Я иду с урока. или Преданная поэзия

Мы продолжаем публикацию статей учителя русского языка и литературы 303-й московской школы Льва Айзермана «Я иду с урока». Начало в «УГ» №№10,11,14 2007 года.

В феврале я читал во всех трех своих одиннадцатых классах «Реквием» Анны Ахматовой. Этих уроков я ждал с тревогой и беспокойством. Для меня поэма Ахматовой – это судьба моей страны, трагедия нашего народа. Это судьба близких мне людей. Расстрелянного отца ближайшего моего друга юности. Погибшего в ГУЛАГе отца жены другого друга юности. Сгинувшего в лагерях отца героини первого моего, юношеского романа. Всю жизнь помню, как однажды я пришел к ней, а там была женщина, которая спросила то, что при мне, постороннем человеке, не имела права спрашивать, но спросила: «А что, про отца никаких сведений нет?» И потом, после ухода этой женщины, истерика девушки, которую я никогда не забуду: «Я не сказала тебе про родителей, теперь ты никогда больше не придешь ко мне». Это многие вернувшиеся, которых я знал и с которыми встречался. И это сам Лев Николаевич Гумилев, сын Ахматовой, о котором и поэма. Мои бывшие ученики привели и протолкнули меня в переполненную университетскую аудиторию, где он читал лекцию. Это было благое потрясение: мощь личности, сила характера, убежденность, страстность, открытость человека, который прямо говорил то, что думал, – все это было незабываемо.

Но и два года назад, и четыре, и шесть, когда я читал поэму в классах, кто-то (нет, нет не все – но все же кто-то) под партой посылал эсемеску, кто-то тихо разговаривал с соседом, а кто-то, скучая, смотрел в окно. И делать замечания было стыдно и невыносимо. Да что «Реквием». Неделю назад читал «Песнь о собаке» Есенина и видел опять у кого-то пустые глаза. Нет, не о стихах тут речь. Владимир Корнилов в своей юности предназначенной книге о поэзии «Покуда над стихами плачут…» высказал, «возможно, спорную, но, как мне кажется, важную мысль, что люди, глухие к поэзии, обделены природой в большей мере, чем глухие к музыке. Равнодушие к музыке, на мой взгляд, свидетельствует лишь о неразвитости слуха, между тем как равнодушие к поэзии говорит о неразвитости души».

Так что не в стихах только тут дело. Тем более важно, чтобы школа сделала все, чтобы пробудить поэтический слух. К чему и стремятся многие учителя. Но слишком многое в школе убивает поэзию. Вот, к примеру, методическое руководство, в котором – «схема анализа стихотворения». Вот она. «1. Историко-биографический материал. 2. Место стихотворения в творчестве писателя. 3. Ведущая тема. 4. Лирический сюжет. 5. Проблема. 6. Композиция. 7. Лирический герой. 8. Преобладающее настроение, его изменение. 9. Жанр. 10. Строфа. 11. Основные образы. 12. Лексика. 13. Изобразительные средства. 14. Поэтический синтаксис. 15. Звукопись. 16. Размер. 17. Ритм и рифма. Способ рифмовки».

А незадолго до того знакомая учительница прислала мне план анализа стихотворения, канонизированный у них в губернии. Там 22 вопроса. Приведу лишь последние: «16. Рифмовка, характер рифм. 17. Лексика. Языковые изобразительные средства. 18. Поэтический синтаксис. 19. Звукопись. Фонетическая окраска стиха. 20. Отзывы критиков о стихотворении. 22. Звучание стихотворения в нашей жизни».

А уже в декабре, перед тем как идти на олимпиаду по литературе, моя одиннадцатиклассница принесла мне «План анализа стихотворения» из интернета. Пунктов там 17, но среди них и «цвет стихотворения», и «категория времени в стихотворении», и «категория пространства», и «литературное направление, если можно определить».

Более 70 лет назад Корней Иванович Чуковский писал: «О том, что поэзия может доставлять радость, программа до сих пор не додумалась.» И далее: «В некоторых (особенно в московских показательных) школах щеголяют формальным анализом каждого произведения поэзии: «Перечисли эпитеты»,»Укажи приемы контраста» и пр. Этот анализ хорош лишь тогда, когда он сопряжен с эмоциональным отношением к поэзии. А сам по себе он окончательно убивает в ребенке живой интерес к произведениям словесности».

