Я против забивания гвоздей. Александр ГОРДОН

Темой нашего разговора с известным российским телеведущим Александром Гордоном стал его первый фильм «Пастух своих коров», снятый по повести отца – писателя Гарри Гордона и удостоенный только что на гатчинском кинофестивале «Литература и кино» специального приза жюри «За лучший дебют».

Досье «УГ»Гордон Александр ГарриевичРодился 20 февраля 1964 г. в поселке Белоусово Калужской области. Отец – поэт, писатель и художник Гарри Гордон, родом из Одессы.Образование высшее (в 1987 году закончил актерский факультет театрального училища им.Щукина). После окончания училища год работал в Театре-студии им. Рубена Симонова.В 1989 г. уехал в США, где работал в мастерской по ремонту техники, официантом в пиццерии, режиссером, монтажером, диктором, помощником оператора в телекомпании RTN, старшим корреспондентом в корпорации WMNB.С 1994 г. по апрель 1997 г. – автор и ведущий публицистической программы «Нью-Йорк, Нью-Йорк».С 1997 г. – корреспондент публицистической программы Игоря Воеводина «Частный случай». С марта по декабрь был автором и ведущим этой программы. С 1997 ведет на радиостанции «Серебряный дождь» программу «Хмурое утро».20 апреля 1998 г. созвал I (учредительный) съезд Партии общественного цинизма, избран генеральным секретарем партии.С января 1998 г. – автор и ведущий публицистической программы «Собрание заблуждений».Ведущий программы «Процесс».С 2001 года ведущий ночного эфира канала НТВ.

– Почему кино пришло в вашу жизнь так поздно?

– Антониони, извините, начал снимать в 37, я – в 38… Ответственность большая, деньги большие. В общей сложности после фильма я остался должен тысяч 50, еще своих столько же вложил, которых, вероятно, уже никогда не верну. Но не в том дело даже, раньше не было возможности.

– Не вам говорить, что в первое свое детище режиссер стремится вложить все и более того…

– Мне кажется, что сумел избежать этого комплекса дебютанта, когда необходимо сказать обо всем сразу. Для меня фильм стал своего рода этапом, началом какого-то пути. Рад, что не было насилия над собой, своей природой, что можно было сделать в этот момент – то и сделал.

– Наблюдая в фестивальной сутолоке вас рядом с Гарри Борисовичем Гордоном, вашим отцом, а также автором повести, по которой снят фильм, а также художником этого фильма, постоянно вспоминал пушкинское «лед и пламень», настолько разными вы казались – романтичный шестидесятник, затевающий поэтические вечера, и прагматик, которого в шутку зовут «самым умным на НТВ»… Как при такой видимой несхожести находилась творческая гармония?

– Это красивая формулировка, но к реальной действительности она вряд ли имеет отношение. У нас действительно разные взгляды на героя картины и события, которые в ней происходят. У нас разные жанровые подходы, потому что Гарри Борисович тяготеет к драме, к сопереживанию и сочувствию, а меня интересует трагедия, но при этом я отстраняюсь и вглядываюсь. Наконец, совершенно естественно, что повесть он писал о себе, а я кино снимал тоже о себе. В этом смысле наш тандем мог бы показаться необычным, странным. С другой стороны – не первый раз это слышу и так же думаю, – самая удачная сцена картины – похороны отца: зима, гроб, который герой в одиночку тащит волоком несколько километров. Это были первые съемочные дни, когда еще не успел опомниться ни сценарист, ни художник-постановщик, когда был другой оператор, послушный, профессиональный человек, не слишком стремившийся проявлять инициативу. То есть я был абсолютно брошен в воду и предоставлен самому себе. А дальше начались обстоятельства, потому что три месяца съемок, технология, необходимость, так получилось, выполнять на площадке еще и функции исполнительного продюсера. И все это привело к тому, что в какой-то мере позиции сдал, работа же большая. И это для меня – большой урок. Опомнившись, вступил в свои права сценарист, который стал на чем-то настаивать, и художник в его же лице: мол, не так давай будем снимать, а этак…

– Здесь, в Гатчине, о картине немало говорили, вам задавали вопросы, вы отвечали, но при этом одно и то же вы, автор, и я, зритель, считывали с экрана по-разному. Такое совпадение или несовпадение для вас имело значение?

– Вообще-то я против концептуализма, против забивания гвоздей, когда зритель в зале не должен шелохнуться, ведомый железной рукой от начала до конца, в желании автора быть понятым до запятой. Ты проживаешь кусок жизни, который совершенно неоднозначен, как и все в ней. Ты пытаешься его реконструировать средствами кинематографа, но каждый в зале имеет право и должен смотреть свое кино, в чем я убежден. Тогда фильм становится фактом биографии зрителя, а не моим. А это, по-моему, и есть кино.

– Насколько опыт, приобретенный вами на телевидении, где вы ведете одну из самых продвинутых программ, помог вам или, наоборот, помешал?

– «Гордон» появился уже после того, как мы стали снимать «Пастуха…», к тому же опыт этой передачи вряд ли можно спроецировать на кино. Вообще же телевизионный опыт полезен – и там, и там работа с людьми, с коллективом, это не индивидуальное творчество, вы вынуждены организовывать людей и пространство, чтобы в результате получить почти то, что хочешь. В этом смысле телевидение оказало, конечно, неоценимую помощь.

– А что дало вам лично общение на телевизионном экране с таким количеством очень умных людей?

