Выживать или быть? В рамках модернизации образования важно ставить не только технические, но и идеологические задачи

Пять-семь лет назад даже в самых высших сферах нашей власти принято было считать, что главная задача системы образования в России – это выживание. В первую очередь организационное и финансовое. Многие и сейчас так думают. Действительно, если не прикладывать все силы к сохранению и обновлению уже изрядно потрепанной советской материальной базы образования, мы рискуем развалить его окончательно. В то же время простое выживание любого организма – в том числе и социального, каким является школа, – скорее механизм самозащиты, чем цель существования. Любая система не только обеспечивает саму себя, но и для чего-то служит.

В этой связи у всякого заинтересованного наблюдателя, естественно, возникают три вопроса. Первый. Зачем существует и действует нынешняя российская система образования? Какова ее цель? Второй. Кого она образует? Что главное она призвана сохранить или изменить в людях, с которыми работает? И третий. Как она это делает? Насколько методы ее работы отвечают объявленным целям?

Вопросы эти только на первый взгляд кажутся риторическими. В самом деле они затрагивают очень серьезные идейные проблемы, без решения которых любая внешне «защищенная» и «обеспеченная» система со временем взорвется изнутри (самый яркий пример – распад Советского Союза и всей мировой социалистической системы, вызванный в первую очередь идейным, а не материальным кризисом). Видимо, общество не в состоянии существовать без идеологического или религиозного стержня. Система образования как часть общества, скорее всего, развивается по тем же законам.

Между тем проблема отсутствия общественной цели образования возникла в России уже лет тридцать назад. С годами ощущение общей бесцельности и бессмысленности школьного обучения только нарастает, и было бы неправильно сводить его к бессмысленности изучения тех или иных «лишних» предметов (ведь для предыдущих поколений они тоже были лишними, однако учеба в целом воспринималась с энтузиазмом). Дело в том, что система образования была когда-то рождена «массовым» обществом именно для того, чтобы обслуживать в первую очередь интересы этого общества, воспитывать его граждан не только как творчески самовыражающихся личностей, но и как людей с похожими стереотипами мышления и поведения, способных понимать друг друга и сотрудничать на основе общих интересов. Современное образование, таким образом, не только обслуживает общественное развитие, но и определяет его направление, задавая приоритеты. В этом смысле классическая школа уже с XIX века постепенно превращается из центра информации в центр коммуникации (общий набор одинаково пройденных предметов дает не столько полезные знания, сколько необходимые предпосылки для общения).

Однако если в основе системы нет каких-либо важных общезначимых принципов и ценностей, к которым учащимся необходимо стремиться, образование обессмысливается. Причем ценности должны быть скорее идеальными, чем интеллектуальными. Так, например, Августин некогда считал, что познание приближает человека к Богу и способствует его посмертному спасению, Коменский призывал овладевать знаниями, чтобы построить «земной рай», Ленин говорил, что «молодежь должна учиться коммунизму». Как только знания перестают вести к общественной цели и становятся самоцелью, для большинства учащихся они теряют смысл. Таким образом, российская система образования должна была бы либо обслуживать базовую общественную идеологию, либо (что актуально в нашем случае) помогать обществу вырастить ее.

Но любой подобный идеологический поиск базовых гражданских ценностей неминуемо упрется в проблему стандарта образования. Не того, который сегодня бесконечно пересматривают в надежде сохранить «все самое важное» и выбросить «лишнее», не содержательного, но идейного стандарта (своего рода гражданской нормы). Идейные установки в основе такого стандарта должны быть четкими и максимально определенными. Образовательная идеология, как и всякая другая, предполагает рамки, границы дозволенного.

На протяжении истории образования эти рамки ужесточались или смягчались, но совсем обойтись без них не сумело ни одно общество. Образование вообще немыслимо без идеологического самоопределения, без того, чтобы каждый осознал свое отношение к общепринятым ценностям. Это не значит, что каждый учитель и каждый школьник будут причесаны под одну гребенку. Но даже тем, кто не захочет лично принять эти ценности, будет легче выяснить, что им нравится, а что их не устраивает. Без такого образовательного самоопределения в обществе невозможны ни оппозиция, ни сотрудничество.

Кстати, пресловутое «содержание образования» выглядит тем более рыхлым и произвольным, чем слабее его идеологический костяк. Однако развитие школьных стандартов и образовательной идеологии в целом все больше уклоняется в сторону формального определения. Вместо серьезной идеологической работы происходит бесконечное конструирование каких-то бессмысленных громоздких схем, внешне безупречных, но внутренне пустых.

Проблема подлинности образовательного процесса (в том числе его идеологии), пожалуй, самая трудноразрешимая из трех перечисленных. Имитация (подделка, подмена) царит сегодня почти во всех областях европейской культуры и постепенно проникает как в науку, так и в производство. Это не только угроза существованию западной цивилизации, но и признак ее отчаяния. Отсутствует гражданский стандарт, утрачена цель. В результате место мышления и переживания, место обучения, а в дальнейшем и место профессионального творчества занимает манипуляция идеями, чувствами, понятиями, образами, имиджами, статусами…

Именно такой безыдейный хаос в образовании у нас последние пять лет почему-то принято смешивать с его «модернизацией». Базовые направления, по которым развивалась в прошедшем учебном году эта самая модернизация, общеизвестны. Это продолжение работы по внедрению единого госэкзамена, переход школ на профильное обучение и становление системы предшкольного образования, а также переход на двухуровневую систему высшего образования бакалавр – магистр. Итоги работы за год по этим направлениям кратко можно подвести так. ЕГЭ, подобно какому-нибудь оператору сотовой связи, расширил зону своего охвата еще на 30 регионов России, а в недалеком будущем готовится охватить не только 11-е, но и 9-е классы. Характер предполагаемого профильного обучения медленно эволюционирует от профилизации школ к индивидуальным учебным планам и модульной системе обучения. А предшкольное образование, «находясь в стадии становления», тем не менее вот-вот обнаружит себя ворохом вновь разработанных нормативных документов, регламентирующих учебный процесс и четко прописывающих образовательный статус детей 5-6 лет. Что касается бакалавров и магистров, то все больше вузов присваивают эти звания своим выпускникам, правда, не гарантируя при этом повышения качества образования.

Все эти проблемы, конечно же, и важны, и сложны. Но даже самый пристрастный наблюдатель не сможет отрицать, что они относятся прежде всего к внешней, формально-юридической, в лучшем случае организационно-управленческой стороне образования. Ход их решения лишь косвенно влияет и на конкретное информационное содержание всеобщего школьного обучения, и на его идеологическое значение.

Напоследок хотелось бы вновь повторить три поставленных в начале статьи вопроса. Нужна ли новой России развитая система образования? Зачем она ей нужна? Кого и для чего и как мы хотим учить? Только неформальный, правдивый ответ на эти вопросы поможет, на наш взгляд, осуществить такую программу модернизации образования, в которой юридические и экономические аспекты заняли бы подобающее им место рядом с социальными, культурными и собственно учебными.

Итак, если России нужны высокообразованные научные и технические кадры (не важно, в частном секторе или на госслужбе), то она постарается облегчить доступ к качественному и разностороннему образованию всем слоям и группам населения.

Если же нет, то экономия на образовании (да и на социальных гарантиях вообще) является оправданной. Зачем в самом деле тратить деньги на ненужные вещи? Гораздо легче принять юридически безупречный закон, согласно которому школьники будут иметь право приобрести наименьшее количество знаний по наименьшему количеству предметов за наименьшее время.