На чтение: ≈ 21 мин.Россия никогда не чтила своих поэтов. Они ей были не нужны. Правители иногда жаловали, осыпали щедро с головы до ног, только это золото слишком быстро тускнело. И стихи забывались. А вот те, кто испил чашу страданий до дна, до последней страшно жгучей капли, из памяти людей не исчезнут. И творения их тоже не забудутся.
Такова, наверное, судьба российских стихотворцев – пройти через все жизненные муки и страдания, очистить свои души от всего ложного и темного, добраться до небесных Божественных вершин и раствориться в мировом потоке человеческого сознания.
Поэт! Великий поэт! С какой целью приходил ты на эту грешную землю? Кого хотел исправить? Мир? Людей? Какова твоя миссия?
Творческий процесс – всегда сложная система духовной концентрации энергии.
А за нее нужно платить: своей жизнью, счастьем, любовью, здоровьем…
А кому отдавать по счету?.. Государству?.. Народу?.. Правителям?.. Судьбе?.. Судьба к поэту бывает щедрой или безжалостной. И опять то же самое: а бывает ли счастлив поэт? Что-то никого из них, Поэтов, не назовешь счастливым. Поэтишкам везло, а вот Поэтам… На муку рождены они. Но что тогда можно назвать счастьем? И счастлив ли был Осип Эмильевич Мандельштам?
Краткая биографическая справка.
Осип Мандельштам родился в 1891 году в Варшаве. Закончил Тенишевское училище в Санкт-Петербурге. Здесь же учился на романо-германском отделении филологического факультета университета. В 1913 году вышла первая книга его стихов. Октябрьскую революцию не принял. Жил в Москве, затем отправился на Украину, в Крым. В Петербург возвратился осенью 1920 года. В 1933 году написал стихотворение «Мы живем, под собою не чуя страны…», за что арестован в середине мая 1934 года и сослан на три года сначала в Чердынь, после – в Воронеж. В Чердыне, доведенный до психического расстройства, выбросился из окна тюремной больницы, пытаясь покончить жизнь самоубийством. В мае 1938 года последовал новый арест поэта и приговор – «пять лет заключения в исправительно-трудовом лагере». Осип Эмильевич Мандельштам был отправлен на Дальний Восток. Погиб он 27 декабря 1938 года в пересыльном лагере «Вторая речка» под Владивостоком.
Уже в стихотворении «Только детские книги читать…» в первом сборнике стихов «Камень» (1908 г.) (здесь и далее отрывки из произведений О.Э.Мандельштама печатаются по книгам: О.Э.Мандельштам. Собрание сочинений в четырех томах. Под ред. проф. Г.П.Струве и Б.А.Филиппова. Москва, «Терра» – «Terra», 1991 г. Том.1, с.3) Мандельштам скажет:
Я от жизни смертельно устал,
Ничего от нее не приемлю,
Но люблю мою бедную землю
Оттого, что иной не видал.
Перед нами предстает поэт-гражданин, которому дорога родная земля, где он родился и где прошли годы его жизни. Но откуда страшная, смертельная усталость? Ведь Осипу Мандельштаму всего лишь 17 лет. Это игра? Позерство? Или ощущение, предчувствие того, что ждало впереди? Октябрьский переворот, Гражданская война, тридцатые годы, заглотившие миллионы ни в чем не повинных людей?.. В 1909-м появятся строки:
За радость тихую дышать и жить,
Кого, скажите, мне благодарить?
Как давно это было сказано Осипом Мандельштамом. Спустя годы вопрос не остался бы без ответа. Многие б ответили с уверенностью: «Как кого? Товарища Сталина, конечно». В 1910-м рождается пророческое стихотворение:
Когда удар с ударами встречается
И надо мною роковой
Неутомимый маятник качается
И хочет быть моей судьбой,
Торопится и грубо остановится,
И упадет веретено –
И невозможно встретиться, условиться,
И уклониться не дано.
А в 1913-м Мандельштам напишет:
Россия, ты на камне и крови,
Участвовать в своей последней каре
Хоть тяжестью меня благослови!
