На чтение: ≈ 13 мин.Недавно присутствовал на институтском СНО (студенческое научное общество) на секции методики преподавания литературы. Аудитория – пятый год обучения, то есть люди, уже почти прошедшие весь курс вуза, бывшие на практике в школе, которым по идее в следующем году предстоит выходить на полноценную работу в школу.
Не всем, естественно, по многолетней статистике, сегодня в школу идут не более 15%. И вот на пленарном заседании мой кафедральный коллега на достаточно большую аудиторию озвучивает примерно следующее. (Передаю смысл, не ручаясь за точность цитаты).
«Господа студенты, вам предстоит в ближайшее время идти в школу. Понятно, что вы станете искать себе место работы сообразно с определенными критериями. Старайтесь искать хорошую школу, гимназию, лицей или иное образовательное учреждение элитарного рода. Не надо идти в обычную, районную школу, ничем не примечательную среди многих других. Начинать работу нужно в хорошем месте – это во многом определит ваш дальнейший путь. И становиться профессионалом стоит на благодатном материале, учить стоит в первую очередь одаренных, отобранных детей. Лет десять назад я бы не давала вам таких рекомендаций, но сегодня дифференциация между школами огромна. И шанс попасть в хорошую школу много меньший, нежели в среднюю или плохую. А это от преподавания отвратит вас быстро».
Спорная фраза, не правда ли, особенно если учесть, что ее высказывает институтский преподаватель перед студенческой аудиторией, а не на кухне своему коллеге за рюмкой чая. Можно, конечно, обвинить человека во всех смертных грехах, но можно и задуматься: а сколько в этих словах правды, пусть горькой, но настоящей? И возникает сразу же вслед за этим еще целый ряд вопросов: а кто будет работать в обычной школе? Что будет с теми детьми? Можно ли в принципе назвать такую точку зрения порядочной? А как же с нехваткой молодых учителей в обычных школах? Не оказывается ли подобное поведение желанием хорошего учителя защитить свою профессиональную жизнь в ущерб многим невинным детям, «обреченным» учиться где попало?
Можете обвинять меня во всех смертных грехах, но лично я на все 100 согласен с данной формулировкой. Более того, позволю себе ее расширить – в хорошей школе, с одаренными детьми, с нормальной администрацией стоит работать не только в начале учительской карьеры, но и всегда.
Сегодня различие даже между питерскими школами действительно огромно, я бы сказал, что его можно назвать пропастью. По аспирантским вопросам я за три года насмотрелся на разные школы в значительном количестве. С одной стороны, есть гимназия, где я имею удовольствие работать: компьютерный класс с выделенным интернет-каналом, лакированный паркет в коридоре, детские турпоходы на гору Олимп и постоянные поездки по всей Европе, никогда ни одного случая повышения голоса на ученика. При этом критерий отбора учеников – не материальный, а лишь интеллектуальный; обучение бесплатное, и наряду с детьми очень богатых людей учатся сыновья и дочери госслужащих. Но есть в том же Питере и школы, где люстры из-за отсутствия ремонта во время урока падают с потолка, где по недосмотру пьяного трудовика семикласснику станком отрывает палец (а главная проблема школы при этом – как бы дело не дошло до суда), где на перемене в туалетах валяются горы шприцев и на весь этаж разносится амбре анаши… Разные школы есть, одним словом.
Действительно, мое глубочайшее убеждение – работать стоит лишь в хорошей школе, учить стоит только отобранных детей. Этот миф, иронически обыгранный еще Высоцким («Чему нас учит семья и школа?»), упорно продолжает существовать. По причине бытования какого-то сверхустойчивого стереотипа на школе лежит сверхглобальная ответственность. (Вживую доводилось слышать следующее: «Я его родила, к вам привела, вы его ДОЛЖНЫ учить». Остается только спросить: «Может, зря рожала?») Ключевое слово в разговоре большого количества родителей со школьными работниками – ОБЯЗАН. Обязан хорошо учить, обязан готовить к будущей жизни и получению социально востребованной профессии, обязан уважительно относиться к ребенку.
Так вот можете меня вешать, топить и расстреливать, но ШКОЛА НИЧЕГО НИКОМУ НЕ ОБЯЗАНА. Более того, в своей обычной ипостаси она очень немногое может. На 90% формирование человека происходит в семье, школа может лишь подкорректировать направление, помочь в конкретизации каких-то ценностных установок, дать определенный багаж знаний и развить потенцию к дальнейшему самообучению. Но все это возможно лишь при условии, что толчок к движению был дан семьей, домом. Бессмысленно совершать магические пассы перед ребенком, который знает, что, придя домой, он увидит пьяного папашу, бессмысленно говорить о культуре с ребенком, у которого дома нет ни одной книжки. С этим ничего не сделать, эту стену не пробить никогда и никому.
«Бессмысленно идти на танк с ножом, но если очень хочется, то стоит» (И. Губерман). Только это удел закоренелых альтруистов или идиотов.
