Всадник без лошади. Народное искусство в понимании современного художника

Если на минуточку представить, что в программу школьного предмета «мировая художественная культура» завтра включат современное искусство, то придется признать, что попытка наверняка провалится. Нет, как раз нынешние отроки воспринимают contemporary art если не с энтузиазмом, то с интересом, о чем свидетельствуют отзывы опрошенных мной на выставках юных зрителей. Еще бы: тут тебе и выложенные лампами письмена, и граффити, и поющие скульптуры, и яркие фильмы-ролики. С ними говорят на понятном им языке. А вот со взрослыми явно возникнут трудности – странные, не похожие на классические образцы, арт-объекты многим кажутся лишь эффектным трюкачеством, а то и откровенным мошенничеством. У большинства современное искусство вызывает множество вопросов.

На самые острые из них согласился ответить один из представителей новой творческой формации, Михаил Косолапов, чья работа поразила меня на недавно прошедшей 2-й Московской биеннале современного искусства (см. «УГ» №14 от 3 апреля 2007 г.). Его висящий на перевернутой пирамиде из лесок, как бы парящий в мироздании, серебристый пень заставлял ощущать красоту мира в непривычном виде. При знакомстве с Михаилом выяснилось, что он способен столь же ярко излагать свои мысли и на словах, благо к своим 36 годам успел поработать в рекламном бизнесе и в журналистике (печатался в «Новом очевидце», сейчас пишет для журнала «Крокодил»). Как художник Косолапов известен и персональными проектами, и групповыми – в составе Art Business Consulting.

– Произведения современного искусства часто несут какую-то смелую, провокационную идею, но ее художественное воплощение кажется слишком примитивным. Например, на биеннале были выставлены две бутылки кока-колы, символизирующие разрушенные башни Нью-Йоркского торгового центра. Михаил, у вас есть какие-нибудь критерии, позволяющие определить, что является искусством, а что нет?

– Что в двух бутылках смелого и провокационного? Неудачная работа. Но часто кажущаяся простота – художественный прием. На биеннале была показательная работа другого автора: список как будто террористов, которые без суда и следствия содержатся на американской базе в Гуантанамо. Наших зрителей такое художественное высказывание не трогает, а для американца или европейца это – поступок, крик «Не могу молчать!». С виду все примитивно и убого, как солдатское кладбище: одинаковые металлические листы, строгий шрифт, ряды арабских имен – получается такой трогательный переносной мемориал. Это искусство или политическая демонстрация? Не знаю. В определенном смысле – все искусство, если оно задумывается автором как таковое. Скульптуры и картины Зураба Церетели – это произведения искусства? Разумеется. Оно разное.

– Но вам могут возразить: Зураб Церетели хотя бы рисовать умеет, а, глядя на многие произведения современного искусства, возникает ощущение, что художником может стать любой человек, без каких-либо умений…

– Многие про «Черный квадрат» Малевича до сих пор не перестают говорить: и я так смогу. Смогу что именно? Черной краской квадрат нарисовать? Для этого ума не надо. Ты как Малевич смоги. Это гораздо сложнее. Накидайте тряпок на пол, назовите это скульптурой – это не станет искусством. А я накидаю – станет, потому что художник делает искусство из всего. Что здесь умение – ведь не тряпками же кидаться, правда? А рисовать, скажем, ваш портрет я бы не взялся. Не умею и не хочу. Но вы не волнуйтесь – в одной только Москве каждый год выпускается несколько сотен дипломированных живописцев. И все они умеют рисовать, как Шагал, как Гоген, как Веласкес, как Малевич, как Модильяни – как кто угодно и даже лучше.

Кстати, многие современные художники имеют академическое образование, и оно им отнюдь не мешает. Надо просто понять, что критерии классического искусства сейчас уже неприменимы. Искусство всегда искало адекватный своему времени, своей культуре и цивилизации язык, а не просто подражало видимости окружающего мира. Египтяне видели мир как мы, а изображали его как инженерные графики – плоскими чертежами, развертками. Так и европейская живопись тоже по-своему открывала мир пятьсот лет назад. А несколько десятков лет назад мир ее закрыл. Вместо прекрасного, безобразного, глупого, умного, бездарного, великого – какого угодно, но живого искусства, от живописи осталась мертвая школа. Сейчас в искусстве не существует единой изобразительной техники, оно синтетическое – использует как инструменты холст, камеру (видео-арт), собственное тело художника (перформанс), компьютер, мобильный телефон, да хоть банки эти из-под колы. Мы живем в фрагментированном мире, и вот это ощущение проявляется в современном искусстве.