Чуть позже появятся и эти строки:
От легкой жизни мы сошли с ума.
С утра вино, а вечером похмелье.
Мы смерти ждем, как сказочного волка…
Помните, в «Предсказании» М.Ю.Лермонтов напишет:
Настанет год, России черный год,
Когда царей корона упадет;
Забудет чернь к ним прежнюю любовь
И пища многих будет смерть и кровь…
Вообще провидчество является одной из составляющих всех великих русских поэтов. Ведь написал же Николай Степанович Гумилев стихотворение «Рабочий»:
Все товарищи его заснули,
Только он один еще не спит,
Все он занят отливаньем пули,
Что меня с землею разлучит.
Мы не можем не поражаться точности всех этих пророчеств. Ощущение приближения смерти, трагичности своей судьбы, по всей видимости, составляет гениальное свойство великих поэтов.
Революцию семнадцатого года поэт воспринимает довольно резко, как неизбежность, именно как нечто роковое и неотвратимое. Нет у него восторженных стихов, посвященных этому событию. Есть точное осмысление происходящего:
И в декабре семнадцатого года
Все потеряли мы, любя:
Один ограблен волею народа,
Другой ограбил сам себя…
В мае 1918 года рождается стихотворение «Сумерки свободы»:
Прославим власти сумрачное бремя,
Ее невыносимый гнет.
В ком сердце есть, тот должен слышать, время,
Как твой корабль ко дну идет.
Поэт Мандельштам и слышал, и чувствовал время. Каждое его стихотворение этой поры – философское осмысление бытия. Попытка оценить происходящее, выделить самое важное:
О государстве слишком раннем
Еще печалится земля –
Мы в черной очереди станем
На черной площади Кремля.
В 1923 году Мандельштаму удается написать стихотворение, которое навсегда причислит его к гениальным поэтам. Это стихотворение «Век», пожалуй, одно из лучших произведений мировой поэзии XX столетия.
Век мой, зверь мой, кто сумеет
Заглянуть в твои зрачки
И своею кровью склеит
Двух столетий позвонки?
Кровь – строительница хлещет
Горлом из земных вещей,
Захребетник лишь трепещет
На пороге новых дней.
(«Век». Там же, том 1, с.102)
Читая стихотворение, мы вдруг понимаем, что позвонки столетий может склеить лишь Поэт. Это его миссия, он должен совершить сей подвиг. Век – это само голодное время, пытающееся «пожрать» голодное государство. Вот так об этом сказал Осип Мандельштам в статье «Слово и культура», опубликованной в 1921 году в майском санкт-петербургском альманахе «Дракон»: «Слово – плоть и хлеб. Оно разделяет участь хлеба и плоти: страдание. Люди голодны. Еще голоднее государство… Нет ничего более голодного, чем современное государство, а голодное государство страшнее голодного человека. Сострадание к государству, отрицающему слово, – общественный путь и подвиг современного поэта».
Сами слова «поэт» и «гражданин» тесно связаны друг с другом в понимании Осипа Мандельштама.
Еще в 1917 году поэт писал:
С глубокомысленной и нежною страной
Нас обручило постоянство.
Мерцает, как кольцо на дне реки чужой,
Обетованное гражданство.
Тридцатые годы – самые трагические в жизни Осипа Эмильевича Мандельштама, как и в жизни миллионов других людей.
Размышляя о гуманизме и современности, Осип Мандельштам заметит: «Бывают эпохи, которые говорят, что им нет дела до человека, что его нужно использовать, как кирпич, как цемент, что из него нужно строить, а не для него. Социальная архитектура измеряется масштабом человека. Иногда она становится враждебной человеку и питает свое величие его унижением и ничтожеством… Но есть другая социальная архитектура, ее масштабом, ее мерой является человек, но она строит не из человека, а для человека, не на ничтожестве личности строит она свое величие, а на высшей целесообразности в соответствии с ее потребностями… Как оградить человеческое жилье от грозных потрясений, где застраховать его стены от подземных толчков истории, кто осмелится сказать, что человеческое жилище, свободный дом человека не должен стоять на земле как лучшее ее украшение и самое прочное из всего, что существует? Правовое творчество последних поколений оказалось бессильным оградить то, ради чего оно возникло, над чем оно билось и бесплодно мудрствовало. Никакие законы о правах человека, никакие принципы собственности и неприкосновенности больше не страхуют человеческого жилья, дома больше не спасают от катастрофы, не дают ни уверенности, ни обеспечения».
