо развиты коммуникационные навыки, это тоже, в общем, черта нового времени. Среди минусов – они не находят нужным укладывать в голову то, что мы считаем неотъемлемой чертой культурного человека. Для них формат «Войны и мира» и «Преступления и наказания» слишком длинный. Они не относятся к литературе или истории как к самостоятельной ценности, а просто ищут конкретные вещи. Как воевали? Как зарабатывали? Как выбирали супругов? Они вычленяют из произведения какие-то в данный момент полезные для себя элементы, отбрасывая все остальное. Другими словами, для них почти не существует контекста. Культурный человек классического типа много знает, у него вокруг фабулы «Войны и мира» есть еще 1812 год, наполеоновское нашествие, сам Наполеон, Александр I, первая попытка либерализации, по крайней мере, по отношению к дворянству, распространение культуры романтизма и так далее. А у многих из них этого нет.
Фактически это представители клиповой культуры, когда человек, пытаясь адаптироваться к огромному валу полезной информации, начинает пасовать и отказывается от сознательного выбора. Поэтому он просто выхватывает какое-то решение, которое попалось ему первым, и идет дальше с ним. Молодой человек, причем, подчеркну, отличник, ведь мы имеем дело с самыми сильными выпускниками школ, так и говорит: «Если надо, я погуглю». Ценностный выбор для них становится очень инструментальным и совсем не зависит от контекста. Может быть, я ошибаюсь и просто не вижу контекста. Но, на мой взгляд, это такой бесконтекстный выбор.
В какой степени мы должны с этим бороться? Бороться надо, но без фанатизма. Потому что образование как механизм трансляции культуры должно защищать распространение культуры через человека. Оно должно выстраивать какие-то методы привлечения людей к тому, чтобы у них воспроизводился большой объем нарративного знания, к которому мы привыкли, потому что именно контекст дает возможность успешного интуитивного выбора. Они практически начинают отказываться от интуиции в пользу того, что они погуглят, а это значит, что возьмут чужое готовое решение. То есть сделают выбор малокультурного человека. Вот это мне кажется проблемной характеристикой современного поколения. Но у него есть множество замечательных характеристик, о которых я сказал выше.
– Как, на ваш взгляд, в этой ситуации должна меняться школа?
– Пока она становится все более и более отчужденной от того, что составляет интересы школьников. Сейчас школа построена на примате информирования. По инерции она считает себя основным источником знаний. Это модель, оставшаяся неизменной с 60‑70‑х годов. Мы что-то даем, систематизируем, предлагаем дополнительную литературу, но сначала учебник. А школьник уже не читает учебник как единственный источник. Обратите внимание, что в передовых школах хорошие учителя вообще не пользуются учебниками. Нужно строить школу на базе того, что интересует детей.
– А что их интересует?
– Их интересует сделать что-то самим – это проект, их интересует соревнование – это игра; их интересует взаимодействие – это среда общения. Игровой и проектный методы должны возвращаться в школу, и надо обеспечивать быстрое освоение этих форм массовым учителем. Второй важный аспект – чему мы учим. У нас крайний дефицит проектного гуманитарного знания, дефицит практик искусства, попыток делать что-то руками, дефицит технологий. Современная цивилизация в огромной степени реагирует на знание физики, химии, биологии. Но это не значит, что подходы к преподаванию этих предметов должны оставаться неизменными. Речь должна идти о каких-то новых углах преподавания естествознания, о поиске нового контента. Такая же ситуация и с математикой. Математика является фундаментом формирования логического, аналитического мышления в нашей школе и до сих пор формирует основу успешности нашего образования. С другой стороны, если мы посмотрим, какими разделами математики мы грузим детей, то обнаружим, что в них совершенно недостаточно той математики, которая нужна для сегодняшних задач развития технологий. Речь идет не о том, чтобы выбросить все традиционное содержание, а о том, чтобы как можно быстрее перейти к теории игр, к статистике, к теории вероятности, к теории графов и так далее. То есть к тем разделам математики, которые сейчас реально используются в цифровой экономике. Мне кажется, что наша школа застряла в процессе перехода на новый этап и по методам, и по содержанию. Мы очень долго можем откладывать это на потом, но мы с каждым годом теряем позиции в головах у тех, кто у нас учится.
