Я хотел в Литинститут, но меня забраковали. Александр ИЛИЧЕВСКИЙ

Он произвел фурор, став неожиданно лауреатом «Русского Букера-2007» за свой роман «Матисс». А сейчас третий год подряд (абсолютный рекорд) Александр Иличевский попадает в шорт-лист престижной премии «Большая книга» (призовой фонд 5,5 млн. рублей). Его сборник рассказов «Пение известняка» и в этом году стал одним из десяти финалистов.

– Александр, вы часто повторяете, что не можете выдумывать, а пишете только о том, что сами пережили. Как известно, жизненный поток – процесс бесформенный, не поймешь, где завязка, кульминация и финал. Как вам удается преобразовывать жизненный поток в стройные литературные формы?

– Для меня самого это загадка. Найти точку сборки всего того барахла, что привиделось, испыталось, – это сложно. Тут можно сослаться на интуицию. У Мамардашвили есть замечательное выражение, что мысль невозможно помыслить, уже ее не помыслив. Так же и с литературным процессом: невозможно придумать рассказ, если ты его уже не придумал. Это происходит совершенно неописуемым образом. Но и на старуху бывает проруха. Случается, что в придуманном не хватает энергии событий, чтобы из зачаточной формы развернуться как следует. Такой рассказ, как полуспущенный шарик, никому не интересен. Нужно его как можно сильнее надуть, чтобы в финале он мог эффектно лопнуть.

– Тогда спрошу по-другому: как приходит идея новой вещи?

– Думаю, что любой человек находится в состоянии поисковой активности, если, конечно, его волнует этот мир. Он все время рыщет в поисках каких-то смыслов, способов самовыражения или такой переработки информации, чтобы реальность стала более доступной. А писатель – это вообще охотник, который все время идет по следу. Он все время ищет впечатлений, ситуативных возможностей, наблюдений, которые могут сложиться в художественную ткань. Это непростое существование. Как себя специально на него настроить, я не знаю.

Я вот недавно решил прекратить писать рассказы. После выхода сборника «Пение известняка» сказал себе: стоп, теперь мы займемся романами, которые давно задуманы и ждут своего часа. Хоть и пришло после этого два замысла малой формы, но я отложил их на будущее. В моем представлении роман – это как большой рассказ. Например, великий американский писатель Сол Беллоу писал большие рассказы, которые в действительности о-го-го какие романы. Роман – это утомительная штука с огромным количеством точек напряжения, это большая война, которую ты ведешь на всех фронтах. И после тех двух романов, которые у меня сейчас в работе, я собираюсь основательно отдохнуть от литературы.

– Действие вашего «букеровского» романа происходит в современной Москве. При чем тут французский импрессионист Анри Матисс?

– Это мой любимый художник, которого я для себя открыл еще в 9-м классе, увидел его выставку в Эрмитаже. Моя книга – это поклон ему. В перипетиях сюжета Матисс – идеал главного героя, тот светоч, к которому он всю жизнь стремился. Не всякая человеческая судьба может быть счастливой. Я попытался проанализировать, как мое поколение преодолело смутные 1990-е. Тогда никто из нас не представлял, что с нами будет в ближайшие 5-7 лет. И на середине книги я не был уверен, что герои останутся в живых, а не погибнут по пути к финалу. К счастью, они выжили. Думаю, это обнадеживающий диагноз нашему поколению.

– А разве это не акт отчаяния, когда ваш герой бросает престижную работу и уходит бродить с бомжами?

– Что вы! Наоборот. Это гимн миру, но не внешнему, а внутреннему. Мой герой ищет гармонию, с помощью которой он мог бы растить свою душу дальше.

– А реалии сегодняшней жизни вам интересны?

