Взгляд

Прогулки с Мариничевой во сне и наяву

Обращусь я к друзьям

Я на даче. Посреди шумливой “ударной стройки капитализма”. На участке казначейши нашего дачного кооператива вырос каменный двухэтажный особняк, не считая множества других построек. У кого-то на участке работает газонокосилка – не иначе как под девизом “Догоним и перегоним Великобританию по части газонов и парламентаризма”. У кого-то дорогущими плитками выложены все дорожки, у кого-то полностью снят дерн, и весь участок засеян мягкой травкой – эдакий зеленый евроремонт…

А я брожу посреди всего этого наступательного буржуинского великолепия и бормочу про себя песенку Окуджавы о родном его Старом Арбате, заселенном совсем другими жильцами: “…И ходят оккупанты в мой зоомагазин”. Разница лишь в том, что Окуджава был “выселен с Арбата” и “прошлого лишен”, а я осталась на тех же подмосковных сотках, что и прежде, но вот что “прошлого лишен” – это точно и про меня тоже.

…Это прошлое светит мне из темноты отблеском давнего нашего костра на участке Умновых, у которого мы с Иркой до рассвета пели орлятские коммунарские песни. А вот на этом месте были шашлыки у Мургазаевых, народу было не счесть, и споров, и песен, и планов… Наутро Леня Никитинский притащил нам с возмущением свежий номер “Комсомолки” с признаками “пожелтения”, а от калитки вскоре уже спешили к нам Дима Муратов, Сережа Кушнерев и прочие “якобинцы”, замышлявшие дворцовый переворот в редакции. Но дело не в переворотах, а просто в том, что в те времена здесь “под каждым мне кустом был готов и стол, и дом”. Как и всякому из нас. И никаких тебе грядок и клумб с бордюрчиками, и никакого евроремонта, и даже просто ремонта в обветшавшем за многие десятилетия дачном хозяйстве тогдашнего издательства “Правда”.

А потом грянула приватизация, и повезло тем, кто по чистой случайности, как при лотерее, квартировал на этих казенных издательских дачах именно в то лето.

В результате на дачной территории нас, журналистов “Комсомолки”, осталась крохотная горстка. Будь иначе – никаких заборов, как сейчас, между нами бы не было. И всего прочего – тоже. Так бы и царствовал здесь дух коммуны, бесшабашной вольницы, не обремененной почти никаким бытом. Впрочем, у всего есть свои преимущества – в конце концов ухоженные участки, как и все прочее на них, тоже, может, не так уж и плохи? Даже с учетом заборов.

Явление частной собственности, прорастающее сейчас в нашей Отчизне, мне интересно наблюдать в первую очередь с тем, чтобы понять, как оно изменит существовавший все-таки дух общности, коллективизма. Сведет ли новая экономическая и психологическая реальность этот дух на нет, под корень? Как нечто отжившее, архаичное, отслужившее свой срок в нашем веке на территории прежней социалистической почти половине земного шара. Все же мне кажется, что как с объявлением похорон частной собственности и индивидуализма коммунисты явно поспешили, так и по отношению к духу коллективизма слухи о его смерти явно преувеличены. Вряд ли стоит комплексовать и по поводу того, что дух этот – свидетельство “совковости” в тех, в ком он жив по-прежнему.

…”Во мне, очевидно, очень сильно чувство стадности, – с горечью жаловалась мне на днях по телефону знаменитая журналистка Инна Павловна Руденко, – я просто не могу без людей. Если телефон не звонит, если долгое время нет поводов для встреч, я просто заболеваю в своих четырех стенах”.

Я ей ответила, что никакая это не стадность, а элементарный коллективизм, который развить в себе ничуть не легче, чем индивидуализм. А нормальному человеку должно быть присуще и то, и другое, всему свое время и место. И вообще в жизни, в отличие от химии, составные части жизненного вещества практически невозможны в чистом виде, в жизни все смешано.