Феноменально архаичными являются наши подходы к содержанию информатики, технологий и, конечно, обществознания. Мы пытались делать новые учебные и экзаменационные материалы по обществознанию, отражающие достижения современной экономики, социологии, психологии, но столкнулись с сильнейшим сопротивлением традиционных методистов. К слову, мы не оставляем наши планы разработать современный курс обществознания для школы.
– Можно ли в этом контексте говорить о том, что все многочисленные споры о дополнительных экспертизах учебников, результаты общественных обсуждений новых редакций ФГОС, практически все то, что заботит экспертное сообщество, на самом деле не играет никакой роли в образовании?
– Это имеет значение, но в горизонте пяти лет. Учебники нужно совершенствовать – отсекать те, которые несут в себе заведомо устаревшие знания или просто настолько уныло методически построены, что непонятно, зачем их нужно было пропускать раньше. Просто надо всегда иметь в виду, что через пять лет будут совершенно другие стандарты, понадобятся совершенно другие учебные материалы, и, кстати, наши ключевые провайдеры тоже это понимают. Они сейчас набирают команды и готовятся к тому, что будут делать обновляющиеся цифровые учебные материалы. Мы сейчас издали доклад об опыте цифровой трансформации образования в других странах. Из него ясно видно, что новый тип учебных материалов неотвратимо наступает.
– Как вы оцениваете образовательные проекты Сбербанка и его фонда «Вклад в будущее»? С сентября, например, они начинают апробацию цифровой платформы персонализированного обучения в нескольких регионах. Насколько многообещающими кажутся вам попытки такого рода компаний экспериментировать в этой сфере?
– Я считаю, то, что делают Герман Греф и его команда в нашей сфере, – это одно из самых позитивных и плодотворных движений в области образовательных инноваций, которые я вижу за последние годы. Идея платформы персонализированного обучения давно перезрела. Очень важно, что это один из первых примеров, когда инновации ушли из проекта эксклюзивной школы, где собрали уникальный коллектив, большие ресурсы, особо сильных детей. Принципиально важно, что этот эксперимент со школами не в Москве или Московской области, а с обычными образовательными учреждениями, находящимися в регионах. До сих пор такого рода экспериментами занималось только государство. Мы гордимся, что наши наработки как в сфере оценки универсальных компетентностей, так и в сфере обществознания используются разработчиками платформы. В этом отношении Герман Греф сделал огромный шаг к тому, чтобы стать реальным субъектом изменений в образовательной политике. Я высоко оцениваю этот опыт. Конечно, очень важно отслеживать эффективность такого рода инноваций, их реальный вклад в качество образования.
– Сейчас все вокруг, не исключая и «Учительскую газету», говорят о национальном проекте «Образование». Глава Счетной палаты России Алексей Кудрин заявил, что разочарован этим нацпроектом. А вы?
– Должен признать, что не вполне удовлетворен этим проектом. Не содержанием, которое в основном адекватно, а тем, сколько средств на него выделено. Мы считали разные варианты и, если помните, обсуждали в период завершения работы Центра стратегических разработок по предложениям к программе президента. По нашим расчетам, к тем 3,5% ВВП, которые государство сейчас тратит на образование, нужно дополнительно не менее одного процента, чтобы мы хотя бы приблизились к другим странам. Средний показатель в странах-конкурентах – 4,5%. Если вы посчитаете, сколько предполагается дополнительно направить в систему образования в течение 2019‑2024 гг., то эти средства меньшие на порядок. Этого явно недостаточно для того, чтобы серьезно развивать образование. Приведу несколько примеров. У нас в школах огромное количество учителей до сих пор работают за среднюю зарплату по стране, но их средняя нагрузка примерно 25 часов. Это не ставка, а полторы ставки. Значит, они ведут уроки за счет подготовки к занятиям, за счет работы с отстающими, за счет собственного профессионального роста и так далее. Учителя не могут остаться после уроков и кому-то помочь, потому что у них просто для этого нет времени.
Если мы посмотрим на вузы, то ситуация схожая. В среднем по стране вузовский преподаватель на полной ставке сейчас ведет одновременно 4‑6 разных предметов. Но это же получается не университет. Университет отличается от колледжа тем, что в нем преподают ученые, опирающиеся в своих курсах на результаты собственных исследований. Ясно, что эта ситуация должна меняться, и мы будем упрямо бороться за увеличение бюджета на образование.