– Боюсь, что ничего, хоть это и может показаться парадоксом. Я уже не раз говорил и повторю без удовольствия, что являюсь единственным человеком на пространстве, где показывает НТВ, который видел все передачи «Гордон», и могу свидетельствовать, что для меня количество никак не переходит в качество. Я не стал ни добрее, ни умнее, ни лучше, ни талантливее. Это наводит на мысль, что телевидение вообще не может выполнить такой функции, оно не может изменить человека. Искусство может, кино может, а телевидение не может, потому я и определяю жанр «Гордона» как научно-развлекательный, тогда снимаются все претензии.

– Не сомневаюсь, для вас не секрет, что у «Пастуха своих коров» есть свои поклонники, есть и оппоненты, а вот от одного совершенно юного очаровательного существа после вашей картины услышал: «Все, пора начинать петь песни и налаживать личную жизнь…».

– Думаю, девушка очень разумно восприняла тот фрагмент фильма, где герою снится, что батюшка в храме устраивает ему нелегкий допрос, а главное в нем – живет человек или нет, есть ли женщина, за которую отвечает, поет ли песни, что есть признак внутренней свободы? И если нет у тебя женщины, нет ребенка, нет песни – значит, не так живешь. Это и была одна из наших идей, мыслей, так что очень хорошо, умная, получается, девочка.

– Не хочу вас в ней разочаровывать, но привел только часть ее мнения, было и продолжение. Еще она говорила о безнадеге того, что увидела на экране. Но вы-то, можно понять, не безнадегу снимали?

– Нет, конечно. А ощущение безнадежности возникает у тех людей, которые понимают, что в их жизни что-то происходит не так. Вот картина и напомнила девушке про то, что что-то у нее пока не сложилось. Нам от этого жуткого ощущения героя пришлось избавить смертью, но, я думаю, есть и другие выходы. И заключены они в банальных словах незатейливой песенки: «Лучше быть нужным, чем свободным». Все просто…

– Но откуда тогда в фильме ощущение предопределенности, того, что ничего не изменить, чему быть, того не миновать?

– Мне кажется, от страха смерти, от вполне естественного ощущения, что как бы там ни складывалось, а закончится все одинаково для всех, правых и неправых. А еще от мысли, что когда этот момент будет приближаться, то никто не сможет помочь. Может быть множество жен, детей, друзей, но умирать все равно будешь один. Но это факт жизни, с которым, хочешь или не хочешь, а надо жить.

– Простите за банальность, но ведь смысл искусства в надежде.

– Не согласен с этим.

– Объяснитесь, как говаривали в старинных романах…

– Если начинаешь искать смысл в искусстве, то оно перестает быть таковым. А единственный эффект от встречи с искусством, который был описан, зафиксирован и ощущался каждым, но который очень легко спутать с другим, это катарсис – приобщение, соучастие, сотворчество… Я же сам видел, как на фильме «Слоны – мои друзья», совершенно бесстыдной индийской лирической мелодраме, половина зала рыдала в платочек, потому что слона было жалко, которого злые люди убивают. Вот с этим катарсис часто путают сплошь и рядом, а это, мне кажется, совершенно разные вещи, есть чувство, а есть эмоция, и бить по эмоциям – самое подлое, что может себе придумать художник.

– Но любой сообразительный режиссер понимает, что заработать успех и денежку в кино легче на поле эмоции, а не чувства. И так было всегда.

– Неправда. Когда Антониони снял «Крик», то с точки зрения продюсеров это была провальная картина. И «Восемь с половиной» Феллини – это был тоже почти кассовый провал. Но, как сказал один умный человек, экономика фильма не отличается ни от какой другой, бывает долгосрочной и краткосрочной. Голливудская технология – вложить в картину 70 миллионов и собрать 500, и все, и разбежались, и через месяц про это кино никто не помнит. Феллини идет уже 40 лет, каждый день в нескольких кинотеатрах по всему миру. Если посчитать, сколько собрали его картины за эти 40 лет, то сумма больше собранного любой однодневкой. Другое дело, что никто не хочет искать сейчас «длинных» денег, когда можно получить «короткие», все и сразу.

– Вы официально сообщили о желании продолжить свою работу в кино. Что вас будет интересовать?

– Думаю, что тема у каждого человека всегда одна – собственная жизнь. Она может меняться, развиваться, умирать, возрождаться, но каждый день ты догадываешься о чем-то, о чем раньше даже не подозревал. И если есть желание даже не поделиться, а просто зафиксировать, оставить в чем-то, то это является попыткой создать мир, который будет индивидуален, который понят тобой, и уже само по себе это станет актом творчества. Все, чем я занимался раньше, не обладало набором выразительных средств, не было палитры, вы хотите написать восхитительный закат, а под рукой простой карандаш и клочок бумаги…

Сейчас отец написал новую повесть, хочу снять по ней телевизионный сериал. Надеюсь, получится, тем более что место действия будет то же, только другие действующие лица. Но и сам пишу сценарий, чтобы, во-первых, уйти от счастливой отцовской опеки, а во-вторых, волей-неволей, но понимаю, что если не компромисс в сторону кассовости, то хотя бы… как бы это сформулировать… закон успеха, грубо говоря – сюжет, подтекст и сверхзадача были бы исполнены на уровне истории, которую хочу рассказать. Пусть картина не будет кассовой, но хотя бы прокатной.

– Вы часто спорите с самим собой?

– Как говорит герой нашей картины: «Господи, помолчать бы!». Этот, с позволения сказать, диалог шизофренический меня уже достал.

– На вид не скажешь.

– Маскируюсь…