Всепобеждающее зло. Нельзя перекладывать ответственность исключительно на родителей

Сегодня стало общим рассуждением: школа не виновата, школа не многое может. Те, кто утверждает это, а среди них много педагогов, управленцев, ученых, занимающихся педагогической наукой, пытаются вывести школу из «сектора обстрела», сводя причины происшедшего и вину за него исключительно к семье. Дескать, недосмотрели родители, при чем тут учебное заведение? Между тем ситуация напоминает происходящее в учреждении бытового обслуживания, не случайно нынче так легко говорят о том, что в школе оказывают специфические услуги, только раньше говорили: «Клиент всегда прав!», сегодня: «Не виноваты мы, он сам пришел!»

Да, ребенок приходит в школу, ребенка семья доверяет школе, которую выбирает, весь вопрос, в какой мере та может это доверие оправдать. Не секрет, что нынче в России школа так замучена бесконечными реформами, изменениями, отчетами, подсчетами, так принижена бюрократическим прессингом, отсутствием нормального финансирования и достойных зарплат, что у нее практически нет времени, сил, а подчас и желания, чтобы спокойно поговорить с ребенком, посмотреть ему в глаза, понять, что с ним происходит. Москва – исключение, тут норматив финансирования доходит до 123 тысяч на одного ученика (это постоянные деньги, а есть еще выделяемые на работы в интересах города, и тут вообще суммы беспредельные), идет жесткая борьба с бессмысленными отчетами и бумажной круговертью, зарплата педагога до ста тысяч и выше, у директора не болит голова ни по какому поводу – благоустройство, ремонт косметический и капитальный, оборудование и прочее оплачивает город (недавно каждому учителю в личное пользование дали по ноутбуку), школа получает деньги на повышение квалификации учителей, которые могут выбрать себе курсы и учреждение, в котором такие курсы есть. Лучшие 400 школ столицы сами аттестуют своих учителей на первую и высшую категорию, для остальных педагогов аттестация перестала быть восхождением на плаху, где за каждый промах отрубят кусок категории или унизят ни за что.Сегодня в столице идет серьезный разговор о том, что есть все основания считать московского учителя принадлежащим к среднему классу, но психология учителя все еще остается психологией неимущего, у которого одни претензии и немалые счета к государству и обществу. Не случайно на семинарах в Высшей школе экономики так часто повторяют тезис о том, что зарплата не влияет на качество работы учителя. Вопрос в том, чем должен (и должен ли) ответить на все это – и на зарплату, и на иное обеспечение – учитель, в кои веки ставший не нищим иждивенцем государства и общества, а полноправным гражданином, способным теперь и квартиру купить, и на машине ездить, и поехать за границу в выходные дни. Никого не удивляет, что за рухнувший самолет или космический корабль серьезно спрашивают с инженера и конструктора, а за плохо обученного и воспитанного ученика ответственность с легкостью перекладывают исключительно на родителей.Не секрет, даже во вполне благополучной Москве есть нынче Школы и школы. Рискну предположить, что в Школе выстрелами дети не будут решать споры о добре и зле, потому что там умеют рассмотреть каждого и понять, кто есть кто, и даже если ребенок болен, помочь ему в любом случае. Школа №263 явно к таким школам не относится хотя бы потому, что рассмотреть своего ученика на расстоянии вытянутой руки там не смогли. Сегодня еще один из легких ответов на сложные вопросы – мальчик болен, поэтому и произошло то страшное, что произошло. Мальчику даже те, кто не имеет никакого отношения к медицине, ставят диагноз шизофрения и пожимают плечами: дескать, что тут поделаешь. Между тем педагоги, которые в педвузе не сачковали, а упорно изучали психологию, могли бы понять, что с мальчиком что-то не так, предположить хотя бы то, что он, например, испытывает подростковую депрессию, постараться ему помочь выйти из нее. Другой вариант, который много хуже, но вполне реален, это возможный синдром Аспергера как один из видов аутизма, на это мог бы указать хотя бы один признак – хорошая механическая память при неразвитой эмоциональной сфере. Все радостно твердят нынче, что мальчик-то был благополучный, хорошо учился. Но специалисты знают, что те, кому присущ этот синдром, имеют хорошую долговременную память, накапливают много информации о том, что их интересует, интенсивно занимаются различными учебными предметами, много читают, причем не только обычные книги, но и специальные книги, справочники, энциклопедии, а поэтому значительно превосходят своих сверстников знаниями в интересующей их области. Но при этом таким ребятам трудно общаться со сверстниками, они лишены чувства юмора, раздражаются, если с ними не соглашаются (тут вспоминаются невписываемость в коллектив, несмешные шутки Сергея, непримиримый спор мальчика с учителем литературы). В