Все законы, которые применяли к языку, проваливались

​Виталий Костомаров – академик РАО, инициатор создания и президент Государственного института русского языка имени А.С.Пушкина, основатель научного направления «Русский язык как иностранный». Каждое выступление Виталия Григорьевича с большим вниманием воспринимают в России и мире, педагогическое и научное сообщества сверяют с ним свое отношение и свою деятельность по развитию и продвижению русского языка.

Многие авторитетные авторы, и среди них я бы в первую очередь назвал Ломоносова и Гоголя, любили сравнивать язык с океаном. Конечно, в первую очередь приходит в голову, что он очень богатый. Но я думаю, что в этом сравнении есть и еще одна сторона. В океане ведь есть всё. Где-то в глубинах и затонувшие корабли, и всякие морские гады… В бурю все плохое поднимается на поверхность. Так же бывает с языком. Я думаю, что мы сейчас переживаем что-то очень похожее, когда не очень хорошая часть нашего русского родного языка всплывает на поверхность. Видите ли, этот океан тем безбрежнее, чем больше людей им пользуется. Свою роль играет и динамика самого языка. Как любая сложная ярусно организованная система, язык все время развивается. Интересно, что скорость этого развития бывает очень разной в разные эпохи. Бывают эпохи, когда язык как будто бы дремлет, а потом, наоборот, развивается очень стремительно. Это в полной мере относится к нашей современности. Ныне техника дает невиданные способы овеществления, хранения, воспроизведения актов общения в реальной полноте звука, движения, цвета. Наше информационное, коммуникативное пространство изменяет свой объем, изменяет свой внутренний характер и структуру. Главное здесь, с моей точки зрения, то, что появляется возможность передавать, фиксировать изобразительность, движение, цвет, всю обстановку данного сообщения, данного текста. Мы не понимаем еще, что перед нами появился новый вид текстов. Их можно назвать синтетическими или синтезированными. Сначала это вызывало возмущение: как в эсэмэсках портят язык! Но в них не портят язык, а просто пытаются написать то, что обычно говорят. И если это произнести, то все будет звучать совершенно нормально. Никакой порчи нет, а есть просто другой способ общения. Новые возможности фиксации и воспроизведения текстов небезразличны для развития языка. На самом деле мы все хорошо чувствуем, иногда с удовольствием, иногда с отвращением, что грань между разговорным и книжным языком нарушается и нарушает привычную нам стилистику. Возражать против этого бессмысленно, управлять этим необходимо. Здесь важно пояснить одно обстоятельство. Мне в моих рассуждениях не хотелось бы употреблять термин «литературный язык», хочу сказать, как говорили старые языковеды, об «образованном» языке. Максим Горький говорил: литературный язык – это тот же народный язык, только обработанный писателями (не только писателями, конечно, но они действительно играют важную роль). То есть образованный язык – обработанный, рукотворный, вытащенный из гоголевского океана, в котором есть всё, и золото, и прекрасные рыбы, и грязь, и остовы погибших кораблей. У глагола «образовать» есть два значения: «сделать, сформировать, создать» и «просветить, обучить». Мне нравится термин «образованный язык», потому что он одновременно передает оба значения: образованным (рукотворным, искусственно сделанным) языком пользуются образованные (просвещенные) люди. Новые возможности фиксации информации заставляют нас по-иному посмотреть на проблему нормы языка. Сейчас появилось очень много норм. В академических кругах активно обсуждают проблему вариативности нормы. Вариативность нормы признает даже правописание, что, с моей точки зрения, совершенно невозможно и неразумно. Вариативность уничтожает само понятие нормы, мне кажется, что это для всех очевидно. Преподаватель не может с этим согласиться, потому что он должен отвечать на вопрос: «Как правильно?» В книжном и в некнижном языке должно быть стремление к порядку, к обработке языка. Конечно, нормализация может быть стихийной, с опорой на интуитивное ощущение правильности, но это ощущение