Вячеслав СТАВЕЦКИЙ:

Любовь – самый универсальный инструмент влияния

Вячеслава Ставецкого, молодого прозаика из Ростова-на-Дону, после его яркого дебюта называют одним из лучших писателей поколения тридцатилетних. Его роман «Жизнь А. Г.» в 2019 году был издан отдельной книгой и вошел в короткий список крупнейшей в России литературной премии «Большая книга». Опубликованные до этого в журнале «Знамя» повести и рассказы, а также упомянутый роман входят в цикл под названием «Необъявленные хроники Запада». Главный герой «Жизни А. Г.» – диктатор Аугусто Гофредо Авельянеда де ла Гардо, который после падения режима приговаривается к «пожизненному публичному заключению» – его помещают в клетку и возят по городам когда-то боготворившей его страны. В эксклюзивном интервью «Учительской газете» Ставецкий рассказал об отношении писателя к актуальной повестке дня, о занятиях альпинизмом и о том, как экстремальный опыт влияет на прозу.

– Вячеслав, в какой момент начинающий автор может почувствовать себя настоящим писателем? Как это произошло с вами?

– Думаю, во всем, что касается техники, это ощущение – что ты настоящий – исключительно зыбкое. Несколько дней бездействия, одна плохо написанная страница, и ты его теряешь. На этот счет хорошо высказался Бродский: «В писательском же деле наживаешь не опыт, а неуверенность. <…> и наиболее частое состояние души – паника». Другое дело – осознание того, что ты просто не можешь идти другим путем. Когда оно приходит, тебя уже не свернуть. Ты приобретаешь иммунитет к любым отказам и неудачам. Полагаю, писателем становишься в тот момент, когда понимаешь: тебе есть что сказать этому миру. Гонорары, премии – ерунда. Если у тебя есть важное сообщение, ты просто продолжишь писать, что бы ни случилось. С этой минуты ты вестник. Допустим, перед тобой горный хребет, но за ним – город, где еще не знают, что смерти нет. Неужели остановишься?

– Какие из писателей, классиков или современников, повлияли на ваше творчество и как? Отсылаете ли вы прямо к кому-то из них в своих текстах или, наоборот, вступаете в диалог?

– Кто повлиял? Буквально все авторы, когда-либо мной прочитанные. По крайней мере, те из них, кто хоть немного мне полюбился. Любовь и есть самый универсальный инструмент влияния, и не только в литературе. Когда любишь, нет-нет да и косишься на какого-нибудь рыцаря из Ламанчи или студента с топором. Их тени всегда поблизости. Отрицать их присутствие бесполезно – наши тексты полны чужих водяных знаков. Но никакая конкретная литературная тень надо мной не довлеет. Кумиров у меня нет.

– А повлиял ли кто-то не из писателей на вас и ваше творчество?

– Здесь та же история, что и в литературе: буквально все, с кем я соприкасался в жизни. Cтранно полагать, что ты ежедневно не подвергаешься тысяче влияний и сам не влияешь на множество людей вокруг. Проходя мимо девушки на ресепшене, ты уже несешь на себе печать ее улыбки. Но, разумеется, чье-то влияние более существенно. Если составить список тех, кто повлиял на меня сильнее других, он окажется довольно длинным. Скажем, Морис Уилсон, Роберт Скотт, Джордж Ли Мэллори, Вальтер Бонатти, Райнхольд Месснер… Но нет, боюсь все-таки увязнуть в перечислениях.

– Ощущаете ли вы как писатель необходимость в своих произведениях откликаться на актуальную повестку?

– Убежден: любой настоящий текст всегда актуален. Даже если это роман о французском парфюмере XVIII века. Я, конечно, стараюсь быть настоящим. Меня тревожат вещи, которые происходят вокруг, у меня есть потребность говорить об этих вещах. Но для меня это вовсе не означает быть злободневным. Когда половина литературного сообщества бросается писать про блогеров и феминисток, я не стану делать этого, хотя бы из презрения к стайности. Полагаю, панический страх прослыть неактуальным – одна из главных болезней нашей литературы. Напиши о том, во что веришь, сделай это настолько хорошо, как никто прежде, и твой роман будут читать всегда.

– Принято считать, что авторы лучше всего пишут о том, что им очень хорошо известно, но ваш роман в этом смысле максимально далек от нынешней реальности: он о вымышленном испанском диктаторе середины XX века – почему был выбран именно такой сюжет? И почему вы предпочли изобразить не российскую действительность?

