На чтение: ≈ 22 мин.Как песня соотносится со своим временем, много ли может рассказать о нем? Отражает ли современная песня время, в котором мы живем?
Сегодня музыкальная критика в России полностью отсутствует. То же, что публикуется в буржуазных газетах и журналах, особенно по современной музыке, как правило, нельзя назвать даже низкопробной журналистикой – это куда хуже, бесконечное копание в нижнем белье, сплетни, слухи.
Проблемных, аналитических материалов, статей о собственно содержании произведений нет совсем, так что поле свободно. Необязательно быть узким специалистом, чтобы увидеть некоторые тенденции в современной песне и попытаться разобраться в отношениях песни с тем временем, в которое она появляется и звучит. Здесь, на мой взгляд, куда важнее избрать правильный метод, т.е. подойти к предмету с материалистических, марксистских позиций.
Каждое время рождает свои песни. Так, если взять историю СССР и наложить на нее историю советской песни, то мы увидим, что песня точно отражает и подъем, и застой, и упадок первого социалистического общества.
“Мы рождены, чтоб сказку сделать былью”, – пели советские люди в 30-х годах. Социализм был совсем молод, люди каждой клеткой ощущали грандиозность свершающегося на их глазах. Здесь, в нашей стране, впервые воплощалась вековая мечта людей о справедливом обществе. Мы – строители этого общества. Мы делали то, что до нас еще никто и никогда не делал, о чем только мечтали лучшие представители человечества. Все отступало перед этой грандиозностью. Нам все по плечу! Сбывались слова бессмертного Интернационала: “Кто был ничем, тот станет всем”. Вместе с колхозами в деревню приходила культура: клубы, книги, газеты, учителя, кино, радио, электричество, трактор, совместный труд. И, наоборот, нищета, болезни, неграмотность, страх за завтрашний день вместе со всеми остальными язвами капитализма отступали все дальше и дальше, и скоро им совсем не должно было остаться места. “Жить становится лучше, жить становится веселее” – это не просто слова, это настроение эпохи. Это же настроение и в песнях, которые пелись везде: в поездах, везущих молодежь на ударную стройку, за праздничным столом, на демонстрации. Молодой советский человек верил, что может все, и пел соответствующие песни: “Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек”. Во всем потрясающий ритм величайшей стройки, небывалых, фантастических перемен. Разве не фантастика следующие строчки из замечательной книги Лиона Фейхтвангера “Москва 1937”:
“Какая радость после всего этого встретить молодых людей, которым посчастливилось сорвать первые плоды советского образования, – молодых интеллигентов из рабочих и крестьян! Как крепко, уверенно, спокойно стоят они в жизни: они чувствуют себя органической частью мудрого целого. Будущее расстилается перед ними, как ровный путь, пересекающий прекрасный ландшафт. Выступают ли они на собраниях, беседуют ли с кем-нибудь, наивная гордость, с которой они рассказывают о своей счастливой жизни, не наигранна; из уст их действительно рвется то, чем переполнены их сердца. Когда, к примеру, молодая студентка высшего технического училища, которая всего несколько лет назад была фабричной работницей, говорит мне: “Несколько лет назад я не могла правильно написать русской фразы, а теперь я могу дискутировать с вами на немецком языке об организации автомобильной фабрики в Америке”, или когда девушка из деревни, пышущая радостью, докладывает собранию: “Четыре года назад я не умела ни читать, ни писать, а сегодня я беседую с Фейхтвангером о его книгах”, – то радость их законна. Она вытекает из такого глубокого признания советского мира и понимания их собственного места в этом мире, что чувство испытываемого ими счастья передается и слушателям”.
