Вячеслав ОГРЫЗКО:

В литературе множество парадоксов, если присмотреться

Главный редактор еженедельника «Литературная Россия», историк и литературовед Вячеслав Огрызко рассказал в эксклюзивном интервью «Учительской газете» о цензуре вчера и сегодня, о недопустимости каких-либо жестких рамок в литературе и о том, как изменились с советских времен модель управления культурой и отношение к писателю в обществе.

– Вячеслав Вячеславович, «Литературная Россия» известна читателям своей бескомпромиссной позицией. «ЛР» не боится кого-то обидеть, если так нужно для восстановления справедливости, и любит «срывать покровы», что уж говорить. В любом издании тон задает главный редактор. Скажите, как вам удается удерживать такую независимую и бескомпромиссную позицию долгие годы?

– В молодости, когда я только начинал тернистый путь журналиста, у меня было два ярких и противоположных примера – это были два главных редактора, под началом которых мне довелось работать в еженедельнике «Книжное обозрение». Конечно, я еще тогда сделал выводы, как надо работать (и как не надо), и во многом эти примеры и помогли мне выработать свою линию, когда я сам стал главным редактором. В газете «Книжное обозрение» я начинал работать под началом Алексея Ивановича Овсянникова. Это был человек очень добрый, который знал и любил книгу, литературу, переживал за состояние книжного дела. Но, к сожалению, он не был, так скажем, орлом. Он был сверхосторожен, эта осмотрительность проявлялась во всем. Вот конкретный пример. Случилось это, по-моему, еще до горбачевской перестройки, но тем не менее все уже ждали, в воздухе носилось – вот-тот что-то произойдет. Газета тогда помещала материалы не только о крупных писателях или книгах-событиях, но и давала небольшие информации о литературных вечерах и тому подобное. И вот однажды в одном из номеров в полосе оказалась небольшая заметка о том, что-де в каком-то городе клуб книголюбов организовал вечер, посвященный творчеству Высоцкого. Пятистрочная заметка, которая по большому счету никакой погоды не делает, ее можно давать или не давать. Однако на полосах порой возникали дыры, которые и затыкали такими небольшими информациями. В тот день решили заткнуть такую дыру этой заметочкой о Высоцком, но, когда подошли к стадии подписания номера в печать, в последнюю секунду полоса попалась на глаза главному редактору, и он приказал немедленно эту заметку снять, заменить другой.

– Почему?

Вот и мы так же недоумевали: почему? Первая реакция была такая: неужели мы все что-то пропустили, что-то из ряда вон выходящее? Может быть, там проскользнула какая-то гостайна или диссидентство? Но нет, заметка была вполне безобидная. Стали выяснять. Оказалось, за неделю до этого секретарь ЦК КПСС по пропаганде Михаил Зимянин провел на Старой площади совещание с главными редакторами центральных газет и обратил их внимание на то, что некоторые издания совершают, по его мнению, ошибку – привлекают нездоровый интерес к творчеству скандальных авторов. В частности, поставил вопрос: не слишком ли много материалов о Высоцком? Но ведь в нашем случае не было ни какого-то панегирика Высоцкому, ни каких-то оценок его творчества. Просто короткая информация!

– И тем не менее Овсянников решил ее снять?

– Да, испугался. А мы уже выбивались из графика, и искать новую заметку накануне подписания – это всегда чревато новыми ошибками: корректорскими, редакторскими. Поэтому мы пытались убедить Алексея Ивановича, что тут нет никакой крамолы. Но в ответ услышали: «Вы ничего не понимаете. Завтра этот свежий номер будет лежать во всех кабинетах Госкомиздата, и представьте себе, что какой-нибудь сотрудник, скажем, из главной редакции Худлита прочтет (а в Госкомиздате все знают о совещании с Зимяниным), ему что-то не понравится, и он обратит на это внимание своего начальника. Нам это надо? Из-за одной заметки будут вчитываться в весь номер, искать крамолу. А если эту заметку прочтет наш куратор в отделе пропаганды ЦК КПСС? Лучше снять, заменить чем-то и не вызывать ни у кого раздражения от греха подальше». Вот этому нас, молодых тогда журналистов, и пытался научить Овсянников.