А 35 лет назад, в 1972 году, в 7-м томе «Краткой литературной энциклопедии» была напечатана знаменитая статья Сергея Аверинцева «Филология». (Она воспроизведена сейчас в книге Аверинцева «София – Логос – Слово».) Аверинцев писал там, что в филологии опасна «утрата интимного отношения к предмету» Еще ничего не зная про ЕГЭ по литературе, ученый предупреждал: «Для нашего времени характерны устремления к «формализации» гуманитарного знания по образу и подобию математического, и надежды на то, что подобное преобразование не оставит места для произвола и субъективности в самом анализе». «Но в традиционной структуре филологии, при всей строгости ее предмета, при ее несентиментальности, деловитости и здоровой сухости окружающей ее эмоциональной атмосферы, присутствует нечто, упорно сопротивляющееся подобным устремлениям. Речь идет даже не об интуиции, а о том, что прежде называлось житейской мудростью, здравым смыслом, знанием людей и без чего невозможно то искусство понимать сказанное и написанное, каковым и является филология». Филология, говорит далее Аверинцев, нужна постольку, поскольку остается верна своей сущности. «Ее строгость состоит не в искусстве точности математического мыслительного аппарата, но в постоянном нравственно-интеллектуальном усилии, преодолевающем произвол и высвобождающем возможности человеческого познания. Одна из главных задач человека – понимать другого человека… Филология есть служба понимания и помогает выполнению этой задачи».

Но что нашим патологоанатомам от литературы и методики до Чуковского и Аверинцева. Они идут еще дальше, изобретая всякие КИМы по литературе. Их проверяет компьютер, и, следовательно, идеальной ситуацией становится такая, когда все абсолютно правильно, то есть одинаково, ответят на все вопросы. Но 100000 старшеклассников, выбравшие одни и те же чужие слова для истолкования стихотворения, – это смертельный приговор лирике, поэзии, вообще литературе.

Но именно такое понимание литературы, знаний по литературе насаждается и через официальные документы. Вот вам «Рекомендации по совершенствованию преподавания литературы с учетом результатов ЕГЭ 2005 года». Ни слова о самом главном: о том, что все меньше читают классику, о падении интереса к литературе, о том, что художественное произведение вытесняется кратким пересказом, что сочинения медалистов в большинстве своем стандартны и безлики. Оказывается, есть у преподавания литературы другие, важнейшие задачи. Нам рекомендуется учить «выяснять различные средства воплощения авторской идеи в произведении (приемы художественной изобразительности, поэтические тропы, детали, ремарки и т.д.)», «при изучении эпических и драматических произведений делать акцент на особенностях их структуры (деление на части, главы, сцены: наличие вставных элементов и т.п.)», «В работе с художественным текстом следует добиваться усвоения учащимися литературоведческой терминологии», при этом «особое внимание следует уделить формированию представлений о литературных направлениях, жанровых разновидностях художественных произведений». И это совершенствование методики преподавания литературы? И это называется знанием и пониманием литературы?

Но что посеешь, то и пожнешь. И вот на олимпиаде по литературе, о которой я рассказывал, сплошь и рядом читаешь: «Стихотворение богато языковыми средствами: эпитетами, метафорами, сравнениями и гиперболами». «Автор использует характерную лексику полного раскрытия замысла. Он использует различные средства художественной выразительности». Иногда, правда, с примерами: «Автор использует характерные для художественного стиля художественные изобразительные средства: эпитеты (примеры), олицетворения (примеры), метафоры (примеры), сравнения (примеры). Автор часто использует назывные предложения. Обилие прилагательных и причастий делает текст ярким и экспрессивным». Но и здесь ни одного выхода от средств приемов на смысл, на содержание, на поэтическую суть стихотворения.

Получилось так, что именно в ноябре 2006 года, когда проходила олимпиада, пришел 11-й номер «Нового мира» со статей Ирины Сурат «Три века русской поэзии». Автор стремился «приблизить поэзию к удаляющемуся от нее современному читателю, дать ему новый шанс прочесть давно известное стихотворение как что-то лично ему интересное, близкое, нужное» (Вот ключ к постижению поэзии на уроках литературы.)» Я был поражен: казалось бы, хорошо известные мне стихи открывались заново. И не по 9, не по 17 пунктам. Я даже переиначил известные строки Твардовского: «Вот про стихи, а все понятно, все на русском языке».

И тогда же в декабре я начал читать большую книгу Петра Вайля «Стихи про меня». 55 стихотворений поэтов ХХ века, которые особо отложились в жизни, судьбе автора и сквозь которые лучше эта судьба видна. Стихи через свою жизнь и жизнь сквозь стихи. Тоже блестящий пример для учителя словесности.

С особой силой я ощутил свое неприятие заданий ЕГЭ вообще и особенно по стихотворениям. Эти – личностны, те – безличностны. Здесь идут от стихотворения – к осмыслению. Там от готовых, взрослыми придуманных ответов к угадыванию верного. И при этом ответов всегда четыре. А если мое понимание пятое, седьмое? У меня дома пять записей чтения поэмы Блока «Двенадцать», шесть исполнений пушкинского «Памятника». Я видел девять Раневских в «Вишневом саде». Но все равно все будет втиснуто в четыре варианта ответов, к тому же сплошь и рядом неграмотных.

«Но поэзия – пресволочнейшая штуковина: существует – и ни в зуб ногой» (Маяковский).