Все к лучшему. Оксана БЫЧКОВА

Дебютный фильм Оксаны Бычковой «Питер FM» сразу же принес режиссеру известность. Картина претендовала на внимание практически всех российских профессиональных кинопремий: на последней «Нике» номинаций у нее было две, и не беда, что пока дело только номинациями и ограничилось. После общения с Оксаной показалось, что с наградами в будущем у нее все получится.

– Оксана, можно понять, что, начиная «Питер FM», вы представляли, о чем речь, потому что сами поработали редактором на информационной радиостанции. И кажется, как раз в Питере?

– Это правда, хорошо знаю, что такое за полчаса сделать правильно и технологично выпуск новостей, который должен обязательно начинаться словом «сегодня». Меня этому учили, я даже ездила на специальные курсы, организованные всемирно известной немецкой радиокомпанией «Дойче Велле». Так что я действительно понимала, про что снимаю. А еще одним моим везением было то, что после Высших курсов сценаристов и режиссеров мой мастер Петр Ефимович Тодоровский позвал меня вторым режиссером на картину «Созвездие быка», и опыт, полученный там, тоже трудно оценить, съемки были тяжелейшими…

– Но до всего этого вы сняли две короткие картины, и одна называлась «Две стороны стекла».

– Это был давний сценарный набросок Наны Гринштейн, моей вечной подруги и автора, она написала его однажды во ВГИКе, и когда мне потребовалось на курсах снять учебную работу, мы о нем вспомнили. Сюжет нужен?

– Почему нет?

– Человек сидит в кафе, а за оком идет дождь. Человек пьет кофе, он и забежал сюда, чтобы укрыться от дождя. А на улице люди под зонтиками, кто-то таксу выгуливает, и вдруг с другой стороны окна останавливается девушка, начинает улыбаться, прихорашиваться, поправлять прическу …

– Постойте, я это кино видел, оно черно-белое, и девушка улыбалась не человеку, сидящему у окна в кафе, а своему отражению в зеркальном стекле, а он думал, что ему…

– Это была такая весенняя, майская история.

– Наверняка есть какая-то связь между давним дождливым наброском и нынешним «Питером FM»?

– Есть, конечно. Люди, мне кажется, в них очень похожи. Нам хотелось, чтобы герои были сродни реальным прохожим, которых мы снимали возле метро, просто на улицах. Я очень люблю Питер, даже не смогу объяснить связно и логично, почему. Есть вещи, не поддающиеся объяснению, кого-то любишь безусловно, а тут привязан не к пафосу, не к Петербургу, не к каналам и зданиям красивым, а к ощущению самого города. Мне в нем комфортно как-то.

– Вероятно, для вас не стало большой новостью, что мнения о вашей картине при ее появлении были достаточно разными, кто-то вспоминал «Я шагаю по Москве», кто-то – «Июльский дождь», третьи называли ее «симпатичным пустячком».

– И что это кино ни о чем – тоже говорили… На самом деле кино на свете существует разное, есть с острой драматургией, когда эпизод за эпизодом невозможно оторваться от экрана, а есть фильмы, сотканные из ощущений – воздух в эту секунду влажный, и мимо бабушка какая-то прошла. Одна созерцательность, все построено не на эффектах, не на ударах в солнечное сплетение, а на настроении. И получается просто полтора часа рассказа о городе. Одной из важных вещей в кино мне кажется еще тот ракурс, в котором оно говорит о жизни – кто-то может сказать, как красиво отражается в воде закат, а ему возразят, что в воде плавают порожние пивные бутылки. Место одно, а посмотреть на него можно по-разному. Так что все зависит от взгляда, а находить хорошее в любой ситуации так важно.

– Не выходит ли, что постоянно надо уговаривать себя и зрителя: ребята, как бы там ни было, а жизнь все равно прекрасна.

– А в чем иначе смысл? У меня на днях была замечательная история: ехала в метро, а в вагоне сидела бабуся, маленькая такая, ножки до пола не доставали. И вот она сидит и рассказывает ласково, как сказку, историю сотворения мира: в первый день было то-то, во второй другое. Рассказывает неизвестно кому, сама себе, в пространство, люди отворачиваются, смотрят уныло и скучно, а она сквозь шум и грохот поезда продолжает о своем: Бог сотворил людей по своему подобию, а Бог – это любовь, значит, и любовь сотворил тоже по своему подобию. Что она делала? Тоже уговаривала. Когда делаешь свое кино, если делаешь искренне, то непременно в своем мироощущении, как чувствуешь. Себя я не уговариваю, просто внутри есть установка, что все к лучшему, даже в самой трудной ситуации – к лучшему, на пользу. А по-другому зачем?

