Я закрыла тему «Кремлевских жен». Известная писательница ищет роковые ошибки человечества. Лариса ВАСИЛЬЕВА

В начале 90-х ее книги «Кремлевские жены» и «Дети Кремля», едва появившись на прилавках, сразу же возглавили списки книжных рейтингов. Многие поклонники новых бестселлеров с удивлением узнавали, что их автор писательница Лариса Васильева и популярная поэтесса 60-70-х годов Лариса Васильева – один и тот же человек. А в 2001 году, исполняя данное умирающему отцу обещание, Васильева открыла в подмосковной деревне Шолохово (где более 60 лет назад началось контрнаступление наших войск под Москвой) единственный в своем роде музейный комплекс «История танка Т-34», насчитывающий десятки тысяч единиц хранения. Недавно профессор Ноттингемского университета и академик Академии российской словесности Лариса Васильева отметила свой 70-летний юбилей.

– Лариса Николаевна, вы родились и провели детство в Харькове. Украинская культура на вас как-то повлияла?

– Безусловно. Мой отец Николай Кучеренко – один из создателей знаменитого танка Т-34 – наполовину украинец. Я всегда с удовольствием слушала украинские народные песни в его неподражаемом исполнении. С детства увлекалась историей, особенно любила читать исторические книги о жизни Киевской Руси. Мой двухтомник «Жены русской короны» начинается рассказом о киевской княгине Ольге, в своем духовном становлении прошедшей сложный путь от язычества к христианству. Меня удивило, как эта женщина в то бесправное для слабой половины человечества время осмелилась совершать исключительно мужские поступки: отомстила за убийство мужа и сожгла город своих врагов. Потом обошла Новгород, Псков, Старую Русу и другие города, чтобы «собрать страну» и впервые проложить четкие границы Киевской Руси. Хорошей хозяйке хотелось точно знать, чем же она владеет.

– Вернемся от «преданий старины глубокой» ко временам не столь отдаленным. Правда ли, что товарищ Сталин при всей своей патологической подозрительности конструктора танков Николая Кучеренко любил? Были тому особые причины?

– Вряд ли мой отец был любимцем Кремля. Но о том, что Сталин уважал Кучеренко, я слышала не единожды. Сталин во многих делах был дилетантом, но, очевидно, природный ум подсказывал ему, что нужно прислушиваться к мнению профессионалов. Когда перед войной на одном судьбоносном для отечественного танкостроения совещании главный конструктор Михаил Кошкин докладывал о новом танке и о преимуществах гусеничного движителя перед колесно-гусеничным, против этого стали дружно возражать военные, называя гусеничный танк «калошами без ботинок». Сталин выслушал мнения сторон и предложил конструкторам вести разработки в обоих направлениях. А через короткое время на испытательном полигоне гусеничный танк обошел колесный по всем параметрам.

– Как отец относился к вашему увлечению поэзией? Не мечтал ли о продолжении конструкторской династии?

– Я была единственным ребенком в семье, но отец занимался мной мало. Виделись мы редко – он много работал. Воспитывал в основном собственным примером. Поэзия в моей жизни никогда не была простым увлечением. Отцу нравилось, что я издаю свои книги и выступаю на литературных вечерах с собственными стихами.

Во время войны вместе с выпускавшим танки Харьковским паровозостроительным заводом наша семья эвакуировалась в Нижний Тагил. Когда в нашем заводском поселке открылся детский дом, отец взял над ним шефство, и как только выпадала свободная минутка, ехал туда. Помню однажды, мне было лет восемь, он взял меня с собой. Конечно, я детдомовским детям не понравилась, и они сразу дали мне это почувствовать. Ведь мой отец был для них БАТЕЙ – одним на всех, и вдруг оказывается, что есть некая девочка, которой от рождения даны безраздельные права на этого человека.

Когда после войны мы переехали в Москву, уже повзрослевшие детдомовцы-нижнетагильцы приезжали навещать Батю и «смотреть столицу», останавливаясь, конечно, у нас. До сих пор я дружу со многими из них. Тем, кто пошел по «танковой» специальности, отец помогал советом и при устройстве на работу.