Помимо бюджета меня откровенно беспокоит отсутствие в нацпроекте должного внимания к проблеме образовательной неуспешности. Очевидно, что достижение цели проекта по вхождению России в группу 10 ведущих стран мира по качеству образования предполагает адресные меры в отношении детей, испытывающих трудности с обучением, позволяющие им избежать образовательных и как следствие социальных тупиков.
В нашем докладе «12 решений для нового образования» мы показывали, что доля детей, не достигших базового уровня функциональной грамотности в международном исследовании PISA, а это 25%, никак не может считаться приемлемой для нашей страны, претендующей на глобальную конкурентоспособность. Мы предлагали пакет решений, охватывающих как общее, так и среднее профессиональное и дополнительное образование. Однако в проекте нет ни соответствующих показателей, ни мероприятий, вовлекающих регионы в эту работу.
Сейчас на площадке Экспертного совета нацпроекта мы стремимся привлечь внимание к этому пробелу в содержании проекта и предлагаем конкретные изменения, включающие разработку программ профилактики и коррекции трудностей в обучении, подготовку кадров для работы с разными категориями таких детей, механизмы финансового обеспечения.
– Может быть, отчасти наивный вопрос, но те средства, о которых вы говорите и которых сейчас не хватает, они вообще где-то есть? Их есть откуда взять в принципе, чтобы затем пустить на образование, или же их нет в стране?
– Сейчас будут подводиться первые итоги реализации национальных проектов. Наши с Алексеем Леонидовичем Кудриным позиции совпадают в том, что государство могло бы тратить больше денег из своих нефтяных доходов, подняв так называемую цену отсечения, после которой все идет в Резервный фонд. Мы считаем, что относительно безопасно подняться с уровня 40 до 45 долларов за баррель нефти. Это даст нам примерно 1% ВВП, который мог бы пойти на решение наиболее острых проблем здравоохранения и образования. Также нужно посмотреть, как будут тратиться те ресурсы, которые все-таки были мобилизованы для реализации нацпроектов. Не исключено, что правительство и президент примут решение о перераспределении определенных средств из тех нацпроектов, которые не очень удачно их осваивают, к тем, которые сейчас построены неэффективно именно в силу нехватки денег. Это будет видно уже осенью.
– Ярослав Иванович, если такое решение вопроса обосновано, не угрожает экономической безопасности страны, то почему же оно не принимается?
– Есть две позиции, ведутся дискуссии. Мы пока в меньшинстве. Многие наши коллеги из финансово-экономического блока нас не поддерживают. Они считают, что это слишком рискованно. Но мы не теряем надежды их убедить.
– Как, на ваш взгляд, будет меняться рынок труда? На прошедшем в июле форуме «Территория смыслов» вы буквально ошарашили присутствовавших, высказав мнение, что едва ли не в течение 10 лет некоторые профессии вообще перестанут существовать – секретари, водители, продавцы, бухгалтеры. А что в этом новом мире будет с учителями?
– Профессия учителя расцветет. Искусственный интеллект возьмет на себя рутинные процессы, отнимающие массу сил, проверку домашних заданий например, причем сделает это эффективнее человека. Учитель будет получать ежедневный отчет, как каждый ребенок справился, какие у него были сложности, освоил ли он типовые решения или применил нестандартные. Ему же остаются содержательные и креативные задачи – как организовать работу группы детей, как разбить их на команды, как организовать работу над проектом и так далее. «Цифра» высвободит время для того, чтобы заниматься индивидуальной работой с теми, кто сильнее или слабее, с теми, у кого особый угол зрения. Уверен, что в течение ближайших 10 лет мы увидим ренессанс профессии учителя. Из массовых профессий профессия учителя станет одной из самых престижных. Это будет делом для креативных и амбициозных людей, огромным шансом для тех, кто приходит в школу сейчас. А еще это шанс на то, что туда придут люди, способные увлечь за собой.
– Какова роль директора школы в этом контексте?
– К сожалению, в проекте «Образование» нет решения вопроса, кто будет управлять школами. Очевидно, что необходимо профессионально растить не только учителей, но и тех, кто будет прогнозировать и планировать будущее школы как системы. Директорскому корпусу не хватает стратегов, которые понимают основные мировые тренды в образовании, способны действовать на опережение, ставить перед своей командой амбициозные цели и реализовывать их.