– Действие той вещи, которую я сейчас пишу, происходит в 2003-2005 годах. Это практически современность. Сейчас есть один писатель, который отличается повышенной актуальностью. И тут с ним соперничать невозможно. Это Виктор Пелевин. Он здорово схватывает то, что происходит буквально у нас на глазах. Правда, нет никаких гарантий, что это будет интересно читать спустя время. Я не бегу от актуальности, но сиюминутное мне не особенно близко. Мне интересен элегический, ретроспективный взгляд. Грубо говоря, предпочитаю лирическую составляющую действительности горячему актуальному настоящему.

– После церемонии вручения «Русского Букера-2007» вы признались, что ваша проза непереводима на другие языки и вы поставите ящик водки тому переводчику, который осилит «Матисса». Скажите, водка уже выставлена и выпита?

– Сейчас мне пришло сообщение, что роман перевели в Китае. Не знаю, как им это удалось. Слава богу, я не знаю китайского. Но придется водку вести в Пекин. Потом был переведен на английский один мой рассказ. Другие рассказы переводились на болгарский и польский. Так что я готов обеспечить водкой этих героев.

– Вы можете сказать, что победа в престижном «Букере» разделила вашу жизнь на «до» и «после»?

– Что касается внешней составляющей, то да, конечно. Я не представлял, что вся эта завертевшаяся вокруг кутерьма будет такой долгой и утомительной. Ведь большинство моих книг уже к тому времени были написаны. В издательстве «Время», где после «Букера» меня интенсивно публиковали, были знакомы с моими вещами еще лет за шесть до того. Все это время они читали мои рукописи, не зная, что с этим делать. На Западе издательства не боятся рисковать, делают ставку: издают и продают. А в России все наоборот, пока писатель сам не разобьет головой стену, его никто не напечатает.

– Вы продолжаете работать журналистом на радио «Свобода»?

– Конечно. Не будь этой работы, совершенно непонятно, чем бы я кормил свою семью. Жить литературным трудом сейчас невозможно. Какие-то деньги мне за книжки, конечно, платят, но нерегулярно. Премия не является определяющим фактом в покупательском спросе на книги лауреата. Например, в 1998-м «Русского Букера» получил Михаил Бутов за роман «Свобода». А сейчас вы зайдите в любой книжный магазин и поинтересуйтесь, есть ли там его книги. Вам ответят, что нет. Великолепный писатель, под чьи книги место на прилавках должно быть зарезервировано всегда, не интересует издателей. Ситуация абсурдная.

– Как коллеги отнеслись к вашей победе? Вы не ощутили с их стороны тайной зависти, дескать, мы тут вкалываем, а кое-кто в рабочее время книжки сочиняет?

– На работе все отнеслись хорошо, поздравляли и были за меня рады. Никто во время работы ничего постороннего не пишет. Работу и творчество совмещать невозможно. Я каждый день встаю часов в пять утра и пишу перед работой. Если я проспал, значит, ничего не написал. Вообще ранние подъемы сильно напрягают. В деревне так можно вставать. В городе – сложно. Сама по себе жизнь в городе – это насилие над телом и разумом. А в деревне получается все здоровей. Там вставать с зарей – естественно. У меня есть дача в Калужской области. Благословенные места. Два выходных дня в неделю, что я там провожу, – это отдых и возможность поработать.

– Куда еще выбираетесь?

– Литература требует разведки на местности. Поэтому я часто выезжаю в какие-то города и селения, описанные в моих текстах. Это бывает интересно, особенно когда повторно попадаешь в места, о которых у тебя были знания неполные, но достаточные для развития интуиции. Когда ты приезжаешь туда, то понимаешь, насколько был прозорлив относительно тех ситуаций, которые описал. Невозможно же совсем неподготовленным куда-то заявляться наобум Лазаря: и где тут у вас что? Я всегда точно знаю, какую разведку следует провести.

– Вы назвали себя продуктом толстых журналов, конкретнее, «Нового мира», который вас публиковал. Как думаете, почему это явление не кануло в Лету вместе с советским строем? Ведь в мире такой периодики уже лет 100 нет.