– Строго говоря, так и вышло: я написал о том, что мне хорошо известно. Когда прочитаешь сотню книг о диктаторах, возникает стойкое ощущение, что с каждым из них пил на брудершафт. Видел ли Толстой Наполеона? Рубил ли Достоевский петербургских процентщиц? Не имею представления. Но дело даже не в этом. Когда к тебе приходит история (а приходит она сама, не спрашивая разрешения), ты просто поддаешься ее обаянию, как бы далеко от границы твоего собственного опыта она ни отстояла. Почему не российская действительность? Все просто: моя родина – планета Земля, и я не вижу ни малейшей причины ограничивать себя в выборе территории.

– Когда вы только задумывали книгу, о чем именно вам хотелось написать? И совпало ли это с тем, что увидели читатели?

– Я хотел написать историю человека, в одиночку бросившего вызов всему миру. Человека раздавленного, униженного и по-своему достойного своих страданий, но при этом способного к глубокому духовному перерождению. Собственно, история Авельянеды более-менее отражает мое представление о возможностях каждого из нас. Но, увы, между мной и читателем существует фильтр – критики. А большая часть из них увидела в романе политический памфлет, отсылку к российской, белорусской, северокорейской действительности и так далее. Неудивительно, что некоторых читателей это отпугнуло – я и сам терпеть не могу ничего подобного. Надеюсь, «Жизнь А. Г.» еще когда-нибудь прочтут под правильным углом.

– Есть ли у вас какая-то более или менее отчетливо сформулированная концепция собственного творчества? Что-то, что хотелось бы сделать, и что-то, чего не будете делать никогда?

– На вопрос, в чем наш долг, один из героев Орхана Памука отвечает: «Давать людям надежду». Мне нравится эта формула. Мы живем в эпоху всеобщего цинизма, когда даже лучшие из нас, говоря о ценностях и добре, прибегают к спасительной усмешке. Откройте любой европейский роман – это же откровенное глумление над всем, что создала человеческая культура. Исключения можно пересчитать по пальцам. Современный писатель в совершенстве овладел техникой, но напрочь забыл, для чего пишет. Мне бы хотелось вернуть в литературу веру в человека. И, может быть, не только в литературу. Пусть это сделает кто-то другой – ничего, я готов ассистировать. Но посвятить свою жизнь возне вокруг очередной литературной статуэтки кажется мне весьма странным выбором.

– Как вы думаете, какие существуют объективные характеристики, отличающие хороший текст от плохого? И что можно делать, чтобы совершенствоваться в творчестве?

– Эти характеристики дал еще Аристотель, да вот только разит от них чем-то казенным. Объективное определение красоты? Сильно сомневаюсь. Набоков считал Достоевского бездарностью, а я от него в восторге (впрочем, от Набокова тоже). Как нам примириться? Любые определения будут хороши для меня одного. С самосовершенствованием все несколько проще. Больше писать, больше читать – рецепт старый, но безотказный. От себя добавлю: почаще нарушайте привычные для вас границы. Чем экстремальнее будет ваш опыт, тем ярче ваша проза.

– Вы работаете археологом, занимаетесь альпинизмом. Находит ли это какое-то косвенное или прямое отражение в творчестве?

– Надеюсь, со временем найдет, и самое непосредственное. Археология и альпинизм позволяют соприкоснуться с некоторыми фундаментальными вещами, важнейшая из которых – смерть. Например, не все знают, что бóльшая часть экспонатов в исторических музеях добыта из погребений. Но, чтобы вы могли полюбоваться какой-нибудь древней брошью, кто-то должен полдня просидеть, расчищая могилу ее владельца. Это чисто психологически довольно нелегкое занятие. И наводящее на самые разные размышления. Альпинизм тоже своего рода прикладная антропология, возможность исследовать человеческую природу, прежде всего свою собственную. Я эти впечатления давно собираю и уже успел набросать несколько интересных сюжетов. Думаю, на знаменитые вопросы Гогена – откуда мы пришли? куда мы идем? – археология и альпинизм дают самые глубокие и обнадеживающие ответы.

– Стали ли вы сейчас, учитывая текущую ситуацию, больше читать, и если да, то что именно читаете?

– Я всегда читаю примерно одинаково – урывками по вечерам. Увы, эпоха запойного чтения для меня давно в прошлом. В нелегком выборе между главой чужого романа и абзацем собственного я предпочту последний. Любая книга, попавшая ко мне на стол, может задержаться здесь на месяцы. Но в этом есть и плюсы – приучает к более вдумчивому чтению.

– Над чем вы работаете сейчас?

– Над большим романом. Сижу над ним уже второй год и еще по меньшей мере столько же просижу. Это в каком-то смысле признание человечеству в любви, а заодно и попытка поделиться всем самым важным, что мне довелось увидеть и пережить. Если закончу его, буду считать себя счастливейшим человеком.

Полина БОЯРКИНА