…Пора бы уже завести, что ли, госпиталь раненых слов. Ну, например, все мы сейчас признаем безусловную ценность слова “свобода” (хоть известное словосочетание “это сладкое слово “свобода” частенько предстает у нас нынче в иной редакции: “Это страшное слово “свобода”). Но вспомним: оно было поднято на знамена Парижской коммуны рядом с еще двумя, на языке оригинала в русской транскрипции эта триада звучит так: “Либертэ, Эгалитэ, Фратернитэ”, то есть: “Свобода, Равенство, Братство”.

Что касается равенства, то имелось в виду не коммунистическое имущественное равенство, не экономическое, а равенство прежде всего сословное, социальное. В наше же время в России – в связи с искоренением прежних сословий очевидно – если о равенстве и говорят, то лишь о туманном “равенстве стартовых возможностей”, да и то мельком и как о недостижимом идеале. Ну и очень напрасно, я считаю, наши интеллектуалы и отцы русской демократии совсем выпустили из виду, к примеру, такое собственно человеческое измерение равенства, как изначальная одаренность буквально каждого человеческого существа, выраженная в формуле “неталантливых детей не бывает”, вокруг которой, помню, шумели жаркие споры еще в 70-е и 80-е, доперестроечные годы.

Ну а уж братству совсем не повезло. Его заклеймили как “стадность” и как все те же происки “комуняков” с памятным еще “человек человеку – друг, товарищ и брат”… Хотя если думать о психологической “подкладке” новых для нынешней России экономических отношений, то ведь и капитализму свойствен не один только голый индивидуализм – это, скорее, свидетельствует лишь об американизированном, выросшем из протестантизма умонастроении и психологическом укладе жизни личности.

…Самый страшный, повторяющийся мой сон: я встаю утром и обнаруживаю, что во всем мире не осталось людей, только мы с мамой. Я бегу к ней, рыдая: “Мама, никого больше нет!”. А она мне в ответ, спокойно: “Ну и что? А нам с тобой никто больше и не нужен”. “Это тебе, может, никто больше не нужен, а мне люди нужны, все до единого!” – в отчаянии возражаю я. А то, наоборот, приснятся такие прекрасные, такие возвышенно-любящие отношения между людьми (с сослуживцами новыми, с соседями по дому), что я просыпаюсь в слезах: “Боже, ведь именно это необходимо всем, каждому, Господи, да как же мы здесь, наяву, без этого живем? Что же нас держит, если этого нет? Значит, мы лишь товарищи по проживанию, по отбыванию бессмысленности жизни?” – так думаю я и реву в три ручья.

…А на днях все на той же навсегда опустевшей для меня даче я сидела в глубокой депрессии, приходя к тому же в отчаяние от мыслей о пропавшей на весь день маме с ее больным сердцем, невзирая на которое она отправилась в Москву по безумной жаре и духоте, и вот уже со мной опять случилась истерика, и никак нельзя самой и даже с близкими ее изжить, и я кинулась, обливаясь слезами, к Гале Янчук, одной из той нашей уцелевшей горстки, о которой я уже писала. И даже не важно, что и как она мне говорила, чем утешала, главное – чтобы было у человека, куда бежать и в горе, и в радости, в чьи двери стучаться, с кем не стыдно разделить свои слезы и рыдания, к соседям, сослуживцам, просто людям добрым… Нет, не прав Сент-Экзюпери, утверждавший, что это роскошь – человеческое общение. Не прав потому, что оно – это острейшая человеческая не просто потребность даже, а – необходимость. Просто потому, что мы – люди. И никакие смены никаких политических и экономических режимов этот дух человеческий в нас не вытравят, не изменят. И потому вслед за Смеляковым я повторяю:

“…Если я заболею – к врачам

обращаться не стану.

Обращусь я к друзьям,

не сочтите, что это в бреду…”

Ольга МАРИНИЧЕВА