Как контрастирует это описание из Фейхтвангера со злобным шипением троцкистов, диссидентов и прочих осколков старого мира. Вот как почти одновременно с Фейхтвангером пишет о советской действительности сам Троцкий:
“Бедность, культурная отсталость масс еще раз воплотилась в зловещей фигуре повелителя с большой палкой в руках. Разжалованная и поруганная бюрократия снова стала из слуги общества господином его. На этом пути она достигла такой социальной и моральной отчужденности от народных масс, что не может уже допустить никакого контроля ни над своими действиями, ни над своими доходами… По условиям повседневной жизни, советское общество уже сейчас делится на обеспеченное и привилегированное меньшинство и прозябающее в нужде большинство…”
Где же правда: у Фейхтвангера или Троцкого? Могла ли вообще быть осуществлена индустриализация и коллективизация, мог ли быть повержен фашизм, если бы правда была за Троцким? И будь в СССР все по Троцкому, разве такие песни пелись бы советскими людьми в 30-х годах? Фейхтвангер показал мир рождающийся. Мир миллионов молодых советских рабочих, свободных от эксплуатации, гордых от сознания своей величайшей миссии, уверенных в завтрашнем дне. Мир молодой многомиллионной советской интеллигенции, только вчера вышедшей из рабочих и крестьян. Мир миллионов колхозных крестьян, без чьей помощи никогда не был бы повержен кулак. Враги социализма от троцкистов до националистов и разного сорта диссидентов отражали мир уходящий и погибающий. Мир кулака, нэпмана, спекулянта, барского сынка, затаившего злобу, переродившегося партийца, амбициозной бездарности. К сожалению, эта червоточина сохранилась в советском обществе, выжила под высочайшим давлением, находя питательные соки в несовершенстве и недоделанности молодого социализма, в трудностях, в устойчивости и цепкости буржуазного сознания.
В 70-80-е годы картина складывается уже совсем иная. На пути к социализму уже сделаны многие ошибки, возможно, и непоправимые. Люди устали и запутались. В целом мы еще верим в правоту дела, но уже чувствуем и видим – что-то не так. Мы не находим объяснения некоторым некрасивым, а иногда и просто позорным явлениям в нашей жизни. Старые песни, песни героических 30-х еще звучат, но воспринимаются уже по-другому. Выразить полностью новое время они уже не в состоянии. Появляется деление песен на официальные и как бы полузапрещенные, но при этом куда более точно отражающие состояние общества. В разрешенной, допущенной песне уже нет того ритма великой стройки – здесь больше лирика, песни ни о чем, так, “посмотри, хорошая погода, посмотри, улыбок миллион”. Социализм еще жив, потому еще появляется: “Мой адрес не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз” или “Радостный строй гитар, яростный стройотряд”. Комсомольцы едут строить БАМ, еще сохраняются некоторая романтика и энтузиазм. Мы все еще стараемся воспринимать себя первопроходцами, строителями самого передового и справедливого общества. Но у всех уже вопрос, болезни нашего общества уже ясно видны, и оттого, что их пытаются скрыть, вопросов становится еще больше.
Рядом с романтикой стройотряда появляется “Мой друг уехал в Магадан” Высоцкого. Здесь герой отправляется уже не на ударную стройку, он уже, очевидно, ни во что не верит и просто бежит от проблем, от окружающей лжи и притворства: “Не то чтоб другу не везло, не чтоб кому-нибудь назло, не для молвы, что, мол, чудак, а просто так”. Все, надоело, устал. Такая песня не могла появиться в 30-х. Там у нее не было бы слушателя. В 70-80-х это уже преобладающее настроение. Такие песни слушают. Их не выпускает “Мелодия”, не показывают по телевизору, но именно их переписывают на миллионах домашних магнитофонов.
Высоцкий с необычайным талантом отразил эту эпоху: “Сколько леса и веры повалено”, “Мы тоже дети страшных лет России, безвременье вливало водку в нас”, “Попал в чужую колею глубокую”. Путь к социализму оказался труднее, чем представлялось. Мы заплутали, набили шишек и выбились из сил. Все это отразилось в творчестве Высоцкого. Он спел свое время и так слился с ним, что даже его преждевременная смерть в 80-м году, накануне полномасштабного наступления контрреволюции кажется совершенно естественной. Высоцкий – советский человек до самых кончиков волос, куда более советский, чем деятели ГКЧП, в большинстве своем удачно вписавшиеся в новые капиталистические отношения. Высоцкий – символ, герой своего времени, а потому он и не мог не умереть. Таков закон: настоящий герой не должен переживать свое время.