Поразмышлять об этом периоде нам поможет также книга основ этики великого русского философа Николая Лосского «Условия абсолютного добра». Здесь в главе восьмой «Санкции нравственного закона» мы найдем рассуждения о «Карах Божиих»: «Замечательно, что нередко наиболее заскорузлые себялюбцы и наглые злодеи живут сравнительно благополучно и не переживают никаких исключительных бедствий. Торжествующая свинья есть зрелище омерзительное, однако вовсе не редкое в нашем царстве бытия. Отсюда возникает соблазн отвергать Провидение и думать, что мир бессмыслен, так как управляется случаем… В действительности, однако, не может быть и речи о том, чтобы сам Бог поднимал против нас карающую десницу. Как абсолютное добро, Он просто не участвует ни в каком зле, и эта богооставленность наша, поскольку мы злы, неизбежно влечет за собой всевозможные виды разрушения и страдания до тех пор, пока тьма не удалится из самых сокровенных глубин сердца и оно сполна будет пронизано Божественным светом».
В январе 1931 года поэт напишет:
Помоги, Господь, эту ночь прожить:
Я за жизнь боюсь – за Твою рабу –
В Петербурге жить – словно спать в гробу.
В марте Мандельштам скажет:
Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей…
В апреле того же года:
Нет, не спрятаться мне от великой муры
За извозчичью спину – Москву –
Я трамвайная вишенка страшной поры
И не знаю – зачем я живу.
Именно в это время, со слов Анны Андреевны Ахматовой, поэт считает, что стихи должны быть гражданскими. «Осип Эмильевич… очень болезненно переносит то, что сейчас называют культом личности…» Рассуждая о гражданственности поэзии, Мандельштам прочел Анне Ахматовой стихотворение «Мы живем, под собою не чуя страны…» Написано оно было в ноябре 1933 года. Это произведение стало возможным опубликовать лишь во времена горбачевской перестройки. Стихотворение сильного, мужественного человека, борющегося за свою жизнь с самою жизнью:
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца, –
Там припомнят кремлевского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны.
Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища.
А вокруг его сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет.
Как подковы кует за указом указ –
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него, – то малина
И широкая грудь осетина.
Ни о каком уважении к кремлевскому властелину здесь и речи быть не может. Каждая строка произведения гротескна. Перед нами предстает Сталин в характерном своем обличии: усища, тяжесть каждого произносимого слова, голенища как приверженность к полувоенному костюму. Под стать вождю и его окружение полулюдей, которые «кто свистит, кто мяучит, кто хнычет». Будто с картин испанского художника Франсиско Гойи сошли герои этого стихотворения. Но у Гойи сон разума рождал чудовищ, а в России в ту пору чудовища пытались породить новый разум.
Это стихотворение, естественно, распространялось в списках, а читать его поэт мог лишь в узком кругу. Мнение Бориса Пастернака о данном произведении было выражено всего в нескольких словах: «Это не литературный факт, но акт самоубийства».
В 1935 году в Воронеже О.Мандельштам напишет:
Лишив меня морей, разбега и разлета
И дав стопе упор насильственной земли,
Чего добились вы? Блестящего расчета:
Губ шевелящихся отнять вы не могли.
Какое противление! Нельзя заставить художника слова замолчать. Какой бы ни была страна и диктатура в ней, слово не исчезнет, его не сможет уничтожить ни один правитель. Оно будет мужать в сознании людей: сначала слабое, может, невнятное, но потом все более осязаемое, крепкое, мощное. Поэт никогда не молчит, даже мертвый.
Нельзя победить слово Поэта, наверное, именно поэтому на Руси власть всегда побаивалась стихотворцев. Страшное время: смутное и черное. Оно наваливалось и пыталось удушить – «ни слова больше!», «замолчи!»:
Я должен жить, дыша и большевея,
И перед смертью хорошея
Еще побыть и поиграть с людьми.