– Вы сказали, у вас было два примера. Кто был вторым?

– Все поменялось, когда в качестве главного редактора нам прислали Евгения Сергеевича Аверина, который до своего назначения к нам работал помощником члена политбюро Виктора Гришина. Поначалу все испугались: новая метла, что от него ждать, неясно. Но оказалось, что работать с ним очень интересно, хотя и непривычно. Первое, что нас изумило, – у нашего руководства совершенно пропал страх перед куратором из отдела пропаганды ЦК КПСС, перед другими чиновниками. Мне рассказывали, как однажды Аверину позвонил первый зампред Госкомиздата Дмитрий Федорович Мамлеев и как он орал на него: «Да как вы посмели опубликовать интервью с Пикулем! Почему дали несколько полос? Кто такой Пикуль? Это же бульварное чтиво, а вы должны быть идейно выдержанной газетой… Кто вопросы придумывал? Кто такой этот Огрызко? Надо бы к нему присмотреться и, может быть, даже гнать его из газеты!» Как мне передавали, Аверин отвечал на гневные упреки зампреда жестко, отстаивал независимость, аргументируя свою позицию так: «Это ваше частное мнение, я так не думаю и не собираюсь делать никаких оргвыводов в отношении этого журналиста». И дальше такая твердая позиция по отношению к попыткам давления на газету сохранилась. Например, когда я привез из Ленинграда беседу с вдовой Федора Абрамова Людмилой Владимировной Крутиковой, в которой она приводила ужасающие факты издевательств цензуры над ее мужем, главред буквально с боем отстоял этот материал. Помню, главный размашисто ставит свою подпись «в печать!». Цензор в штыки, Аверин же дает указание: «Ничего не менять». И уезжает по своим делам. Ой, что тогда началось! Нам начали звонить из Главлита, требовали остановить печать номера. Потом звонил зампред Госкомиздата и орал на заместителя: «Я вам приказываю!» А зам не знает, кого слушаться – зампреда или главного? Звонил наш куратор из ЦК… Но, несмотря ни на какие звонки, газета вышла. И хотя зам был уверен, что главного снимут, беспокоился и за свое место, ничего такого не произошло. Конечно, телефоны в приемной весь день разрывались, и главного, как рассказывали, куда-то вызвали. Но Аверин нам ничего не сообщал – ни кто звонил, ни куда его вызвали. О чем-то мы потом догадались, что-то из других источников узнали. Но никому из членов редакции не было ни единого упрека, на летучке даже было отмечено, что материал о Федоре Абрамове замечательный, автор достоин поощрения… К сожалению, с Евгением Сергеевичем наши пути потом разошлись, но тем не менее это был достойный пример для подражания.

– Сейчас такой жесткой цензуры нет, однако бескомпромиссной и смелой журналистики не так много, особенно печатной и особенно в литературной сфере. Почему так?

– Вы или в чем-то сохраняете наивность, или в чем-то лукавите. Да, ликвидирован Главлит, да, канул в Лету ЦК КПСС. Но ведь осталась Старая площадь, где раньше заседали те самые работники ЦК, теперь там работают сотрудники Администрации президента. Некоторые методы, безусловно, эволюционировали и видоизменились, но в каких-то вещах поменялись вывески, а суть осталась прежней. Нет Госкомиздата, но есть его правопреемник – Федеральное агентство по печати. Нет прямой цензуры, но есть косвенная, есть экономическое давление, есть то, что у нас называют спорами хозяйствующих собственников. Ведь в советское время большинство главных редакторов не думали о насущных денежных вопросах: в каких помещениях сидеть, в каких типографиях печататься, чем за это платить. Это решал ЦК КПСС. Редакторы же думали только о содержании изданий, им вверенных. Теперь все изменилось. Печатному изданию только для самоокупаемости надо иметь немыслимые тиражи, а в нынешних условиях это невозможно. Но ведь за счет чего-то должны же эти печатные издания существовать? Вот вам и ключ к тому, какие теперь используются рычаги, для того чтобы кого-нибудь приглушить или придавить.