– У нас это все выжило, потому что совершенно четко оправдано. Если издательства боятся печатать неизвестных авторов, то как этим ребятам пробиться к читателям? Я еще не знаю ни одного российского писателя, который бы добился известности в обход толстых журналов. Сегодня у вас взяли рассказ в «Дружбе народов», завтра повесть в «Знамени», и у вас есть стимул. А что делать с литературной публицистикой, с литературной критикой? Для этого должны же существовать какие-то журналы типа «New York Review of Books», «Atlantic Monthly» или «The New Yorker». Спрос рождает предложение. Поэтому сейчас толстые литературные журналы выходят, несмотря на сложнейшие материальные условия существования и мировые кризисы. И я, когда закончу роман, опубликую его сначала в толстом журнале, а лишь затем отдельной книгой.

– По первой профессии вы физик-теоретик, много лет занимались наукой на Западе и, наверное, неплохо зарабатывали. Не жалеете, что все бросили и перековались в гуманитария?

– Наука мне близка до сих пор. Это важнейший язык познания. Я внимательно слежу за новыми научными открытиями. Но я не склонен роптать на судьбу.

– Например, автор «Одиночества в сети» магистр физики Януш Вишневский трудится сразу на двух фронтах. Для вас такой подход приемлем?

– Я тоже долгое время совмещал программирование и стихи. По молодости это несложно. Но сейчас я бы хотел заниматься только литературой. Жаль, что пока это не удается.

– Вы заявили, что пишете роман о русском художнике Левитане. Это будет напоминать ЖЗЛ или что-то вроде «Матисса» с отсылкой к современности?

– Это будет ни в коем случае не ЖЗЛ. Меня смущает поголовное увлечение издательства «Молодая гвардия» тем, что они предлагают писателям писать о других писателях. Два имени выстрелят, конечно, сильнее, чем одно. И, безусловно, у многих литераторов есть искус рассказать о своих любимых писателях. Но велика вероятность, что такой труд неподготовленный автор напишет спустя рукава. Ведь жанр ЖЗЛ требует серьезной, часто многолетней научно-исследовательской работы. Поэтому я за это дело никогда не возьмусь. Что касается Левитана, то это будет роман не о конкретной личности, а о художнике вообще. Трепетная, волнующая меня тема.

– Вы никогда не ощущали недостатка литературного ремесла? Не было желания поучиться, например, в лучшем в мире Литературном институте, получить красный диплом профессионального писателя?

– Когда мне было лет 20, я пытался поступить в Литинститут, чтобы оправдаться, почему я занялся литературой и бросаю физику. Я послал в приемную комиссию свои стихи. Мне пришел ответ, что все это не представляет никакой ценности.

– Сейчас там, наверное, локти кусают, что такой талант прохлопали?

– Я вас умоляю. Значение специального образования для литераторов не стоит переоценивать. Писательству нельзя научиться. Есть классы по композиции. Есть еще Аристотелем открытые законы поэтики. Это все можно с успехом преподавать, но невозможно регулировать творческий процесс. При вузах есть литстудии. Там талантливых ребят могут направить в нужное русло. Но обучиться ремеслу писателя практически невозможно. Более того, академическое давление может не особенно благоприятно сказаться на развитии литературных способностей. Я вот, например, хотел быть более уверенным в драматическом искусстве. Неоднократно подумывал написать пьесу. Внимательно читал пьесы Чехова и просто не понимал, как это сделано. Когда я сказал об этом одному очень известному драматургу, он ответил: «Не у того учитесь. Учиться нужно у профессионалов». После этого я оставил все попытки овладеть техникой драмы. Либо ты это умеешь делать, либо не умеешь. Но целенаправленно учиться у кого бы то ни было я не собираюсь. Придется ждать того момента, когда это получится естественным путем. Возможно, это будет пьеса в стихах.

Фото автора

Александр ИЛИЧЕВСКИЙ