– А вам он как-то помог состояться в профессии?

– Чем? Для него поэзия была материей непонятной. Он был инженером до мозга костей и поэтому очень не хотел переходить на руководящую работу в танковой промышленности и перебираться в Москву. С конструктором Морозовым они даже кидали монетку: орел – решка. Ехать выпало отцу.

В нашей семье, пожалуй, только моя мама, которая любила стихи и сама неплохо сочиняла, была сторонницей переезда в столицу. «У меня талантливый ребенок, который должен учиться в МГУ», – заявила она. И сейчас я чувствую себя отчасти виноватой, что отец во многом из-за меня занимался совсем не тем делом, которое любил. Его жизнь в Москве нельзя назвать легкой.

– Никогда не понимал, почему именно филологический факультет МГУ, который и вы заканчивали, всегда считался «оранжереей первых невест страны»…

– Так получалось, что туда «слетались» хорошенькие девушки. Умненькие – рассудительные. На моем курсе было совсем немного «отпрысков». Одна дочка министра культуры – тихая и доброжелательная Света Михайлова да несколько профессорских дочек. А вступительный конкурс был сумасшедшим. Мама говорила отцу: «Надень парадный костюм с орденами и иди на прием к декану». На что отец ответил: «Я не выдержу конкуренции орденов. Сама выбрала профессию – вот пусть сама и поступает». Я стала студенткой филфака во многом благодаря интересно написанному сочинению.

– В МГУ вы, наверное, сразу влились в узкий, но разгульный круг золотой молодежи?

– Нет, что вы. В нашей семье на этот счет всегда были строгие порядки. Ни на какие сомнительные вечеринки мать меня не пускала. Да и мне гораздо интереснее было сидеть над своими стихами, чем где-то бесцельно шляться. И вообще, меня больше привлекало общество «нормальных» студентов. И я даже немного смущалась, что живу дома, а не в общежитии, как многие мои однокурсницы. Даже собиралась взять «учительское» распределение в среднюю школу где-нибудь в Сибири, но вышла замуж и себе уже не принадлежала.

– Вы с мужем – журналистом-международником Олегом Васильевым – пять лет прожили в Великобритании. Не было желания остаться за границей, как это сделали некоторые дети «больших» родителей?

– Для меня люди делятся на тех, кому все равно, где жить, и тех, кто вне родины жить не может. Мне в Англии было интересно. Мы с мужем, как журналисты, имели право проживать вне посольской закрытой зоны и располагали достаточной свободой действий. В нашем доме перебывало немало известных деятелей западной культуры.

У меня было ощущение, что в Лондоне я живу временно, а настоящая жизнь ждет меня в России. Не смогла бы жить с сознанием, что я – человек второго сорта. А на своей земле не зазорно быть кем угодно.

– За мемуары о российской жизни еще не садились?

– Все мои книги в той или иной мере – о России. Вот одна из последних под названием «Душа Москвы». Это большой четырехтомный труд, где собраны исторические экскурсы, стихи, проза, живопись, свидетельства людей, много знающих о былой и современной жизни столицы. В шутку я называю это «Москвочувствованием» – в противовес школьному предмету «Москвоведение».

В этой работе мне было интересно проследить, как столица обошлась с писателями: коренными москвичами и теми, кто сюда попал уже в зрелом возрасте. Так, например, Сергей Есенин, автор строк: «На московских изогнутых улицах умереть, знать, сулил мне Бог», вопреки своим поэтическим пророчествам умер в Ленинграде при таинственных обстоятельствах. Маяковский застрелился в Москве, но тайна его смерти тоже покрыта мраком. Анна Ахматова в столице всегда чувствовала себя гостьей, но какие замечательные строки написала о ней…

– А вы сами почему перестали писать стихи?

– В какой-то момент я осознала, что перестала влюбляться, перестала «летать», а это предвестники того, что стихи тяжелеют. К тому же я наблюдала, как бушевавшие в оттепель поэтические стихии с середины 70-х пошли на спад. После моей статьи в «Литературке» о закономерности этого процесса один наш известный поэт даже сказал, что меня нужно убить. Но все же я оказалась права. В 80-х я преподавала в Литинституте и наблюдала, как поэтическое чувство у молодых выветривается, словно пар. Они научились умно писать, компонуя слова шустрее, чем я в их возрасте. Но у них между словами нет «воздуха» и таланта. Бог отсутствует. Однако не все так плохо. Исходя из теории «вековой цикличности», я жду к 2010-2015 годам появления новых поэтов, способных своим искусством влиять на жизнь общества.