– Откуда эта романтичность, неужели жизнь не била?

– Била. И немало. И, наверно, это не лучшее свойство памяти забывать о том, что забывать не стоит, но я действительно стараюсь помнить только хорошее. Я же понимаю, что все обиды и мучения, и тяжелый физический труд, все, без чего не снимешь кино, тебя организовывает, воспитывает характер, ответственность за людей. При этом смотрю какой-то фильм, который кажется талантливым, киношным, и – плакать хочется от безысходности, от того, что в нем люди ненавидят друг друга. Наверняка человек это тоже искренно снимал, и не для того, чтобы взять за горло зрителя и макнуть его в грязь. Может, он так чувствует, но делается страшно. Чехов мой любимый и замечательный писал без всякого сахара, но у него даже не самых прекрасных героев хочется любить, их есть за что любить, мне это кажется важным. И такое кино людям тоже нужно, не только о том, что все плохо.

– Перед запуском первого «длинного метра» у вас был холодок предощущения неведомого, чувство опасности перед большим делом, встречей, наконец, со звездами, кто ж их знает, какие они на площадке. У вас их там целая коллекция, одного Машкова небось пришлось уговаривать….

– Страх был ужасным, особенно в первые несколько дней. А потом представьте себе, что можно чувствовать, когда целый год только и слышишь, что кино не получается, не удается, что надо быть готовым ко всему, а потом все так поворачивается. До сих пор считаю, что в тот момент делала все, что могла. И делала искренне. Но когда люди, дававшие деньги, постоянно тебе втолковывают, как это плохо и почему такое кино – не их кино, то уже как-то привыкаешь, появляется обреченность, думаешь: ну не получилось, бывает, первое кино, впредь буду стараться. Но есть профессиональные вещи, которые надо знать, а есть те, которых в себе не изменить, когда хочешь говорить и делать именно так, а не иначе.

А Машкова, слава богу, не уговаривала, он прочитал сценарий, а потом еще час рассказывал о своих впечатлениях и о том, как бы сам, будь режиссером, это делал. При этом он обладает потрясающим свойством организовать съемочную площадку таким образом, чтобы все его полюбили, с ним было так легко и хорошо.

– Кстати, не секрет, что режиссеру в кино на площадке для выброса адреналина совсем нелишне владеть неким комплектом нецензурных слов. Вы их знаете?

– Как и каждый русский человек. Но не пользовалась, наверное, все-таки для меня существует какой-то порог. Но то, что режиссер иногда это должен уметь, правда. При этом убеждена, что при актерах, а тем более на актеров орать ни в коем случае нельзя. К счастью, мне повезло с артистами, поводов не давали.

– На одной пресс-конференции вас спросили, как отнеслись к свалившейся славе. Не возвращался бы к этой теме, если бы не узнал только что о месяцах «упреков и подозрений», сопровождавших съемки картины.

– Конечно, успех был неожиданным, но, по правде говоря, без кокетства хочу сказать, что не понимаю про славу. Если вы думаете, что у меня обрывается телефон от предложений, то этого нет. Я продолжаю тихо себе писать сценарии, жизнь продолжается без потрясений, единственное, о чем скучаю, – о работе, я привыкла много работать. Писать, конечно, здорово, но график жизни стал другим, хочется съемок. А славы как таковой что-то не наблюдаю, не чувствую.

– Как отнесся к картине ваш мастер Петр Ефимович Тодоровский?

– Не хвастая, скажу, что он остался доволен, картину смотрел в разных версиях, начиная с черновой сборки, еще тогда пенял: зачем показываешь, знаешь ведь, что точно понравится, потому что люблю городские истории, прохожих на улице, лирику. И когда они с женой Мирой Григорьевной пришли на премьеру, то наговорили много хороших слов.

– Самой в кадре засветиться не хотелось?

– Я попробовала, ведь у меня практически вся группа снялась, кроме оператора, ему надо было стоять за камерой. Мы выступили дуэтом с сестрой, и так потом легко было себя вырезать, понимая, что никогда больше этого делать не буду.

– В ваших планах, сколько известно, присутствует «Щелкунчик».

– Говорила о сказке и «Щелкунчике», потому что в сказках абсолютная какая-то мифологическая основа, они, простите за университетское образование, архитипичны, и современная девушка Маша, которую зовут так же, как и героиню балетного «Щелкунчика», может вдруг попасть в сказочное, гофмановское пространство, которое тоже можно выстроить в реалиях нынешней жизни. И получится городская сказка. «Амели» ведь тоже городская сказка.