«Я б хотел, чтоб высекли меня», – . желал герой пародии Николая Добролюбова

Он знал, что недоброжелатели называют его очковой змеей, и не обижался. Их злоба для него своего рода награда. Не приведи Господи, оставить публику равнодушной. Все остальное можно пережить. Он, Николай Добролюбов, известный в «Свистке» как Конрад Лилиеншвагер, сначала журналист, потом критик. И в качестве первого немало насолил властям. Так что их равнодушие ему не грозит.

Он протер заранее припасенной тряпочкой очки и задумался. Николай Иванович Пирогов был не из тех людей, что дают журналистам прозвища. Не барин, изнеженный титулом и родословной. Не сановник, ослепленный своей же собственной карьерой. Нет! Это подданный науки, прославивший ее. Прогрессист по роду деятельности. Один взмах скальпеля – и нет больного органа. Наркоз снимает боль, йод уничтожает вредоносные бактерии.

Что было до Пирогова? Пытка для пациента. Однако освистать Пирогова-педагога, пожалуй, стоит. Он своим авторитетом узаконил розги для гимназистов. Атавизм домостроевский. Средневековье. Попечитель многих учебных заведений издал циркуляр «Правила о поступках и наказаниях учеников гимназий Киевского учебного округа». Ясно, как восприняли это консервативные педагоги. Они привыкли сечь и не нуждались для успешной экзекуции в каких-либо правилах. Педагоги – подписчики «Свистка» – принципиально выступали против телесных наказаний нерадивых школяров. Хочется обратиться к своим единомышленникам с едким словом, осуждающим прежде всего тех, кто любил порассуждать, какой лозой результативнее всего пороть гимназиста (для его же блага будто бы). Он изведал на самом себе, что значит моченая лоза, и внутренне не мог смириться с поркой, даже если она санкционирована педсоветом. Пирогов же в «Правилах…» предлагал сохранить именно такой вид телесного наказания. Грош цена его, Конрада Лилиеншвагера, сатире, если не осмеять в ней знаменитого хирурга.

Критик водрузил очки на положенное им место и написал заголовок: «Грустная дума гимназиста лютеранского исповедания и не Киевского округа». Он еще раньше решил дать стихотворению длинное название. Такое непременно привлечет читательское внимание. В околожурналистских кругах как грибы после дождя возникают в последнее время разговоры о «Правилах…». Наделал хирург шороху, нечего сказать. Для «Свистка» тема выигрышная. Вот только какой стихотворный размер взять? Ямб? Нет, пушкинский ямб слишком серьезный. Тут нужны сарказм, издевка. Лермонтовская печаль придется как нельзя более кстати.

Выхожу задумчиво из класса.

Вкруг меня товарищи бегут;

Жарко спорит их живая масса,

Был ли Лютер гений или плут.

Говорил я нынче очень вольно,

Горячо отстаивал его…

Что же мне так грустно и так больно?

Жду ли я, боюсь ли я чего?

Стало понятно, что ему не вместить сатирический пафос в пяти емких лермонтовских четверостишиях. Форму третьей строфы он решил сохранить. Четвертое лермонтовское четверостишие должно дать ему два, и пятое столько же. Подчеркнуть надо и юмористическую сторону дела. Юмор оплодотворит сатиру, они породят смех или, по крайней мере, улыбку. Уверенной рукой он записал продолжение.

Нет, не жду я кары гувернера,

И не жаль мне нынешнего дня…

Но хочу я брани и укора,

Я б хотел, чтоб высекли меня!..

Но не тем сечением обычным,

Как секут повсюду дураков,

А другим, какое счел приличным

Николай Иваныч Пирогов.

Я б хотел, чтоб для меня собрался

Весь педагогический совет,

И о том, чтоб долго препирался –

Сечь меня за Лютера иль нет;

Чтоб потом табличку наказаний,

Показавши молча на стене,

Дали мне понять без толкований,

Что достоин порки я вполне;

Чтоб узнал об этом попечитель,

И, лежа под свежею лозой,

Чтоб я знал, что наш руководитель

В этот миг болит о мне душой…

Он хотел было поправить последнее четверостишие, улучшить его грамматическую сторону, но тут взгляд критика уперся в часы. Увы! Не один час просидел он над бичеванием Пирогова… Долго он маялся с поркой этой, а ведь «Свисток» уже пора сдавать в цензурный комитет.

Впрочем, особых последствий цензура не имела. Цензор заменил было в названии «гимназиста» на «ученика», но затем восстановил заголовок и сделал пометку: «Печатать, как было». А вот от фамилии, имени и отчества основоположника военно-полевой хирургии оставил лишь инициалы. Их расшифровать публике ничего не стоило. Не зря же многих ее представителей нещадно секли в свое время розгами.