Выстрел под Мясным Бором

Командарм стал предателем, но солдаты стояли насмерть

Когда идешь с поисковой группой через Долину смерти – высохшее кочковатое болото, поросшее молодым мелколесьем, то кажется, что война закончилась совсем недавно. Щуп натыкается на человеческие кости, можно найти истлевшее обмундирование, ботинки фабрики “Скороход”, эмалевую звездочку от пилотки, винтовку образца 1891/1930 года и непременный противогаз.

Нередко удается обнаружить и солдатский медальон – черный пластмассовый футляр со скрученной в трубку запиской. Иногда можно прочесть фамилию убитого, адрес родных. Но такое случается не часто.

На могилах обширного кладбища в деревне Мясной Бор имен немного. “Борщевский, Еремин, Желтовский”. – 15-20 фамилий и 1000, 1500, 1700 неизвестных…

Каждый год здесь появляются новые братские могилы. Захоронено уже более 30 тысяч воинов 2-й Ударной, числившихся без вести пропавшими, а лес и Долина все еще полны останками павших в далеком сорок втором.

Мы с мамой 40 лет разыскивали следы ее пропавшего на войне мужа, моего отчима – командира роты 5-го дорожного батальона. На все запросы получали однотипные странные ответы: “В списках убитых, раненых и пропавших без вести не числится…”

– Должно быть, как Иисус, в свои 33 года вознесся на небеса… – грустно вздыхала мама.

Лишь в 1985 году я получила извещение из ЦАМО, что отчим служил во 2-й Ударной армии. Так и хотелось воскликнуть: “Боже мой, в той самой, “власовской”…

На русской земле немало мест, обильно политых солдатской кровью. Но трагизм Мясного Бора особый. Воины 2-й Ударной армии, попавшие в ловушку окружения по вине бездарного командования, героически сражавшиеся, были не только забыты, но и оклеветаны.

…Дождавшись конца обстрела, они поползли в сторону шоссе.

“Стой! Кто идет?”

– Свои! Из окружения!

– По предателям-власовцам – огонь!

Пулеметные очереди прошили сразу пятерых. Семеро живых скатились в кювет и долго лежали – оглушенные, раздавленные происшедшим.

Наум лежал ничком, сжимая рукой виски, в которых надрывно стучало и билось одно: “Это конец… Списаны заживо…”

Подполз Степан.

– Самойлыч, что ж это, а? Свои – своих?

– Рассчитались нами, Степушка… Нами и такими, как мы… За провал, за окружение, за погубленную Ударную, за этого командующего, будь он неладен…

– Будем отходить южнее, к Луге – там, рассказывали, партизаны. Попробуем к ним пробиться…

Вскоре лес оборвался и открылась продолговатая поляна, сплошь в ромашках и колокольчиках. За ней журчал ручей и слышались веселые голоса.

Дорожники не успели отпрянуть в лес, как немцы уже сбежали к ручью с пустыми котелками.

Степан еще держал в руках автомат с пустым диском (все расстрелял на болоте) и вопросительно посмотрел на Наума. У того в пистолете еще оставались две пули, но они были для себя… И он решился. Обведя всех глазами, печально проговорил: “Уж не разминуться. Мне-то с вами, сами понимаете, – никак… Евреев, да еще командиров, они в живых не оставляют. Лучше уж я сам”.

Обнял каждого, поцеловал. Труднее всего было проститься со Степаном. Наконец оторвался, попросил: “Постарайся выжить, Степушка, и Валюшу разыскать – адрес знаешь. Передай, что я очень хотел, чтобы они с Изочкой жили долго-долго и непременно были счастливы…”

…Прошло немало лет, прежде чем Степан смог выполнить данную самому себе клятву.

По-прежнему журчал ручей, и, кажется, все та же коряга лежала на дне. Степан глухо сказал: “Это там…”

Мама шла по цветущей поляне, и ей казалось, что сейчас она увидит мертвого Наума – седого и почерневшего, как в давнем жутком сне. Но никого не было на краю поляны. Как и всюду, здесь тихо шелестела трава и колыхались от ветра цветы.

Мама стояла и тихо плакала. “Господи! – подумалось невольно. – Хоть бы существовала в самом деле вечная жизнь! Пусть бы где-то, в ком-то, в цветке или камне ожила его душа”.

Степан умер спустя год после этой встречи – от туберкулеза, нажитого на лесоповале.

Изольда ИВАНОВА

Санкт-Петербург