Выставка

Неигрушечные куклы

Что только не коллекционируют состоятельные люди! Есть и такие, которые превращают детские игрушки в источник дохода. В Москве галерея “Роза Азора” первая в стране стала выставлять коллекционные куклы. Самой уникальной считают коллекцию Дины Верни. А самой скандальной историей была покупка Юлией Вишневской куклы наследника Тутти, которую сделали для фильма “Три толстяка”. Оказалось, подделка. Такие вот бывают неигрушечные истории, когда дело касается денег.

Фото Владимира МОРОЗОВА

Премьера

Комикс по Брехту

осква вздрогнула, охнула, ахнула и заговорила о новой работе Владимира Машкова – “Трехгрошовой опере”, поставленной на сцене наипопулярнейшего “Сатирикона” имени Аркадия Райкина. Шумиха, сплетни, слухи, домыслы, догадки… Москва бурлит. Одни критики ругают на чем свет стоит, другие восторгаются. И вряд ли мы услышим обьективную оценку: искусство – дело абсолютно субьективное и категории “понравилось” – “не понравилось” являются подчас основными. Мне же кажется, что к этому спектаклю нельзя подходить c любыми шаблонными мерками. Нельзя, потому что сама “Трехгрошовая опера” не помещается в рамках общепринятого понятия “спектакль” и выбивается из потока мюзиклов, рок-опер, водевилей и т.п. Жанр “Трехгрошовой” определен как комикс. И театр сделал все, чтобы ему соответствовать. Сумма, потраченная на немыслимые декорации (разводной мост над сценой и “живой” мотоцикл, разьезжающий по ней, стаи ворон, взлетающих над зрительным залом, и каскадерские трюки, различные фокусы и превращения, умопомрачительные световые эффекты и костюмы), стала уже притчей во языцех.

Проникновенный психологизм игры соседствует с чуть ли не боевыми действиями, разворачивающимися на сцене, причем их участниками подчас становятся сами зрители. Описать все происходящее на сцене просто невозможно: кадры киноленты сменяют друг друга, перенося то на зловонные лондонские улицы, кишащие нищими и проститутками, то на Темзу, то в тюрьму, то на городскую площадь, то в “хоромы” крупного деятеля воровского бизнеса Мэки-Ножа. За два часа проносится несколько кадров из его жизни: внезапно нахлынувшая любовь, свадьба, задорное хулиганство, предательство, смерть. За всеми внешними эффектами, бьющими зрителя наповал, скрывается трагедия жизни. И утрированность ситуации усиливает ощущение какой-то глобальной несправедливости. Естественно, что такая форма требует от актеров особой подготовки и виртуозности. Свойственная “Сатирикону” нечеловеческая энергетика в этом спектакле грозит зрителям погружением в настоящий транс. И это прекрасно удается актерской команде. Главную партию в этой “опере” исполняет Константин Райкин. Говорить о его мастерстве уже, наверное, просто банально. Как всегда, он виртуозен, глубок и искренен. Как всегда, играет каждая клеточка его организма. Как всегда, сила его энергетического воздействия на зал зачаровывает.

Ирина ГРИГОРЬЕВА

Приглашаем к дискуссии

ДДетскиеДетские Детские пДетские писателиДетские писатели Детские писатели оДетские писатели осталисьДетские писатели остались. Детские писатели остались. ВДетские писатели остались. В Детские писатели остались. В пДетские писатели остались. В прошДетские писатели остались. В прошломДетские писатели остались. В прошлом?

Когда речь заходит об отечественной детской литературе, в памяти сразу же всплывают имена Чуковского, Маршака, Барто, Михалкова, припоминаешь еще несколько известных имен. Но чем ближе к нашим дням, тем с этим перечнем становится все более напряженно… Смотришь на прилавки – книг ярких, глянцево-сверкающих, манящих пруд пруди, но приглядишься – вновь Чуковский, Маршак, Михалков, еще несколько известных имен… О вчерашнем и сегодняшнем дне детской литературы, о том, что ждет ее впереди, наш разговор с детским поэтом Ю.Кушако╝.

– Юрий Наумович, солдатами, как мы знаем, не рождаются, а детскими писателями?

– С детства как-то ничего другого в голову не приходило. Всегда хотелось быть писателем. Когда попал на флот, служил на эсминце “Иосиф Сталин”, писал яростные стихи о том, что когда-нибудь мы выйдем в открытое море. (Это случалось довольно редко, большую часть времени драили корабль у причала). В 1957 г. у меня родилась дочь, и я стал писать стихи для нее. Детское писательство вызревало исподволь, подсознательно. Стихи заметил Лев Кассиль. Я почувствовал, что мне в этом жанре легко дышится, что я могу наиболее полно, не наступая на горло собственной песне, себя выразить.

– И во что это вылилось?