У короткого периода “перестройки” тоже есть свой герой, наиболее точно отразивший это смутное время. “Перемен требуют наши сердца, перемен требуют наши глаза”, – пел Виктор Цой, ставший кумиром конца 80-х – начала 90-х годов. В песнях Цоя, с одной стороны, надежда, а с другой – тревога, предчувствие большой беды:
А мне приснилось – миром правит
любовь,
А мне приснилось – миром правит
мечта.
И на небе прекрасно горит
звезда.
Я проснулся и понял – беда.
На самом подъеме контрреволюции, когда так называемые демократы выводили на улицы сотни тысяч людей, Цой пел: “Там за окном сказка с несчастливым концом”. И именно эти песни были самыми слушаемыми, в том числе и среди тех, кто ходил на эти “демократические” митинги. Вообще печаль и предчувствие беды пронизывают все творчество Цоя.
Кстати, контрреволюция так и не создала свою положительную песню. Красивого отражения в песне не получилось и не могло получиться. “Демократы-романтики” в начале 90-х еще пытались мычать окуджавское “возьмемся за руки друзья”. Но и эта песня оказалась слишком советской и совершенно не отражающей сути происходящего, а потому и звучала, она, очевидно фальшиво. Начинался этап большого грабежа общенародной собственности, а тут “возьмемся за руки друзья, чтоб не пропасть поодиночке”. О чем это вы? В моде – толстые золотые цепи. Песня производится по принципу “пипл хавает”. Безвкусица и пошлятина заливают все, что только можно.
Но даже через засилье пошлятины, призванной выполнить заказ на развлекуху для масс, пробивается живая песня, отражающая жизнь, бьющая реализмом. Эту песню узнают, легко отделяют в мутных потоках, она очевидна для всех, занимает особое место. Можно с уверенностью сказать, что именно элементы реализма в текстах песен в сочетании с хорошей музыкой создали такое явление, как Земфира. Песни Земфиры – это настоящие чувства и переживания обычной девочки из провинциального города, к тому же девочки достаточно умной и талантливой, способной на глубокое чувство. И этим ее песни и интересны, этим они захватывают и притягивают к себе. Ведь поскольку чувства в песнях самые настоящие, то в них есть правда, есть тот самый реализм, красивее и сильнее которого не может ничего быть. Конечно, одних чувств мало, нужен еще и талант художника, который у Земфиры, безусловно, есть. Тексты ее песен очень просты и в то же время образны. Вот, например, картинка девушки в печали:
Не бери себе в голову,
Земфира,
не бери,
Прогоняй ностальгию мимо
дымом в потолок,
И не трогай телефон
и заусенца.
Ты же можешь, я-то знаю.
Кроме счастья, есть зима,
простуды, просто невезенье.
В воскресенье ты же будешь
улыбаться,
И казаться, между прочим,
лучше всех.
Если взять творчество современных сочинителей и исполнителей песен, откинув сляпанное по уже упоминавшемуся принципу “пипл хавает”, то можно увидеть, что сквозной темой в этом творчестве проходит тема смерти.
“У тебя СПИД, и значит – мы умрем”, – поет Земфира о молодых людях, готовящихся умереть вместе. Он смертельно болен, она хочет уйти вместе с ним. Они еще совсем молоды, но им уже нет места в этом мире:
Будем глотать в больнице
лекарства,
Не думать про завтра,
не включать телевизор,
На карте искать тридесятое
царство,
А вдруг повезет, и достанутся
визы.
Смерть присутствует и во многих других песнях Земфиры: “Я разгонюсь – и в окно, я знаю, не будет больно, я помню, как это делать”, “Хочешь, я убью соседей”, “Кто же из нас первый упадет вдребезги на Тауэрский мост”…
А вот только некоторые цитаты из популярных современных песен:
“Мы ушли в открытый космос – в этом мире больше нечего ловить”, “Звезда рок-н-ролла должна умереть” (Сплин), “Ты сломаешься однажды, выпьешь яда” (Мумий троль), “Такая любовь убьет мир” (Маша и медведи), “На сердце боль, в стакане яд” (Танцы минус), “Мы бросались в море с высоких скал, потому что боялись суши” (Смысловые галлюцинации), “Жизнь здесь ничего не стоит” (Ария) и т.д. ряд можно продолжать.
