Я не люблю, когда наполовину…

…Как-то пришлось мне коротать ночь в одной индийской деревушке неподалеку от непальской границы. Европеец здесь гость редкий – от недостатка внимания я не страдал. Вечером полдеревни сгрудилось вокруг меня – каждый старался угодить изможденному чужеземцу: один массировал ногу, другой поглаживал плечо, третий обмахивал веером. При свете керосиновой лампы и свечей принесли блюдо с рисом, вокруг которого стали появляться многочисленные закуски. Все с интересом смотрели, как я насыщался, поглощая все новые и новые порции местных яств.

Радушные индийцы предложили остаться в деревне на следующий день – ожидался какой-то фестиваль. Я стал раздумывать: может, действительно после трехнедельного велосипедного марафона сделать дневку? Вдруг мой взгляд упал на старика, которого привел молодой индиец. Старик с трудом передвигался, едва шевеля культяшками ног, на которых отсутствовали пальцы. Руки, которыми он балансировал при ходьбе, тоже были беспалые. «Лепра», – сказал юноша и белозубо улыбнулся. «Что?» – не понял. «Это мой отец, – стал разъяснять индиец, одновременно усаживая старика на стул так, чтобы ему было удобнее лицезреть меня. – Он больной лепрой. Тут у нас вообще-то центр по лечению этой болезни». Лепра, я знал точно, – это проказа, страшная болезнь. Неужели я попал в деревню прокаженных? Больше ни о чем в тот вечер я уже не думал. Не буду рассказывать, какие чудища мне снились в эту ночь. Утром я все-таки пересилил себя, дождался завтрака, однако тут же стал собираться в дорогу. В толпе, что вышла провожать меня, при дневном свете я разглядел еще несколько беспалых немощных стариков.
В старину прокаженных ссылали на необитаемые острова, где они заживо сгнивали, сегодня с помощью современных препаратов успешно лечат. Если вовремя обнаружат и правильно поставят диагноз. Если?.. Успешно ли?.. А главное – насколько болезнь опасна для окружающих, насколько заразна? Лучше б я вообще не знал ничего о ней. Как будто не было и нет ее на планете. Вот тогда в индийской деревушке Гандиграм (ее официальный адрес так и значится – «Лепрози-центр») подумалось: горе не от ума, а от его фантазий, «сознательного» хаоса, недостатка знаний, что в нем содержатся, их половинчатости. Одна половинка мозговых полушарий что-то такое узнала и успокоилась, надеясь, что вторая все до конца выяснит, как положено распределит по извилинам. Точно так же поступила и вторая половинка, понадеявшись на свою равную ей во всем соседку. Такая вот половинчатость сложилась под черепной коробкой. И такое иногда приходило в голову в диком азиатском далеке.
«Сильное воображение порождает событие», – говорили древние. Мы часто боимся не того, что на самом деле случится (этого не дано нам знать), а своих мыслей об этом. Причем очень часто мысли эти обрывочны, неточны, поверхностны, иногда и вовсе не имеют ничего общего с тем, что должно произойти. Они, как правило, воображаемы! Знание – сила. Однако и незнание (не путать с невежеством) может быть весьма неслабым средством достижения цели, даже стимулом к действию. Если ты не ведаешь, что и где ждет тебя впереди, то нет и страха, и сомнение не гложет. С ясной (подумалось, пустой… но нет, все-таки ясной) головой, отчаянной уверенностью, как в темный омут, ныряешь в незнакомую среду, рубишь с плеча, делаешь рывок в неизвестное. Незнание часто рождает любопытство, желание узнать, что, где и как. Во время сплава по Енисею нередко туман окутывал реку и берега. Ни просвета, ни звука. Только где-то далеко подавала голос кукушка, будто подсчитывала, сколько еще планета сделает оборотов. Потом и она смолкла. Показалось даже, что планета вдруг остановилась, замерла. Зачем и куда грести? Все вокруг в тумане. Неведом был ни дальнейший путь, ни берег, к которому плыву. Но я продолжал грести. Прошел час-другой, ничего с природой и мной не случилось, по-прежнему был туман, и была неизвестность. И вдруг мною овладел какой-то упрямый восторг, неуемное любопытство, азарт – плывешь в никуда, на край света, где до тебя еще никто не был, в мир, который тебе предстоит открыть.
