Вячеслав ТИХОНОВ: С наколкой “Слава” я играл двух князей

На одной из творческих встреч Вячеслав Васильевич Тихонов рассказал такую историю. Однажды, находясь в гостях, он себя неважно почувствовал. Хозяева, естественно, всполошились и тут же повезли его в ближайшее медицинское учреждение. Им оказался военный госпиталь. “Фамилия?” – спросил дежурный врач, не глядя на пациента. – “Тихонов”. – “Звание?” – “Штандартенфюрер СС”. Дежурный врач поднял глаза и начал медленно подниматься…

Времена не выбирают…
– Вячеслав Васильевич, в финале картины Сергея Урсуляка “Сочинение ко Дню Победы” самолет уносит главных героев в никуда из наших 90-х годов, из нашего века. Потому что они оказались на обочине века, ненужными оказались. Как складываются ваши отношения с нынешним временем?
– Меня не покидает ощущение неприятия чего-то в нашей жизни, чему становишься свидетелем, в чем участвуешь. И, наверное, не только меня. Достаточно посмотреть, что творится в Думе, достаточно знать, что люди месяцами не получают зарплаты, совсем небольшой зарплаты, если говорить об учителях, врачах. Как же это понимать? Тем более что мы родились и воспитывались в совсем другое время. Я не грущу о нем сильно, но тогда была хоть видимость порядка. В магазинах было мало, но деньги за работу давали регулярно, не ахти какие, но давали. Сейчас денег часто не дают, зато магазины ломятся от всего, что свезла к нам старая Европа. Все свезли, нашли куда…

– Но при всем том в новом времени вы видите что-то достойное симпатии?
– А как без этого жить? Достойное, мне кажется, надо искать в наших людях, в их терпении, мужестве, способности сохранить надежду. Эти черты я ищу в тех героях, которых играю. Не будь в нас доброты, по крайней мере желания быть добрее, не знаю, что бы произошло.

– Если бы у вас появилась возможность собрать в одной картине команду артистов, которые вам интересны, с кем хотелось бы поиграть, какая компания получилась бы?
– У нас замечательная актерская школа. А конкретно? Я бы снова с удовольствием встретился со всеми, с кем уже сводила судьба. Или, к сожалению, почти не сводила. Я мало играл с Ульяновым, с Ефремовым – всего в одной, двух картинах. Но когда случаю было угодно нас свести, я получал большое наслаждение, учился у них. Я не стесняюсь учиться у сверстников, у более молодых коллег. По-моему, наше новое поколение актеров очень талантливое, одаренное. Так что будущее у российского кино светлое. Лишь бы было что снимать.

Сначала я всегда говорил “нет”…
– Какое из режиссерских предложений было для вас самым неожиданным?
– Надо сказать, что из трусости я часто отказывался от ролей, которые мне предлагали. Чаще всего отказывал Ростоцкому. Я отказался от “Доживем до понедельника”, отказался от “Бима”. Ростоцкий меня убеждал, настаивал на том, что должен играть именно я.

– Почему отказывались?
– Потому что роли большие были, от них зависела судьба фильма, а подводить товарища не хотел. И в себе, возможно, уверен не был, не находил в себе необходимых свойств характера. Я всегда сначала говорил Ростоцкому “нет”, всегда находил предлог, чтобы отказаться. Но Ростоцкий стоял на своем, работа запускалась, и в итоге – в союзе с режиссером, оператором, партнерами – получалось. Сначала в куске, в отдельной сцене, а потом и в фильме.

– А как вы поначалу отнеслись к предложению Бондарчука сыграть в “Войне и мире”?
– Дело в том, что я очень хотел сыграть эту роль и даже намекал на это при встречах с Сергеем Федоровичем. Болконский всегда казался мне загадочной фигурой, хотелось попробоваться. Но Бондарчук сразу сказал, что князь Андрей совсем другой, и разговору конец. Был утвержден Иннокентий Смоктуновский. Потом Иннокентий ушел на “Гамлета” и уехал к Козинцеву в Питер. Последовал перевод Олега Стриженова с роли Анатоля Курагина на Болконского. Я в это время играл Алексея в “Оптимистической трагедии” у Самсона Самсонова. Играл роль интересную, с удовольствием играл. Но грусть о том, что Болконский мимо прошел, все равно оставалась. А затем получилось так, что и Стриженов отказался от князя Андрея. Роль снова стала вакантной. А дальше вот что произошло: Екатерина Алексеевна Фурцева смотрела материал “Оптимистической трагедии” и однажды у себя в Министерстве культуры сказала Бондарчуку: “Раз у вас нет утвержденного Болконского, то почему бы не обратить внимание на молодого Тихонова?” Меня вызвали на студию, была сделана проба, очень сложная. К тому времени у нас прошла американская картина “Война и мир” – Генри Фонда, Мел Феррер, Одри Хепберн… Бондарчук держал это в уме. Он сам вышел на площадку, чтобы проверить, насколько в кадре мы с ним будем соответствовать друг другу, хотя бы внешне, визуально. Мы сыграли одну из самых трудных сцен (ее в американском фильме не было) – философскую беседу-спор о смысле жизни, о смерти. И хотя после этого разговора Пьер и князь Андрей расходятся, оставшись каждый при своем, Толстой пишет, что после этой беседы жизнь Болконского резко переменилась. После этой пробы меня утвердили.