– Недавно вышла в свет ваша книга «Лицедейство, страх и некомпетентность: советская модель управления культурой и искусством». Сегодня в управлении культурой сохраняется эта модель, о которой рассказывает ваша книга?

– И да, и нет. Модель управления культурой не то чтобы осталась совсем прежней, скорее произошла какая-то «контузия». От старого взяли самое худшее и к этому худшему присоединили какие-то рыночные механизмы. В итоге свобода как бы продекларирована, но она мнимая, да и шедевров до сих пор нет. Сформировались другие негласные управленческие схемы, не оставляющие выбора, – нам сегодня в массовом порядке навязывают исключительно ширпотреб. Пичкают нас Устиновой, Донцовой… А то, что способно воздействовать на душу, из быдла сделать человека, не выпускают, ссылаясь на законы рынка, мол, неинтересно.

– Но поменялось отношение к писателям и в обществе…

– Конечно. Но, кстати, я бы не сказал, что раньше все было прямо идеально. Да, в советское время культивировалось, что писатели – инженеры человеческих душ, а литература способна преобразить общество. Да, поэтому к писателям относились как к элите. Но на поверку что из этого вышло? Власть в те годы породила сотни и тысячи графоманов. Да, выверенных идейно, но абсолютно не умеющих писать! Расплодилось море амбициозных посредственностей, которых по большому счету нельзя было на пушечный выстрел подпускать к читателям, потому что на их фоне терялись любые ориентиры. Люди, например, всерьез на одну доску ставили Михаила Шолохова, Петра Проскурина, Ивана Стаднюка, Михаила Годенко. Но кто такой Стаднюк? Документалист, не более. А самое главное – влиятельный литфункционер с большими связями в Кремле и Министерстве обороны. Но писал-то он плохо. Тем не менее печатался гораздо шире, чем Константин Воробьев, например, хотя их таланты просто несоизмеримы. Сейчас, увы, и этого нет. Раньше хотя бы были какие-то возможности, для того чтобы издаваться действительно талантливым авторам. И наряду с литгенералами Сергеем Баруздиным, Анатолием Алексиным и Альбертом Лихановым могли выпускать свои книги и Юрий Казаков, и Виктор Лихоносов… У читателей был хотя бы выбор.

– Получается, когда были рамки, выбор был, а когда рамки сняли, выбор пропал? Парадокс?

– Что-то вроде того. Но вы не подумайте, я против всяческих жестких рамок. Они вредны. В советское время у нас, к примеру, очень любили делить литературу тематически. Но настоящая литература рождается не от темы, а от человека, от его боли, от любви, только тогда у нее есть шанс хоть как-то повлиять на читателя, пробудить в нем что-то доброе, светлое.

– Вячеслав Вячеславович, cейчас многие говорят, что в современной литературе преобладает «чернуха», ничего доброго и светлого нет даже на горизонте. Как вы относитесь к такому утверждению?

– Я против этого. Когда говорят, что в литературе сейчас одна «чернуха», давайте что-то светлое и прочее, это неправильно. Судите сами. Тот же Роман Сенчин – певец «чернухи»? Я с этим не согласен. Писатель может (и должен) писать обо всем, если это его задевает, в том числе он может повествовать и о темных, низменных сторонах человека. Тут вопрос только в том, как он это делает. Если он исходит злобой, то, кроме злобы, такая литература тоже ничего не вызовет, она вредна. Но если настрой автора совсем другой, когда он берется за «чернуху», если он пытается найти выход к свету, тогда и эффект воздействия на читателя будет совсем другой.

– В общем, опять мы нащупали какой-то парадокс…

– В литературе вообще множество парадоксов, если присмотреться. Надо только уметь их увидеть и распознать.

Иван СТЕПАНОВ