Я делаю вид, что знаю о женщинах правду. Виктор МЕРЕЖКО

Сегодня мы продолжаем разговор с известным сценаристом и драматургом, президентом открытого фестиваля стран СНГ и Балтии «Киношок» Виктором МЕРЕЖКО.

– Виктор Иванович, наверное, не будет преувеличением сказать, что новый этап жизни российского кино начался на том самом V съезде кинематографистов, отношение к которому тем не менее у людей кино до сих пор осталось достаточно неоднозначным.

– Да, я тоже принимал в нем участие и, к сожалению, был среди тех, кто аплодировал и стучал ногами, сгоняя с трибуны корифеев. Не могу не признаться в этом не самом лучшем, может быть, отвратительном, поступке, вспоминая о котором до сих пор испытываю большую неловкость. Но, к счастью, я не выскакивал на трибуну, и это меня как-то утешает. Ведь тогда буквально уничтожались Таланкин, Бондарчук, старший Чухрай, Хуциев и Матвеев, их ломали и сломали, давая понять, что они чужие в кинематографе. Ермаш Филипп Тимофеевич, царство ему небесное, к которому, что бы там ни было, я отношусь по-прежнему с большим уважением, после того как его тоже прогнали, рассказывал мне потом много интересного. Он знал и любил кино, как никто, он понимал его. Да, цензура была, а что, ее теперь нет? Попробуйте не так сказать с экрана о каком-то высоком человеке, уверяю вас, никто из прокатчиков или телевизионщиков не станет показывать вашу работу. А цензура денег, финансирования, на это я средств не дам, может сказать продюсер.

В советское время государство на все давало деньги, просило только не ругать партию, не ругать рабочий класс и не показывать голую задницу. Сейчас Советский Союз – это американцы, по цензуре, по жесткости, по хеппи-энду, по возвеличиванию президента и собственного образа жизни, по желанию управлять всем миром, что тоже было типично для СССР. Все это абсолютно советская ситуация, один к одному. Да и в Союзе кинематографистов ситуация представляется мне теперь катастрофической. Новое руководство во главе с Михалковым практически уничтожило братство людей кино, мы разобщены и подвержены бесконечным интригам – кто? что? почему? И потому предоставлены самим себе. Особенно большой урон нанесен старикам.

Молодым не интересно все связанное с Союзом, хуже или лучше, но они снимают. Вот Звягинцев, сделавший «Возвращение», он и не знает, что такое Союз, сделал кино и победил в Венеции, получил «Золотого льва». Приезжают к нам на «Киношок» молодые ребята, кино привозят, ну зачем им Союз кинематографистов?

– Но ведь и вы, вспоминая прошлое, можете посетовать на то, что, сделав «Полеты во сне и наяву» в 83-м, Госпремию за них получили только в 87-м, вообще могли ее не получить.

– Скажу больше, на Украине картина получила третью категорию, ее даже хотели смыть. Ермаш спас…

– Почему же вы, Виктор Иванович, сейчас подобного сценария не напишете, чтобы про сегодняшнюю боль, чтобы потом и картину снова назвали культовой?

– А он не нужен никому. Я вам скажу даже не о «Кроте», сериале, только что законченном Вячеславом Криштофовичем, скажу о «Провинциалах». Как бы мои коллеги ни морщились, ни осуждали, ни ревновали и ни кривились – это культовая картина. Посмотрите, что делается, когда появляюсь на зрителях, и все потому, что придумал реальную сказку. Уверяю вас, что «Провинциалы-2», которых мы задумали, станут еще более культовыми. Потому что сегодня потребность в сказке остра как никогда, человеку необходимо укрепляться в вере, что успех и счастье возможны и для него, провинциала. Да, все может складываться драматически, даже трагически, но нами придумана фантастическая, с точки зрения зрителя, история, и когда вчера мы были в Краснодаре, ни к одной кинозвезде там не ринулись так с желанием сфотографироваться и взять автограф, как кинулись ко мне. Между прочим, «Полеты…» ведь тоже сказка, только грустная, она нереальная – болтается человек без дела, куда-то там попадает, пытается уехать, приехать, полюбить не полюбить, какие-то съемки, день рождения странный, что-то взрывается. И все скручено и сколочено на живую вроде нитку. Почему для своего времени и поколения «Полеты…» стали культовыми? Потому что зрителю дали возможность поплакать над собственной нескладной жизнью. Только картина вышла, я получил из Хабаровска письмо от молодого человека, который собирался покончить с собой. Он написал, что шел мимо кинотеатра и увидел афишу кино со странным названием. Всю картину, пишет, рыдал не о чьей-то чужой, а о своей жизни. И, посмотрев, понял: обязан жить. Даже одна спасенная таким образом душа ценнее всего прочего. Мы и сами порой не представляем, какие перевороты в душах могут повлечь за собой наши картины.

– Получается, что вы труженик на «фабрике грез»?

– Кинематограф всегда был «фабрикой грез». Я исповедую одну истину, к которой пришли сейчас американцы, во времена СССР они стеснялись, а теперь не стесняются утверждать, что кино – это не столько искусство, сколько идеология – вы создаете сюжет и впихиваете в него идеологию. Весь мир живет сейчас по лекалам американского кино, американской жизни, которую смоделировал кинематограф, и от этого никуда не деться. Не зря же говорю, что Америка теперь – это СССР. Как когда-то советский народ был лучшим в мире, так сейчас Америка – превыше всего. Одно и то же, только континенты поменялись. Конечно, у меня есть и жесткие картины, одна из самых любимых – «Под небом голубым», ее снял в Минске Виталий Дудин. Она о наркоманах, но и в ней есть иллюзия, погибающих мальчика с девочкой пытается спасти немолодая женщина, ей это не до конца удается, девочка погибает, но все равно есть попытка дать надежду.