– У меня вышло книг двадцать пять своих и более ста переводных, в основном тюркоязычных поэтов из братских тогда союзных республик. Я первый перевел детские стихи Мусы Джалиля, целый сборник. Впрочем, известность в те годы весьма расчетливо, я бы сказал, по-партийному, искусно регулировалась.

– Каким образом?

– Постановлением Госкомиздата было, например, узаконено положение, по которому детскому писателю разрешалось издать одну книжку в год. Одну! Никого не волновало, что ты мог написать и две, и три книги. Но если ты исхитрился и все-таки пристроил их в разных издательствах, разоблачение – случайное ли, намеренное – могло вызвать очень неприятные последствия.

Человека лишали права публиковаться в Детгизе, в “Малыше” да еще поднимали шум в газетах, будто он совершил нечто постыдное. Однако гнев и суровость системы не касались переводов. Именно они давали возможность жить, не бедствуя. На меня стояла очередь аж на пять лет вперед. Многие из переведенных мною поэтов становились потом лауреатами разных премий.

– Жесткие ограничения распространялись на всех писателей?

– О, далеко не на всех! Существовала каста неприкасаемых, меж которыми шел наглый, откровенный дележ – тиражей, званий, квартир, дач, машин, зарубежных поездок и пр. Это были ласковые мафиози от Михалкова, который, кстати, меньше всех этим грешил, до таких лицедеев, как Алексин и Лиханов. Проткнуться в эту обойму было невозможно. А многие просто совестились это делать.

– Детских писателей было много?

– Только московская секция насчитывала около 300 человек. А всего же по числу писателей, включая детских, бывший СССР, бесспорно, занимал первое место в мире – 15 тысяч человек! Впрочем, большинство детских писателей были людьми вполне приличными. Да и атмосфера в те времена, когда у руля секции стояли Маршак, Кассиль, Барто, была совершенно иной, отбор был строже, и люди талантливые чувствовали себя вполне свободно. Но потом пришла новая генерация писателей, часть их я уже назвал, которая быстро разобралась в ситуации, проложив себе путь к славе и тиражам. Не знаю, кому принадлежала эта находка, но именно она в корне изменила положение. К слову “детская” через дефис было добавлено слово “юношеская”. Я не понимаю, что такое юношеская литература. Таковой нет нигде в мире.

– А что такое детская литература, что ее отличает от всей остальной?

– Основное отличие детской литературы состоит в сложной простоте выражения, которое ощущается скорее интуитивно. А поскольку ребенок еще многого не знает, не понимает, у него нет ассоциативного интеллектуального ряда, то и писатель должен писать так, чтобы был понят ребенком, более того, он должен обрадовать ребенка узнаванием и открытием чего-то нового. Детская литература, на мой взгляд, существует до 12-летнего возраста.

– Стало быть, юноше, обдумывающему житье, уже никаких скидок на возраст не положено?

– Совершенно верно, перед ним вся литература открыта. Между тем с появлением так называемой юношеской литературы в нее хлынуло бесчисленное количество бездарей. Заправлять делами стал некий Александр Кулешов. Субьекты, которые вертелись около него, многозначительно воздев очи к горе, спрашивали: “Вам ничего не говорит его настоящая фамилия – Ноле?!” “А что она должна (Ноле) говорить”, – недоумевал я. “Как! Вы не знаете, – содрогались они, – он же незаконнорожденный сын Блока!”

– Подвергались ли детские писатели идеологическому диктату?

– А как же! Скажем, в Детгиз поступала из ЦК команда: забыть о всяких зайчиках, крокодильчиках, бегемотиках. С детьми надо говорить, как со взрослыми, образы брать из советской действительности. Целые собрания этому посвящались. И тогда, например, Козлов, писавший стихи: “Я на солнышке лежу…”, становился диссидентом.

– Сказанное вами можно отнести к наследию мрачных времен, от которого мы отказываемся. Но что собой представляет пейзаж после битвы, чем жива детская литература?

– Мы как бы дожили до коммерческих времен, хотя настоящие рыночные отношения еще впереди. Сделан первый шаг – стали активно переводить зарубежную детскую литературу. Мы же Линдгрен толком не знали, а это мировая величина, Гауфа читали две-три сказки.

И вот появляется Успенский со своим Чебурашкой, и это милое создание становится в один ряд с куклами Петрушкой, Емелей, Царевной Несмеяной. Это чисто русская маска, которой нет и не было до этого в мировой литературе. Сказка была написана, если не ошибаюсь, в 1964 г., но даже Кассиль не смог ее пробить. Слава Богу, что помогла мультипликация, с ее помощью Успенский вошел в литературу. А потом появились “Простоквашино”, кот Матроскин, почтальон Печкин. Сколько словечек перешло из этих вещей в народную речь, в анекдоты. Новые сказочные персонажи вошли в мировую литературу так естественно и просто, будто только их и ждали. А сколько сил было потрачено на то, чтобы замолчать их, чтобы восхищение ими, не дай Бог, не приобрело бы всенародного размаха. Теперь – это классика.