– У вас не было все-таки чувства обиды, что утвердили не сразу?
– Никогда не знал никаких обид. У нас такая работа, такая профессия – кого-то утверждают, кого-то нет. К этому надо быть всегда готовым.

Поступок поступку – рознь
– Большинство ваших героев объединяет способность совершать поступки. И князя Андрея, и Матвея из “Дело было в Пенькове”, не говоря уж о Штирлице. Насколько вы сами в жизни способны на решительный поступок, когда не считаешься с обстоятельствами, идешь вопреки им?
– Я думаю, что поступок поступку – рознь. Мне ближе поступок Николая Стрельцова из “Они сражались за Родину”, чем поступок Моргулиса из “Сочинения ко Дню Победы”, который вышел за спичками и домой не вернулся. Наверное, я человек более ответственный, я не могу вот так уйти, покинуть, не вернуться. Мне это не свойственно, не так воспитан.
В характерах некоторых моих героев, особенно в князе Андрее, были черты, мне не свойственные. Но Толстой предлагал именно это. Например, я часто задавал себе вопрос: а мог бы я с театра военных действий, куда отправился Болконский, ежедневно писать письма отцу? У Толстого так. И отвечал себе: наверное, нет. И успокаивал себя: то было другое время, все тогда было другое. Все-таки начало XIX века, комильфо, иное отношение к старшим, родителям – ослушаться нельзя, потому что нельзя. И все же…
Я рос в маленьком городке под Москвой. Рабочая среда. Там и отношения были другими, меньше условностей, но больше честности, доброты. Отношения с окружающими порой воспитывали лучше, чем школа. Школа придерживалась обязательной программы, стояла на ней, а эта программа иногда пропускала что-то очень важное. телевидения не было, кино было редкостью, много значили улица и наше мальчишеское братство. Видите, у меня на руке наколка – “Слава” написано. В начале войны все ходили с наколками – модно было. Хорошо, я только своим именем ограничился. А все накалывали почему-то имена своих первых девочек, по которым сохли. У меня девочки не было, вот я и написал свое имя.
Удалить наколку не получилось, так что с нею я играл двух князей – Болконского и Нащекина в “Двух жизнях” у Леонида Лукова. Но тогда, давно, мы не только валяли дурака, но и жили по своему кодексу чести, когда смелость не в драке доказывалась, а в совершении того самого поступка, о котором у нас разговор. Смелостью, например, было забраться в какой-то сад, куда забираться опасно. При том, что у каждого был свой сад, ешь яблоки, сколько хочешь. Но вот летним вечером мы лежим на травке, пугаем друг дружку страшными сказками про чертей и ведьм, а потом кому-то в голову приходит мысль отправиться в чей-то сад. И выбирается сад самый опасный, с овчаркой, с высоким забором, с хозяином, который, если что, и из ружья может солью пальнуть. Полезть в такой сад – в этом были и озорство, и смелость, и мужество тоже известное. Но это я позже понял, и в будущем те вылазки мне, наверное, тоже пригодились…

Слава и Биби
Вячеслав Васильевич Тихонов – трудный собеседник. Вежлив, корректен, но открываться не спешит. Это тот случай, когда ответы на вопросы надо искать не в самом актере, а в его творчестве, в том, что ему самому казалось главным в профессии, сыгранных ролях. А они все как бы перед вами.

– Во времена “железного занавеса” вам довелось сыграть в картине “Человек с другой стороны” вместе с одной из любимых актрис Ингмара Бергмана Биби Андерсон. Как вам работалось, актерам из разных миров, разного кинематографа?
– Не думаю, что кино, из которого мы пришли, чтобы встретиться на одной съемочной площадке, было разным. К тому времени мы с Биби были достаточно опытными артистами, хотя и школы разные, и языки. Но мы хорошо знали, что нам предстоит сыграть, знали, что будем играть, раз нашим героям предстояло полюбить друг друга. Потому сначала мы через переводчика договаривались, а потом я стремился только к одному – чтобы партнерше было удобно, и всегда спрашивал Биби об этом. “Да, Слава, да”, – отвечала она. А я видел, что и Биби старается, чтобы мне было удобно. Нормальные, профессиональные, партнерские отношения.
Алексей АННУШКИН

Продолжение следует