– Прошедшая биеннале современного искусства озвучила мысль о том, что искусство в сегодняшнем мире – не более чем примечания. Вам не жалко, что к мнению художника больше не прислушиваются?

– Да этого художнику и не нужно, по-видимому. Иначе он бы занимался политикой или финансами, или нефтью торговал, или, на худой конец, острил по телевизору, а не возился бы в своей песочнице на обочине «геополитического процесса».

– Михаил, а вас не пугает, что современное искусство становится все более модным, судя по количеству гламурной публики на выставках? Что оно может подчиниться законам шоу-бизнеса и конвейера, над которыми пока еще иронизирует?

– Оно уже в какой-то мере живет законами шоу-бизнеса. Олег Кулик известен российской публике как голый человек-собака. Тот его перформанс – больше десяти лет назад – длился всего несколько минут и назывался «Одинокий Цербер, охраняющий последнее табу». Кто-нибудь, кроме специалистов, знает об этом? Или о том, что он сделал массу других интересных работ и знаменит на весь мир? Или Йоко Оно – все знают ее благодаря браку с популярным певцом Джоном Ленноном, хотя еще до встречи с ним она была довольно известной художницей, участницей группы «Флаксус».

Я не боюсь шоу-бизнеса – наоборот, я был бы только рад, если бы мои работы стабильно покупались. Хоть мастерская бы появилась, подмастерья-гастарбайтеры… Или вы думаете, что Микеланджело сам обтесывал многотонную глыбу мрамора, создавая статую Давида?

– Кажется, что в нашей стране, где сильны классические традиции, реализм, у contemporary art нет перспектив стать народным искусством. Вы делали проекты в российской провинции. Как их принимали?

– Это в столице и крупных городах сильны, как вы говорите, культурные традиции. А выйди за пределы МКАД – и где там «культурные традиции» и «реализм»? Там скорее сюрреализм. У contemporary art есть как раз огромные перспективы стать «народным искусством», потому что это практически единственное искусство, которое доступно и понятно людям.

Четыре года назад в рамках public art фестиваля «Культурная столица Поволжья» я строил скульптуру в Нижнекамске. В культурном смысле это пустыня. Сорок лет назад Нижнекамск построили на пустом месте. Два завода – нефтяной и шинный, «хрущевки» с остатками советской агитации на стенах, кинотеатр, сквер, фонтан, дискотека, Вечный огонь – вот и все. Промышленный город, каких по всей России десятки, если не сотни. И вот туда высаживается «десант» современных художников. Public art – это уличное искусство. Традиционный скульптор годами работает в мастерской, делает эскизы, пробует, переделывает, размышляет. Скульптор public art выходит на площадь и работает среди людей. У него есть только одна попытка, как у сапера.

Я решил сделать в Нижнекамске «золотого человека» из шин, такого здоровенного «идола места». Заказал старые покрышки – благо их навалом, трубы, бригаду газосварщиков и начал работать на центральной площади города. Вокруг собирались аборигены и говорили, нам это не нужно, мы твоего болвана все равно сломаем. Я говорю, валяйте, только сначала я закончу, а потом делайте что хотите. В итоге на площади появился 5,5-метровый, сверкающий на солнце золотой эмалью идол. Причем нижнекамцы его полюбили, возили в Казань на какую-то промышленную выставку в качестве символа города, подкрашивали, таскали по городу с места на место. Дети по нему лазали, свадьбы фотографировались, голуби его метили – все как положено.

Через год меня позвали в город Чебоксары, который стал очередной культурной столицей Поволжья. Я предложил сделать альтернативный памятник Чапаеву, поскольку Василий Иванович родился именно здесь. Но памятник не «красному комдиву», а тому «культурному герою» и любимому всеми фольклорному персонажу, в которого он превратился после знаменитого фильма. По кинокадрам я смоделировал на компьютере трехмерную голову артиста Бабочкина и чуть-чуть ее подкорректировал. Потом это виртуальное изображение выжгли лазером внутри 20-сантиметровой стеклянной сферы – с учетом того, что сфера работает как линза – почти в натуральную величину. Сам «памятник культурному герою» выглядел так: грубый арматурный конус как будто взламывал из-под земли плиты мостовой и торчал метра на два над землей. На уровне глаз зрителя среднего роста из конуса «вываливался» пузырь – голова Чапая. Получился такой ироничный «народный» памятник, который сограждане по-своему и оценили: через пару недель голову Чапаева отломали и стащили прямо из-под камер наблюдения. Выходит, народу понравилось…