очень вкусовое. Нормализация имеет успех тогда, когда она не произвольна и уважает законы языка и интересы людей. Именно нормы помогают не утонуть в океане языка. Так что же такое «норма»? Сам термин пришел в русский язык через польский и немецкий, не раньше первой половины XIX века. Это было связано с формированием нации, с индустриализацией, с фабричным производством. Для формирования нации действительно нужно единство территории с охраняемыми границами, нужна государственность и нужен язык. С середины XIX века термин «норма» языковеды стали применять по отношению к языку. Норму мы запечатлеваем в письменности. Раньше очень отличались деловая письменность и письменность церковная, существовала речевая двойственность. Правильность нашего языка была записана нормативно в учебниках, в словарях, в грамматиках уже во времена Ломоносова. Если раньше образцом правильности были именно тексты – церковные и деловые, то в данном случае мы оторвались от этого вида текстов и правильность стали искать только в текстах грамматических. По определению С.И.Ожегова, нормы – это «совокупность наиболее пригодных («правильных», «предпочитаемых») для обслуживания общества средств языка, складывающихся как результат отбора языковых элементов из числа сосуществующих, наличествующих, образованных вновь или извлекаемых из пассивного запаса прошлого в процессе социальной в широком смысле оценки этих элементов». Из этого определения можно сделать несколько выводов. Во-первых: объем литературного языка не задан свыше, а зависит от той цели, которую мы перед собой ставим, особенно в педагогике. Второй вывод: процитированное определение литературного языка как некоей совокупности наиболее пригодных, предпочитаемых средств констатирует наличие в языке других совокупностей, может быть, менее правильных, может быть, не всеми предпочитаемых, но все равно существующих в составе литературного языка. Эти дополнительные части обработанного языка дополняют нормы, контрастируют и даже конкурируют с ними, отчего сами нормы, сковывающие своей неподвижностью самопроизвольное развитие языка, или тоже меняются, или же, наоборот, сильнее отстаивают свое звание. Подтверждением этому может служить множество примеров. Трудно поверить, что союз «потому что» в XVIII веке считался почти неприличным. Может, кто-то так и говорил, но писать так грамотный человек себе не позволял. Самым распространенным был союз «затем, что» (можем это увидеть у Карамзина), был очень распространен также союз «ибо», полностью забытый в XIX веке, но почему-то возродившийся после Второй мировой войны. Слова «наиболее предпочитаемых» из приведенной дефиниции С.И.Ожегова тоже предполагают зависимость объема и характера литературного языка от преследуемой цели. Существен с этой точки зрения прежде всего набор важнейших для данной эпохи текстов, письменных или устных. Псалтырь и Евангелие в Средние века, краткий курс ВКП(б), речи вождей, передовицы «Правды» в советскую эпоху – все эти тексты оказывали существенное влияние на норму. В советскую эпоху, к счастью, основополагающими считали все-таки тексты писателей-классиков XIX века. Именно нормы помогают не утонуть в океане языка. Поэтому наложение нормы – это вещь необходимая, но и неприятная. Особенно неприятная для тех, кто хотел бы выразить себя, свою личность в языке. У поэта ведь в общем языке, кроме вот этого обязательного костяка, должно быть еще что-то дополнительное. Иными словами, объем языка обработанного, рукотворного все-таки больше, чем объем строгой нормативности в нем. Если согласиться со сказанным, то, думаю, можно связать понятие нормы с синхронией. Мы же знаем, что язык, а следовательно, и его норма при всей кажущейся устойчивости меняется. Но меняется так, что люди, пользующиеся языком, этого не замечают. Если же эти изменения становятся заметны, то все сразу начинают беспокоиться о состоянии языка и его нормы. Таким образом, норма – обязательная вещь, но привнесенная в язык ради интересов социума. Норма – основа литературного языка, но она меньше, чем его объем. И еще: норма обязательно связана с каким-то периодом, с синхронией. Немалую роль играет и динамика самого языка, вечно развивающегося, как любая сложная система. Причем развивается он по-разному на разных своих уровнях, в разных подсистемах. Многие авторитетные лингвисты считают недопустимым вмешательство человека в дела языка. Мысль об упорядочивании того океана, о котором говорил Гоголь, кажется им насаждением абстракций, искусственно получаемых из фактов реального употребления. На позиции, что нельзя вмешиваться в язык, в его развитие, стоял великий отечественный языковед А.