“Звезда рок-н-ролла должна умереть”, – пели сто тысяч упившихся пивом молодых ребят вместе с солистом группы “Сплин” Александром Васильевым на проходившем в подмосковном Раменском фестивале “Нашествие”.
Откуда эта тема смерти, почему она звучит так сильно? Конечно же, из нашей жизни, ведь именно в ней художник черпает материал для своих произведений. А в жизни смерть кругом.
Трудно найти песню группы “Сплин”, где не упоминались бы алкоголь, наркотики и т.д. Откуда такая любовь к стимуляторам?
На самом деле эти термины звучат в этих песнях не чаще, чем по телевидению в новостях, а раз это есть в жизни, то, конечно, попадается и в песнях. Песня – это следствие, а не причина.
Тема смерти в современных песнях – это отражение громадной социальной катастрофы, произошедшей на территории СССР. Вымирающие города с остановившимися предприятиями и очумевшим, поголовно спивающимся населением. Собственно, повальное пьянство повсюду, его уже и не замечают. Миллионы молодых наркоманов, обреченных на смерть в ближайшие несколько лет. Молодые умирают чаще стариков. Двадцатилетние эшелонами едут на кладбище. До трети девушек и молодых женщин бесплодны из-за ранних абортов. Миллионы проституток, искалеченных морально и физически, через несколько лет жуткой работы превращаются в спившихся старух. Миллионы беспризорников, почти поголовно нюхающих клей.
Вот оно, то предчувствие беды, которое мы видели в конце 80-х у Цоя. Не случайно, наверное, Цой и сейчас звучит актуально, настолько актуально, что проводятся концерты, выпускаются диски, где популярные сегодня исполнители перепевают его песни.
Российское общество не имело никаких предохранителей, никаких защитных механизмов, было совершенно не готово к встрече с капитализмом, а потому удар получился чудовищным.
По территории бывшего СССР движется гигантский каток, уничтожающий миллионами население, приводя его численность в соответствие с потребностями рынка. Народы СССР платят страшную цену за возврат к капитализму. И поют соответствующие песни…
Что же дальше? Жизнь все-таки должна взять свое (будем надеяться). Те, кто выживет, не будут все время петь о смерти. Должна появиться песня, отражающая проблемы и противоречия жизни. Настоящие художники обязательно выйдут на социальные темы. Первые шаги в этом направлении уже делаются. Прежде всего постепенно становится не в моде уход в себя, подчеркнутая аполитичность. Вот, например, Вячеслав Петкун, лидер популярной группы “Танцы минус”, в интервью “Новой газете” заявляет: “О какой свободе слова можно говорить, если ее можно купить. Почти все СМИ находятся в частных руках, которые лоббируют свои собственные интересы на уровне правительства страны”.
Здесь уже протест против официальной мифологии, согласно которой существует демократия, свобода слова, рынок, служащий на пользу всему обществу… Даже если этот протест еще и не осознан – он есть, и он обязательно должен отразиться в творчестве.
Еще есть песни, как бы спящие, но просыпающиеся, оживающие всякий раз, когда приходит их время. Вместе с коммунизмом в начале 90-х годов похоронили и великий Интернационал. Тогда казалось, что про него никто и никогда уже не вспомнит. Капитализм объявлялся венцом человеческой истории. И вот прошло всего десять лет, и на улицах Европы появились стотысячные демонстрации, распевающие “Вставай, проклятьем заклейменный”. Во время акций протеста в Генуе Интернационал звучал на всех языках мира. Но песня. тем более такая, как эта, не приходит сама по себе. Раз люди поют “Гимн голодных и рабов” – значит революция и коммунизм снова становятся в повестку дня.
Интернационал еще не выполнил своей миссии, он еще послужит, его время еще придет и в России. “Весь мир насилья мы разрушим, кто был ничем, тот станет всем” – эти слова снова пробудят миллионы. Другого выхода просто нет.
Дмитрий ЯКУШЕВ
Выбор читателей
Комментарии