Возвращение

Троица. Летние каникулы. С каким нетерпением ждет детвора это время! Кажется, оно остановилось и не движется. Но вот наконец я в поезде и еду к моей тете в дорогие мне места на станцию Поныри. 1946 год. Год как закончилась война. Прошло два года с небольшим, когда в сорок третьем из разрушенных, сожженных мест нас с мамой увозил в Москву папа. Поезд пришел на станцию Поныри прохладным ранним утром. На безлюдной платформе стояла дежурная с флажком, и трое мужчин спешили по платформе, отыскивая нужный вагон. Еще минута, и поезд, загромыхав, медленно отошел от станции. Мы с мамой, взяв свою поклажу, прошли мимо небольшого деревянного домика, где был помещен вокзал, и оказались на сельской улице. Обогнув последний дом, вышли к телеграфным столбам и зашагали по пустынной дороге. Зеленые поля, раскинувшиеся вокруг, оглашались пением жаворонков, и свежий ветер приятно ласкал лицо. На душе было легко и спокойно. До первой деревни было пять километров, а от нее еще два километра полем до нашей.

В тот год праздновали раннюю Троицу. Этот любимый праздник, престол в тех краях, с радостью отмечали все три дня, ходили в церковь на службы, ходили в гости друг к другу, не работали в поле. Мы приехали в первый день праздника. Дома все украшены молодыми березовыми ветками, на земляном полу ковер из зеленой свежей травы, а в красном углу перед иконами неизменно горит лампадочка. Дома не закрывались на замки, замков просто не было. Только из большого деревянного сундука торчал ключ. В нем хранились пожелтевшие от времени «крестильные рубашки», полушалки – память о матери, да расшитые красными петухами белые полотенца, которыми украшались иконы. Деревня опустела, жители ушли на праздник к лесу. Там молодые девушки и парни поют частушки, играет гармошка, все радуются и веселятся.

Едва оказавшись в доме у тети, я уже бежала к лесу на гулянье. Хотелось скорее быть среди друзей, радоваться встрече с ними. Мои подружки и я подросли, нам теперь уже по десять-двенадцать лет.

Пора рабочая

Быстро промелькнули три дня праздников. Наступили будни, начиналась рабочая пора. Солнце припекало жарко, в саду появились ростки фасоли, взошли свекла и морковь. У меня была обязанность пропалывать грядки и смотреть за теленком, которого рано утром привязывали на лугу среди бесконечных канав-озер так, чтобы он не ввалился в одно из них. Иногда его не было видно от дома, тогда надо было пробежать до березки на бугорке, чтобы увидеть нашего Буяна… Вечером, выдернув колышек с веревкой, я вела его домой. Теленок шел в горку неохотно, останавливался, но вскоре мчался к дому, подпрыгивая на ходу.

…Издалека послышалось пение, это возвращались с полевых работ колхозники. Я вслушивалась, как звонкий голос запевал, а все женские голоса подхватывали песню, и неслось далеко-далеко:

– У дере-е-вни под раки-и-той русский раненый лежит…

…А мы, сидя на крылечке, рассказывали друг другу всякие истории о колдунах и принцессах, пока, совсем напуганные услышанными страстями, не разбегались по домам. А иногда мои подружки говорили:

– Пошли провожать Надечку до ее мазанки.

Мы шли стайкой и боялись каждого кустика, принимая его то за человека, то за какое-то причудливое неведомое страшилище.

Середина лета

Давно прошли большие праздники – Вознесение и Троица. Год был очень жаркий, засушливый. Еды было мало. Погреба давно опустели. Люди с нетерпением ждали созревающих овощей, ждали «новины», когда можно будет «подкапывать» картошку. Дети зорко следили за курами, какая снесет яичко.

Я очень любила хлопотливую, заботливую наседку, которая ходила в окружении пушистых комочков-цыплят. Как только в небе появлялся коршун, мы громко кричали, махая руками, защищая взволновавшееся семейство. К вечеру наседка усаживалась в хате на одно и то же место, закрывая своими крыльями своих попискивающих детей. Вскоре все затихало, а мне чудилось, что к ней крадется за маленьким цыпленочком наш кот, который часто любил приносить на крыльцо дома маленькую птичку или мышонка, совсем маленьких, как наши цыплята.

…Молодые мечтают уехать из деревни. Парни уезжают учиться, а девчата ждут их, чтобы выйти замуж и уехать с ними учиться или работать на заводы. Из колхоза старались никого не отпускать. Оказывалось, что у колхозников не было паспортов. В старости Ниночка горько скажет: «Как мы годами тяжело работали за палочки, бесплатно».

Уже поспела рожь, и перед домом чистили площадку от травы, делая ток. На нем обмолачивали расстеленные на земле и золотом блестевшие на солнце снопы с полными колосьями ржаных зерен. Площадку огораживали снопами, делая стенки, чтобы зерна не разлетались при обмолоте. Несколько женщин, став в кружок, ловко колотили цепами по соломе, стройно отчеканивая ритм. Стояла жара, парило. Люди торопились сделать работу до дождя и убрать в укрытие мешки с зерном. Когда взрослые уходили на обед, мы становились к току.

– Рукоятка цепа длинная, тяжелая, – жаловалась я, – поэтому плохо получается.

– Нет, просто не умеешь, – отрезала моя подружка, ловко ударяя цепом по золотой соломе.

Мы группой ходили на скошенное поле собирать колосья. Солнце пекло нещадно. Скошенное поле далеко простиралось, а торчащие из земли от скошенного жнивья острые соломинки больно впивались в ноги, кололи руки до крови. Мы старались босыми ногами осторожно наступать на горячую землю, чтобы меньше пораниться, и стойко оставались на поле, набирая по целому мешочку колосков.

Отъезд

Наконец наступили последние дни августа. Не дождавшись мамы, собрав свои нехитрые вещи в узелок и книгу с засушенными цветками, мы с тетей поехали в Москву. Я с грустью смотрела из окна поезда на быстро проносившиеся перелески и поля. Столбы с провисшими проводами сменялись пригорками, на которых цветы сливались в одну сплошную массу, и невозможно было увидеть ни голубого цикория, ни желтых зонтиков пижмы. Только красные грозди рябины узнавались и быстро уплывали. Паровоз тяжело пыхтел, покрывая нас дымом. Колеса неустанно постукивали, в открытое окно залетал прохладный свежий ветер, и небо вдали сливалось с полем, образуя линию горизонта.

Приехав в Москву, нахлынула радость от встречи с городом. С Курского вокзала ехали на трамвае, и я всматривалась в знакомые места, удивляясь, что ничего не изменилось. Радостное чувство охватило меня после четырех месяцев разлуки с Москвой, я впервые поняла, как дороги мне родные Таганско-Крестьянские улицы. На Таганской площади промелькнул скверик около кинотеатра. Трамвай, громыхая, по Воронцовской улице подкатил почти к нашему дому. Огромные квадратные часы на часовом заводе показывали утреннее время, прохожие торопились на работу. Теперь я дома, и совсем другие дела начинались у меня.