случае с таким человеком возможны два варианта в зависимости от того, насколько успешной станет его социальная адаптация. Известны случаи, когда такие люди становятся значимыми и уважаемыми в обществе, многие очень известные люди (ученые, художники, инженеры, архитекторы) имели синдром Аспергера, но это не помешало им процветать и быть успешными. Но если у такого человека сохраняется проблема адаптации, то он будет иметь поведенческие расстройства, расстройства социального общения, и, как говорят специалисты, он может попасть в тюрьму за странные, немотивированные правонарушения. Расстрел в школе как раз можно отнести к странному и немотивированному нарушению, ведь, по сути дела, подросток пошел в школу с оружием не только для того, чтобы умереть, но и чтобы довершить спор с учителем. Вот только разве споры можно завершать так, как это захотел сделать он? Если бы учителя раньше поняли, что у них за ученик, отметили тот факт, что его, десятиклассника, по каким-то причинам провожает в школу бабушка, из секции забирает отец, общение с семьей могло быть совсем другим. Может быть, тогда выяснилось бы и многое другое: почему у парня такой жесткий график жизни, когда по минутам рассчитаны занятия учебные и занятия спортивные, почему семья старается не оставлять его одного, почему ему нужно обращать молитвы к Богу, может быть, родители надеялись, что Всевышний поможет ему в исцелении? (Кстати, может, хоть кто-нибудь тогда бы понял, что материалистическое мышление мальчика не могло быть совместимым с иным или во всяком случае совмещалось трудно.) Но учителя оказались профессионально беспомощны, удивительно педагогически близоруки. Не случайно сегодня уже говорят о том, что в педвузе нужно давать будущим учителям во много раз больше психологических знаний, чем дают теперь, ведь дети нынче пошли сложные, и именно психология может стать тем мощным увеличительным стеклом, а может быть, даже телескопом, который даже на расстоянии поможет увидеть то, что не сразу увидишь вблизи. Каждый учитель должен быть психологом, чтобы стать успешным в своей профессиональной деятельности. Однако пока в нарушении профессионального зрения винят исключительно школьного психолога. Не увидел, не поставил диагноз, не принял меры, не хватило профессионализма. Все, может быть, и так, но, с одной стороны, работа психолога подчас напоминает бег в мешке: ему нельзя работать с учеником без разрешения родителей, причем письменного. Это правило ввели после нескольких случаев, когда психологи работали с детьми, делали заключения, а потом эти заключения становились известны широкому кругу и дети сводили счеты с жизнью. От психолога нынче требуют подчас не конкретной работы по профилю, а каких-то отчетов, анкетирования, тестирования и прочего, имеющего весьма отдаленное отношение к живой работе. Справедливости ради нужно отметить, что в 263-ю по причине, которая уже не будет известной в силу происшедшего, как-то приезжала целая бригада психологов из окружного центра. Судя по всему, и бригада ничего такого сложного в школе не нашла. Тут, конечно, вопрос о профессионализме психологов, не случайно теперь в столице будут проводить масштабную аттестацию и повышение квалификации тех, кто работает в школах и центрах. Кстати, в советские времена не только психолог, но и районный психиатр должен был полдня в неделю посвящать посещению школ и просто наблюдать в это время за тем, какие процессы происходят в школах. Но если психологу для работы нужно разрешение родителей, то психиатра нынче и на порог не пустят.Для психолога мальчик тоже был весьма благополучным. Отличник, который думает о золотой медали, об успешной сдаче ЕГЭ, об интересных презентациях, о каких-то проектах и будущей учебе на мехмате или физфаке МГУ. Почему-то психолога (это уже и жизненная позиция, а не только профессиональная) не интересовало то, что находится за этим красивым и благополучным фасадом, как, впрочем, наверное, и учителей школы. Между тем главное для психолога, как мне недавно сказала одна из школьных специалистов, разговорить ребенка, добиться того, чтобы он высказал свое мнение по тому или иному поводу. Для этого есть такой прием, как круги общения, когда дети садятся в круг и говорят на определенную тему, передавая друг другу эстафету. Как правило, сначала есть упорные молчуны, но есть и другое: после нескольких таких разговоров начинают высказываться все, дети становятся понятны психологу, и он уже может обратить внимание классного руководителя, педагогов на того или иного ребенка, в трудных случаях проконсультироваться со специалистами из вузов или НИИ. На это, кстати, никаких разрешений семьи не требуется, требуется только желание работать с детьми, готовность помогать им. И не только психолога, но и вообще педагогов, если они, конечно, могут быть таковыми не только по должности, но и по призванию.Окончание следует