Директор школы ХХI века – это управленец, эксперт, аналитик и одновременно проектировщик. Одна из главных задач современного директора – создавать условия для педагогического творчества учителей, управлять образовательным процессом в школе, причем желательно на основании данных, а не интуиции. Без педагогической идеи школы нет. Можно вспомнить Майкла Фуллана, который сказал, что «многие успешные школьные практики опираются на сильные педагогические теории, способствующие глубине освоения…». Директор и его команда в первую очередь должны придумать идею своей школы и делать все возможное для ее реализации. Поэтому на нашей программе «Управление образованием» абитуриенты описывают идею образовательного проекта и, уже поступив, получают возможность несколько раз ее «обкатать» через все циклы и законы проектного менеджмента. Сегодня успешная школа – это школа открытая и интегрированная в экосистему города. Но есть и другой вариант: школа может стать центром этой экосистемы, например, в малых городах.
– А вы не думаете, что искусственный интеллект может заменить учителя?
– Этот вопрос все чаще задают родители, учителя, да и сами ученики. Особенно остро он звучит сейчас в связи с реализацией национального проекта «Цифровая экономика», в рамках которого запланировано создание цифровых учебно-методических комплексов по предметам «Математика», «Информатика» и «Технология». В 2020 году должна пройти их апробация в школах. Но важно понимать, что цифровые учебно-методические комплексы построены на основе тех материалов, которые сегодня повсеместно используются педагогами в школах. Цифровые технологии, в том числе технологии искусственного интеллекта, придут на помощь, а не на замену учителю. Например, если ребенок в процессе обучения сталкивается с трудностями, система на основе анализа его ответов и поведения в реальном времени оповещает учителя о существующих проблемах и дает рекомендации, но ни в коем случае не вмешивается в работу педагога и не заменяет преподавательскую деятельность.
– В завершение нашего разговора, если позволите, несколько личных вопросов. Вы ректор одного из лучших вузов страны, который проживает очень насыщенную жизнь. Как управляете своим временем? Это непрекращающаяся работа или все-таки удается выкроить время для чего-то еще?
– Ну как, я стараюсь ходить в театр, на выставки. Необязательные книги все время читаю. Но это перемежается с работой и все время работой вытесняется. Работа, как правило, занимает и большинство суббот, и вторгается в воскресенья. Но я от работы особо не устаю, потому что усталость может наступить от нерешаемых вопросов или однообразных действий. Большинство задач, которыми мне приходится заниматься, – это кризисные ситуации, но кризисы тоже требуют мобилизации, творческих, нестандартных решений. Я постоянно переключаюсь с одной на другую, от этого не устаешь. Но бывает, что какие-то вещи действительно очень долго и тяжело решаются…
– Мы как-то уже обсуждали ваше увлечение поэзией, а возникает ли она среди тех творческих задач, которые вы решаете?
– Чтобы я писал стихи? Нет, давно не пишу. Но все время читаю про себя. Потому что читать стихи – наиболее экономный способ получить удовольствие, эмоционально себя привести в порядок. Для меня это еще классическая музыка, наверное, и драма. Но для того чтобы погрузиться в них, нужен целый вечер, а его часто не бывает. Так что стихи и песни бардов, рок.
Это может быть Пушкин, Бродский, Тарковский, Вознесенский. Больше всего люблю поэтов Серебряного века – Мандельштама, Пастернака, Анненского. Из англоязычных – Роберта Лоуэлла, реже, но тоже перечитываю Элиота.
– А барды?
– Самые разные, это ведь те же стихи. Просто у стихов внутренняя музыка, а у бардов и тем более в роке музыка явная. Самые близкие мне – это Окуджава, БГ, Никитины. Из англоязычных – Саймон и Гарфанкел.
– Ярослав Иванович, а где сейчас юношеский архив ваших стихов? Что-нибудь из него публиковали?
– Не публиковал и не буду этого делать. Я уже лет в 18, когда стал читать настоящих поэтов, понял, что не лучший поэт, поэтому довольно быстро перестал писать. Соответственно я не думаю, что когда-то их опубликую. Понимаете, когда ты чем-то занимаешься не для заработка, ты должен верить, что лучше тебя это никто не сделает. Ты не можешь писать стихи и понимать, что делаешь второсортное дело. Я остановился, когда мои стихи стали читать по радио. Я тогда успел изъять из «Юности» подборку стихов. До сих пор собой за это горжусь.
Выбор читателей
Комментарии