Я нередко, готовясь к путешествию, совершенно осознанно ставлю мысленный заслон тому, что меня может ожидать, с чем придется столкнуться. Шаг в неизвестность, «езда в незнаемое» (это о поэзии, однако и о странствиях по разным землям и странам) – это пусть не всегда открытие, озарение, но обязательно приключение. «Когда меня спрашивают, зачем я отправляюсь в то или иное путешествие, я обычно отвечаю: «Не знаю». И это действительно так. Ведь если бы я знал, что меня ждет, то не отправлялся бы в путь», – утверждал Жак-Ив Кусто. Что ж, глубины океана, как и глубины космоса, – это всегда неизвестность, тайна. Тем, наверное, они и привлекали исследователя.
Один знакомый биолог объяснил мне, что у домашних уток есть мозги – костные, а у диких их нет. Поэтому они и летают. Увы, не всякая птица рождена для полета, не всякий человек для счастья и путешествий…
Когда же знаешь, но не до конца, когда в голове лишь смутные представления, однобокая стереотипная информация (тем более на уровне слухов и сплетен), то приключения тоже, конечно, не минуют тебя, однако не обойдется и без терзаний, волнений, опасений. Совершенно лишних, ненужных, а нередко и конкретно вредных для ума, души и дела страданий. Чужая страна, чуждые обычаи ее жителей для меня не совсем потемки, однако и на ясный безоблачный день мало похоже. Многое, что со мной случалось, нередко вызывало недоумение, даже откровенное опасение, бессилие и безнадегу из-за неполного знания о том, что может произойти, что на самом деле представляет собой то, что осязаю, слышу, обоняю, чувствую. В Гватемале как-то пришлось мне пережидать непогоду под хлипким придорожным навесом. Дождь с небольшими перерывами сыпал и сыпал с серого, но по-прежнему жаркого неба. Быстро темнело, и я подумал, что, скорее всего, под хлипким навесом и придется переночевать. В это время из-за кустов вынырнули две темные фигуры. Двое мокрых обтрепанных гватемальцев – один черный, почти негр, другой, с длинной косичкой, похож на китайца – быстро приблизились ко мне. Они что-то выкрикивали, размахивая длинными гибкими, похожими на сабли мачете. То один, то другой по пути делали резкие выпады в стороны, срубая острыми клинками пальмовые ветви. То ли забавлялись, то ли хотели показать свою удаль. То ли… Страха не было, и все же стало как-то тоскливо. Испанское «бандитто» не требует перевода. Тем более что меня предупреждали, кто и когда – не помню, но предупреждали. Я, понятное дело, не внял предостережениям, и вот сейчас, кажется, мог наступить час расплаты. Мачете, которым были во­оружены гватемальцы, представлялось мне грозным оружием, этим и ограничивалось знание о таком распространенном в Латинской Америке инструменте. Если бы на улицах наших городов появился молодец с подобной сабелькой, от него шарахнулись бы, как от чумы. Поэтому и подумалось, что аборигены были именно вооружены мачете, то есть могли использовать для нападения, своих разбойных целей. К счастью для моего душевного равновесия (а может, и здоровья), все быстро разъяснилось. Дело в том, что, как я позже узнал, в тропических странах мачете универсальный инструмент в джунглях, в частности для прорубания троп в густых зарослях. Им рубят дрова (сам пробовал), используют вместо косы, разделывают большую рыбу, режут плоды, ковыряют землю для посева кукурузных зерен. По дороге мне встречалось немало путников, которые шагали, используя вместо посоха старые клинки. На одном из мексиканских ранчо работник пытался даже бриться с помощью мачете. Я торопился, поэтому не увидел результата. Знакомство с вооруженными гватемальцами закончилось довольно мирно. Один из них даже достал из заплечного мешка плод папайи и тут же разрубил его мачете пополам…