– Значит, вам теперь интересней вдаваться в исторические экскурсы?

– За историческую прозу я взялась потому, что мне было скучно рассказывать, как Ваня встретил Маню, а потом появился Петя и завертелся любовный треугольник. Ни мелодрама, ни детектив, ни триллер меня не привлекают. А вот что же на самом деле случилось с человечеством, где были допущены роковые ошибки, приведшие к тому, что мы имеем сейчас, – это мне интересно поискать.

– Что-нибудь нашли?

– Конечно. На исторический процесс смотрю под непривычным ракурсом – глазами женщины. Как сказал один уважаемый ученый, женская точка зрения – антиисторичная. Однако мы есть, значит, есть и наша точка зрения. Читая груды литературы, я заметила, насколько женщина ничтожное явление в истории. В лучшем случае она проходит декоративным фоном. Напрасно. Мы с мужчинами единосущны, но очень разны и, что самое обидное, не обучены обращаться друг с другом. Сегодня женские фигуры, например, в политике – реальность. Однако они выступают там не в своей природной роли, а перенимают стереотипы мужского поведения, становясь политическими трансвеститами. Между тем обществу мужской цивилизации необходимо равновесие. В семье часто устанавливается состояние совластия, а на уровнях государственности такого никогда не было. Если обернуться в историю, то и там видно, что стоявшая у власти женщина выполняла мужскую функцию, хотя в своих действиях часто бывала мягче мужчины. Елизавета Петровна отменила смертную казнь. Екатерина Вторая одним из приоритетов своей политики сделала культуру. И в советский период работали замечательные женщины-функционеры, но им не оставалось ничего другого, как быть исполнительницами мужской воли.

Я давно внутри этой темы. Считаю, единственное спасение цивилизации – равновеликость полов на общественном уровне. Нужно начинать серьезно готовить в женщине женского политика. Мужчинам удобен сложившийся порядок. В течение восьми лет в Англии на вершине власти были две женщины: королева и миссис Тэтчер. Что они сделали для равновесия мужского и женского начал в обществе? Ноль. Обе исправно работали на мужской мир. Цивилизация должна быть такой же естественной, как естественна природа.

– Теперь догадываюсь, почему свое женское исследование вы начали именно с «Кремлевских жен»…

– Нет, все было куда проще. Когда в середине 80-х я вплотную занялась разработкой темы «Жены русской короны», мой мудрый муж меня пожурил: «Пока ты с царицами возишься, другие твои героини – кремлевские жены – умирают, унося с собой свои тайны. Ты же потом локти кусать будешь». И я, вооружившись блокнотом и магнитофоном, пошла обходить кремлевские семьи. Мне помогало поэтическое имя и давние знакомства. Все-таки моя семья пусть недолго, но принадлежала к кремлевскому кругу избранных.

Те женщины долго «жили в секрете» под надзором «девятки», и многие из них в новом времени не были готовы открывать душу. К своим героиням я применяла различные тактические подходы. Кому-то потом показывала готовый текст, разрешая что-то вычеркивать. Другим – нет. Сейчас могу с уверенностью сказать, что тему «Кремлевских жен» я для себя закрыла.

– По-вашему, народ интересуется жизнью «небожителей» из праздного любопытства, любви или ненависти?

– Трудно сказать. Вот пишут из Чебоксар, «я специально приеду в Москву и плюну вам в лицо, потому что вы оскорбили замечательную женщину – Надежду Константиновну Крупскую, которая помогла моей бабушке в детстве попасть в хороший детдом». А другая пишет: «Вы эту Крупскую так любите, что мне просто стыдно за вас». Когда-то Валентин Катаев сказал мне: «После моих книг противоречивые отклики приходили сотнями. Писатель должен быть готов ко всему». Я с ним согласна.