А.Шахматов. Во всяком случае, в своей словарной работе он принципиально отказался от установления норм. Вместо этого отстаивал идею ссылок на источник: «характер источника ясно предопределяет, насколько то или иное слово следует считать общеупотребительным, насколько то или иное выражение можно признать достойным подражания». На этой идее основано мое предложение о том, что, кроме строгой нормы, в образованном языке должно быть что-то еще. Конечно, нас как учителей, преподавателей будет особенно интересовать первое, то есть норма. Но отмечу, что элита носителей языка, образованные люди, больше используют ненорму, чем норму, а вот преподаватель, конечно, должен бы в первую очередь транслировать норму. Поэтому естественно, что против позиции академика Шахматова резко выступил один учитель гимназии, и он был прав с нормативно-педагогической точки зрения. Правда, Шахматов на эту критику отвечал так: «Странно было бы, если бы ученое учреждение, вместо того чтобы показывать, как говорят, решилось бы указывать, как надо говорить». Сейчас наши учреждения и наши власти считают, что они могут указывать, как надо говорить, правда, из этого никогда ничего хорошего не получается, но тем не менее такие попытки есть. Корней Иванович Чуковский не соглашался с этим мнением. Он писал: «Люди так представляли себе, что мимо них протекает могучая речевая река, а они стоят на берегу и с бессильным негодованием следят, сколько всякой дребедени и дряни несут на себе ее волны… Но можем ли мы согласиться с такой философией бездействия и непротивления злу? Неужели мы, писатели, педагоги, лингвисты, способны только плакать, негодовать, ужасаться, наблюдая, как портят русский язык, но не смеем и думать о том, чтобы мощным усилием воли подчинить его своему коллективному разуму? Для разумного воздействия на языковое существование людей у нас есть могучий комплекс сил, мощные «рычаги просвещения», школа, радио, кино, телевизор, множество газет и журналов». Не представлял себе Корней Иванович, что у нас будет и кино совершенно «разболтанное», и телевидение, потерявшее всякие контакты с нормативной частью нашего языка, и Интернет, где вообще все оказывается допустимым. Вместе с тем норма – это очень подвижное явление. Даже на протяжении 20-30 лет норма может меняться, но не вся норма, а какие-то отдельные нормы. Как быть? Это сложный вопрос. Наверное, его надо как-то решать. Наталкиваясь на вариативность, мы сталкиваемся с неизбежными трудностями. Никакими законами нельзя нормировать язык, поскольку язык – живое существо, живая система и всегда будет выражать разные мнения. Многие выступают за языковое разнообразие, особенно его будут защищать поэты и писатели, для которых самовыражение в языке необходимость. Все царство языка подчиняется законам, но своим, очень таинственным, которые юридически вряд ли можно изложить. Опыт показывает, что все законы, которые применяли к языку, проваливались. И при царях, когда законодательно пытались изменить нормы языка, и во времена Третьего рейха, когда пытались избавиться от французских слов. Как говорил Пушкин, русскому языку «поболе нужно дать воли, дабы он развивался по собственным законам». Именно собственным, а не юридическим. Я не уверен, что знаю, как лучше поступить. Какие-то законы, какие-то кодификации, конечно, должны быть, и прежде всего для учителя школы. На своих уроках он должен обязательно подчеркнуть, что одно правильно, а другое – нет. Он должен решить для себя, как правильно, и требовать, чтобы ученики говорили так же. Это единственный выход, который можно найти…