– Книжки, которыми сегодня полны прилавки, написаны в далеком прошлом. А где же племя молодое, кто подхватит эстафету?

– Я бы не стал драматизировать ситуацию. Во-первых, и Чуковский, и Маршак, и Михалков – это признанная классика, и она будет нужна всегда. Во-вторых, еще активно работают в литературе тот же Успенский, Остер, Сапгир и многие другие. Да, ряды пишущих для детей сильно поредели. Но главным образом канули те, кто оттачивал свое перо на пионерской тематике, на колхозно-производственной проблематике и т.п. Сегодня, и это, конечно, издержки рынка, спрос идет на апробированных авторов. Скажем, человек видит две рядом лежащие, прекрасно изданные книги. Одна – с фамилией Михалкова, а другая – Марины Москвиной. Тут, как говорится, и ежу ясно, кому из них читатель отдаст предпочтение. В былые времена роль рекламы у нас выполняла критика: ругала или хвалила – не имело большого значения: главное, чтобы не молчала. Сегодня на “раскрутку” нового имени нужны немалые средства. Между тем очередь до людей талантливых, щедро одаренных обязательно дойдет. Уже сегодня можно назвать замечательных писателей Сергея Седова, Марию Бородницкую, Марину Москвину. Я уверен, ими заинтересуется издатель, их оценит и полюбит читатель.

Александр СИРОТА

Юбилей

Далекое – близкое

ередина 60-х. Зима. Таких сильных морозов, какие выдались в тот год в Москве, я больше не могу припомнить. Однажды утром, проснувшись, я услышал по радио сообщение, что в столице занятия в начальной школе отменяются. Какая эта была радость! По этому поводу наше телевидение даже изменило утреннюю программу передач. Добрая тетя Валя обьявила, что ребята смогут посмотреть художественный фильм “Морозко”. О, для меня это был предел детского счастья! Помните, как начинается этот чудесный фильм незабвенного Александра Артуровича Роу: в резной избушке открывается оконце, и в нем появляется сказительница в красочном русском наряде и приглашает нас в “тридевятое царство”. Сказительница была самая настоящая – народная артистка Анастасия Платоновна Зуева. Она не играла – жила рассказом, показавшись всего в нескольких эпизодах фильма, мастерски связав воедино разные сюжетные линии картины.

Бог отмерил Зуевой прожить 90 лет на белом свете. Сколько замечательных ролей сыграла она за 70 лет своей творческой деятельности! Анастасия Платоновна, как и многие мхатовцы ее поколения, очень гордилась, что была ученицей К.С.Станиславского и В.И.Немировича-Данченко. Кстати сказать, Константин Сергеевич называл Зуеву “подлинно народной”. Действительно, мало кому удавалось так ярко раскрыть многогранность души русской женщины. Анастасия Платоновна обладала редкостным даром острохарактерной актрисы. В равной степени удавались ей и комедийные, и трагические роли. До последних дней жизни играла она Коробочку в спектакле “Мертвые души” по поэме Гоголя, поставленном К.С.Станиславским в 1932 году. Играла блестяще, с успехом ошеломляющим, практически не имея дублеров. Мне посчастливилось видеть этот спектакль с ее участием. В гриме она была просто неузнаваема. Узкий лоб, зачесанные назад волосы, начинавшиеся чуть ли не от бровей. А руки! Руки Коробочки… Как отличались они от красивых с утонченными пальцами рук актрисы. Анастасия Платоновна сама придумала такое уродство – надевала резиновые перчатки, набитые то ли ватой, то ли водой наполненные. Сидела на сцене в кресле, не вставая, сложа эти самые руки на бутафорском животе, потихоньку шевеля не пальцами – короткими жирными култышками. Театральная критика отмечала, что “А.П.Зуева рисует свою Коробочку смешной, но вовсе не безобидной в ее неистребимом упрямстве. И даже опасной своей распространенностью. Ведь не зря предупреждал Н.Гоголь: “Иной и почтенный даже человек, а на деле выходит совершенная Коробочка”.

Не забыть ужасающих возгласов Манефы в исполнении актрисы в спектакле “На всякого мудреца довольно простоты”: “Идет Егор с высоких гор!” Эти возгласы звучали в театре, а в то же время на трибуну сьездов и партсобраний поднимался со своими пресловутыми идеологемами всесильный тогда и лукавый Егор Лигачев… Представьте себе реакцию искушенных зрителей.

Скоро 100 лет со дня рождения Анастасии Платоновны Зуевой. Давайте, друзья, в эти юбилейные дни вспомним и о ней, и об искусстве кино и театра, которое создавалось великими мастерами и, к счастью, осталось с нами навсегда.

Валерий ЕРМОЛОВ

Рис. Р.ЛЕВИЦКОГО. А.П.ЗУЕВА в роли Коробочки