При работе в простой школе сегодня у учителя очень часто наступает отчаяние. Это отнюдь не минутное настроение, с годами оно все более укрепляется и превращается в своего рода убеждение. «Ломаются» здесь люди по-разному, но рано или поздно это происходит. Когда ты, как бы ни готовился, какие бы материалы ни изыскивал, как бы ни выпрыгивал из штанов, постоянно заваливаешь один урок за другим, думаю, не выдержит никто. Когда рассказываешь о Тургеневе и Полине Виардо, а жлобяра с задней парты оказывается в состоянии изречь лишь: «А он ее тр…л?» – и весь класс покатывается со смеху от «удачной» шутки, не хочется делать уже ничего. Когда восьмиклассник приходит на урок в дымину пьяный, а ты «обязан подготовить его к будущей жизни», то опускаются руки. Когда семиклассник тебе сдает сочинение со словами: «Я тут какое-то го..о написал, но вам такое понравится», – хочется кричать от бессилия. Когда… твоя профессиональная жизнь состоит из таких вот повсеместных «когда», человек ломается – уже без кавычек. И либо уходит (хорошо, если в другую школу), либо остается тут догнивать в ожидании пенсии, убедив себя, что «теперешние дети – все сволочи».
Со слабыми классами вообще работать вредно. Помню, на первом году своей работы чрезвычайно глупый завуч мне доказывала, что с умными каждый может совладать, а попробуй вот войти в класс придурков – тут-то и выявится, какой из тебя специалист! Глупость запредельная, с такими убеждениями людей нельзя на пушечный выстрел к школе подпускать! Понятно, что уровень подготовки даже в одном классе бывает очень разный, понятно, что классы не похожи друг на друга, но постоянная работа в слабой аудитории развращает и нивелирует тебя как профессионала. Ты понимаешь, что текст можно к уроку не перечитывать («я и так худо-бедно помню, а ничего нового мне эти дураки не скажут»), что темп разговора можно свести к обсуждению 3-4 вопросов на 45 минут («пусть «спасибо» скажут, что я с ними хоть это прохожу»), что читать книги, смотреть кино, ходить в театр для собственного развития незачем, потому что в сложившейся ситуации это не нужно. Учитель останавливается в своем развитии и, как следствие, начинает деградировать.
Но все же, возвращаясь к прозвучавшему вопросу, если все хорошие учителя уйдут в гимназии, лицеи, то что будет с другими детьми? А ничего не будет. Причем вне зависимости от того, положите ли вы свою жизнь на алтарь их образования или нет.
Нет коллектива – сплоченной команды профессионалов, нет умной, не мешающей работать администрации, нет понимающих родителей – эти юные создания обречены на наркоту, криминал и остальной беспросвет. Помните, в «Преступлении и наказании» Раскольников на бульваре видит малолетнюю пьяную девочку, которую подкарауливает похотливый господин? Сперва Раскольников раздражается, кричит, зовет городового… но потом успокаивается (на мой взгляд, совершенно справедливо):
«- Бедная девочка! – сказал он, посмотрев в опустевший угол скамьи. – Очнется, поплачет, потом мать узнает… Сначала прибьет, а потом высечет, больно и с позором, пожалуй, и сгонит… А не сгонит, так все-таки пронюхают Дарьи Францовны, и начнет шмыгать моя девочка туда да сюда… Потом больница (и это всегда у тех, которые у матерей живут очень честных и тихонько от них пошаливают), ну а там… а там опять больница… вино… кабаки… и еще больница… года через два-три – калека, итого житья ее девятнадцать аль восемнадцать лет от роду всего-с… Разве я таких не видал? А как они делались? Да вот все так и делались… Тьфу! А пусть! Это, говорят, так и следует. Такой процент, говорят, должен уходить каждый год… куда-то… к черту, должно быть, чтоб остальных освежать и им не мешать. Процент! Славные, право, у них эти словечки: они такие успокоительные, научные. Сказано: процент, стало быть, и тревожиться нечего. Вот если бы другое слово, ну тогда… было бы, может быть, беспокойнее…»
Так и с этими детьми. Их родители не озаботились отдать ребенка в приличное заведение, их учат особы пред- и постпенсионного возраста, в школу ребенок по утрам идет, как на Голгофу… Что ж, как во времена Достоевского, так и сегодня, этот «процент» есть.
Как к этому относиться? Жалеть? Не знаю. Сам же писал, что равнодушие – страшный современный порок, а тут нечто близкое испытываешь. Как известно, помогать можно только тому, кто в этой помощи нуждается и ею сможет воспользоваться, подать руку стоит лишь сильному – слабому это не поможет. Поэтому я, исключительно в личном порядке и не навязывая никому своего мнения, предпочитаю работать с умными, развитыми, талантливыми, одаренными детьми.
Санкт-Петербург
Выбор читателей
Комментарии