Поэт говорит, что страна его «мирволила, журила, не прочла». Для художника слова осознание того, что его творчество не доступно, а подчас и никому не нужно, – великая трагедия. Вспомним письмо Иосифу Сталину замечательного русского писателя Евгения Замятина, написанное в июне 1931 года: «Для меня как для писателя именно смертным приговором является лишение возможности писать, а обстоятельства сложились так, что продолжать свою работу я не могу, потому что никакое творчество немыслимо, если приходится работать в атмосфере систематической, год от году усиливающейся, травли».
Мандельштам не сдается:
И не ограблен я и не надломлен,
Но только что всего переогромлен –
Как Слово о полку, струна моя туга,
И в голосе моем после удушья
Звучит земля – последнее оружье –
Сухая влажность черноземных га.
Немногие в то время могли сказать так: И не ограблен я и не надломлен…
Надламывались, но не нам и не сегодня судить тех, кому выпало жребием судьбы жить в 30-е и 40-е годы. Несмотря ни на что, говорит лирический герой, «я должен жить, дыша и большевея…». Пока живу в тоталитарном государстве – дышу, а если дышу, то большевею. Уберите что-то – наступит смерть. Выбирайте! Мандельштам погиб!!! Он жил и «дышал», но «большеветь» так и не смог: не научился, да и не хотел, по всей вероятности.
А многие приспосабливались и жили в свое удовольствие. Что для этого было нужно? Корней Чуковский в феврале 1926 года, задумав написать о Репине, побывал в гостях у известного в ту пору художника Исаака Бродского: «Ах, как пышно он живет – и как нудно! Уже в прихожей висят у него портреты и портретики Ленина, сфабрикованные им по разным ценам, а в столовой – … некуда деваться от «расстрела коммунистов в Баку».
Этих картин Бродскому было заказано около шестидесяти, поэтому он нанял копировальщиков. Сам подправлял их «труды», ставил свое имя и отправлял по назначению – в клубы, сельские советы… «Чтобы жить безбедно и пышно, – констатирует Корней Чуковский, – приходится делать «расстрелы» и фабриковать Ленина, Ленина, Ленина».
Мог ли так же делать Мандельштам? Конечно, мог, даже несколько раз пробовал.
В январе 1937 поэт напишет стихи о Сталине, так называемую «Оду Сталину». Жена Осипа Эмильевича Надежда Яковлевна в воспоминаниях напишет, что эта ода своего назначения, увы, не выполнила – не спасла поэта. «Многие советуют мне скрыть ее, будто ничего подобного никогда не было. Но я этого не делаю, потому что правда была бы неполной: двойное бытие – абсолютный факт нашей эпохи, и никто его не избежал. Только другие сочиняли эти оды в своих квартирах и дачах и получали за них награды. Только О.М. сделал это с веревкой на шее… Ахматова – когда веревку стягивали на шее у ее сына. Кто осудит их за эти стихи?!»
Стихи о Сталине – это то, что действительно написано «с веревкой на шее». 84 строки не спасли поэта от гибели, ведь
Узоры острые переплетаются,
И все быстрее и быстрей
Отравленные дротики взвиваются
В руках отважных дикарей…
Да и сам «великий вождь всех времен и народов» предстает здесь каким-то неестественным. В этом образе, созданном мыслью поэта, слишком много противоречий. Вот Сталин «свесился с трибуны, как с горы в бугры голов. Должник сильнее иска». А вот «глазами Сталина раздвинута гора и вдаль прищурилась равнина». Вождь «улыбается улыбкою жнеца рукопожатий в разговоре, который начался и длится без конца на шестиклятвенном просторе».
Он жил и дышал, но «большеветь» так и не смог, не научился, да и не хотел. Мандельштам не разменял «последний грош души» («Стансы»). Душа Художника осталась незапятнанной. Честь ему за это и хвала, великому поэту земли русской.
Александр ИКОННИКОВ, учитель русского языка и литературы, Орел
Выбор читателей
Комментарии