– Хорошо знакомый вам Аркадий Инин утверждает, что работает только для женской части аудитории.

– У меня несколько иначе: я работаю на женщинах. Аркадий, мой друг и сосед по лестничной площадке, – для женщин, а я на женщинах. Когда-то на моей первой серьезной картине «Здравствуй и прощай» мне показалось, что я знаю о женских характерах больше, чем знают сами женщины, и это есть абсолютная ложь. Женский характер мне неведом, но я стараюсь рассказать о нем так, что женщины удивляются: как он нас знает! Женщина должна быть совершенно непредсказуемой и парадоксальной, мужик всегда логичен и потому неинтересен и примитивен. А женщина – собрание страстности, сумасшествия, глупости, преданности, предательства, любви, чего угодно. В женщине есть все, это космос. И с тех пор, как я понял про этот космос, моя творческая кладовая не иссякает, и она неисчерпаема. Инин умиляет женщин, а я делаю вид, что говорю о них правду. И часто выясняется, что недалек от истины.

– Только что фильму «Здравствуй и прощай» с замечательными Олегом Ефремовым и Людмилой Зайцевой исполнилось 30 лет. Сегодня такая история возможна?

– Никогда. Как невозможны «Родня» или «Полеты…». В отличие от литературы или театра кино устаревает и сценарии устаревают. Кинематограф – это немного газета, а газета умирает в один день, вчерашнюю читать уже неинтересно.

– А вы, Виктор Иванович, не лукавите немного? «Здравствуй и прощай» постоянно крутят по телевизору, о «Полетах…» вообще не говорю, они стали классикой.

– На мой взгляд, тот же «Крот» или «Кавказская рулетка» драматургически придуманы намного талантливее, чем «Здравствуй и прощай», уверяю вас.

По эстетике, персонажам, наивности, наконец, «Здравствуй и прощай» просто устарела, сегодня это милое ретро, молодежь ее вряд ли будет смотреть. «Полеты…» – моя самая любимая картина, но и они… Я же предлагал Янковскому: давай напишу как бы вторую серию «Полетов», а ты сними, Рома Балаян стал тяжел и неподъемен. Но прошло же 20 лет, все постарели, Табаков совсем седой, ну кто свяжет две эти картины и кто это будет смотреть? А сюжет придумал хороший, про героя Янковского, который пытается вернуться в прежнюю жизнь и не может, который не понимает нынешней жизни и попадает в психушку. Но и она разваливается, потому что денег на содержание нет.

– Вы вспомнили о «Родне», это был заказ или вы сами предложили Михалкову сценарий?

– Сценарий писался для Мордюковой, после «Трясины» у Чухрая она очень устала и попросила написать ей комедию. Прочитав, визжала от восторга, это, сказала, должен снимать лучший режиссер страны. В то время лучшим был Михалков, сценарий, так совпало, она отдала ему на банкете по случаю закрытия Московского кинофестиваля, он прочитал, буквально через два дня позвонил Нонне, сказал, что сценарий ему очень понравился, попросил мой телефон, мы до того знакомы не были. Позвонил и сказал, что хочет сценарий обязательно снимать. Все.

– Сегодня у вас с Никитой Сергеевичем есть немалые разногласия по ряду основополагающих вопросов. Это вас разводит с ним и по-человечески?

– Абсолютно. Мы с ним не разговаривали, не здоровались 15 лет. 3 года назад по совету одного нашего общего друга я поехал к нему на дачу сам. Никита, сказал ему, мы дружили несколько лет и теперь столько лет не общались, давай поговорим. Пошли в церковь, помолились, попросили прощения друг у друга, потом выпили как следует. Но спустя месяца три возникла ситуация вокруг «Ники», и он встал в позу моего врага, хотя мне и не друг и не враг, я помирился, подал руку. Он этого не принял и потому исчез из моей жизни. Есть фамилия, и не более того. Говорю об этом с сожалением, с возрастом не хочется терять людей, к которым когда-то был невероятно привязан. Но меня поразило, что, когда начинал с Кончаловским «Курочку Рябу», спросил у него, как к нашему сотрудничеству отнесется Никита? И Андрон посмотрел на меня как на полного идиота: а при чем здесь это, я выбрал тебя, как классного сценариста, садись и работай.

– Виктор Иванович, простите за вопрос, который может показаться бестактным: вы боитесь старости?

– Люди не понимают, сколько мне лет, и я не понимаю, сколько мне лет. И не хочу понимать. Как только начинаешь бояться возраста, он начинает тебя гнуть и уничтожать. Для меня нет проблемы подойти к молодой девушке, чтобы познакомиться и пригласить в гости. Для меня не существует проблемы, надо ли пить с молодыми ребятами и играть в футбол. Каждое утро я полтора часа занимаюсь гимнастикой, очень слежу за собой, и совсем не потому, что боюсь старости, мне нравится быть в форме.

– Только что мы немало говорили о кино, которое вам дорого и небезразлично. Сейчас оно в России начинает понемногу приходить в себя, выздоравливать. Сколько ему, по-вашему, потребуется времени, чтобы выздороветь окончательно, начать себя уважать?

– Думаю, лет 5-7.

– И что для этого требуется?

– Чтобы государство прозрело. И оно начинает прозревать.

Окончание. Начало в №19