Возмездие

Так ей сказала мама. “Как это – увела? Он что – маленький?” – спросила она, дрожа всем телом и встряхивая кудрявой головой.

Мама сидела совершенно белая, в своей неизменной белой блузке и темной юбке, губы у нее тоже были белыми и пальцы тоже.

Мама стряхивала пепел сигареты слишком часто, даже не выкуривая, только затягивалась и затягивалась. И вдруг она испугалась за мать. “Ты совершенно обкурилась, что тебе папа говорит!” – закричала – и осеклась. Мама подняла на нее глаза.

Отец ушел ночью, когда она спала. Собрал чемодан и вызвал такси.

– Ну почему, мамочка? – плакала она.

– Потому что отец встретил и полюбил молодую женщину.

Отец был почтенный профессор биологии, заведовал кафедрой. Молодая женщина была художницей, книжный график, только что развелась с мужем и “подхватила профессора”, как сказала мама:

– Надо же ей было самоутвердиться после того, как ее оставил молодой муж. Бедный папа сказал мне, что она полюбила его.

– Бедный, он совсем потерял голову! – вздохнула мама.

Мама преподавала русскую литературу в пединституте, была доцентом, волосы носила пучком и еще гребнем их закалывала.

– Мама, подстриги волосы, сделай себе модную стрижку! – не раз упрашивала она. – И купи себе костюм. Мне надоели твои блузки да юбки, юбки да блузки.

Папа поднимал голову от газеты и изрекал:

– Во всех ты, душенька, нарядах хороша!

Мама принимала это всерьез и с укором говорила:

– Вот видишь? Папе нравится…

А потом он с чемоданом ночью убежал к молодой. Наверное, ее тоже “душенькой” называет.

Несколько месяцев отец не звонил им – только по почте переводил деньги, и она поняла, что отцу было стыдно – может быть, перед ней даже больше, чем перед мамой.

– А ты давно знала про эту художницу? – спросила она маму.

– Папа пришел, взволнованный этим знакомством, потом стал пропадать по вечерам… – мама остановилась, будто не желая ей все сказать.

– Вот вырастешь – и тогда я тебе расскажу подробнее, но папа сам мне сказал, что полюбил другую женщину, уходит к ней и просит на него не обижаться.

Прошло полгода, позвонил отец, поговорил с мамой и подозвал ее. Отец просил ее приехать к нему в гости и познакомиться с его новой женой.

– Я поговорю с мамой – захочет ли она меня отпустить, – сухо сказала она отцу.

– Хорошо, – деловито ответил он. – Я перезвоню тебе послезавтра.

Мама сидела за столом в кухне, и у нее так дрожали руки, будто пальцы кто-то невидимый в воздухе колол булавками.

– Что он тебе сказал? – спросила она.

– Он попросил о разводе…

– А ты согласилась?

– Конечно.

– Отец – настоящий предатель, – пылко воскликнула она.

Мама плакала, и слезы ее в сигаретном дыму казались какими-то сизыми струйками, сбегающими по щекам.

– Не пойду к нему, не хочу знакомиться с его молодкой!

Мама притянула ее к себе, поцеловала и сказала:

– Я хотела бы, чтобы у тебя был отец, чтобы ты его не потеряла из-за меня.

– Но, мама, это будет предательством, если я пойду к нему и к ней…

– Что же делать, моя девочка, я не хочу, чтобы ты совсем лишилась отца.

Впоследствии они часто вспоминали этот разговор и то роковое благородство, которое проявила мама.

Молодая женщина понравилась ей тем, что была современна, обаятельна, с восхищением встречала любую резкость, которую она себе позволяла, так что даже отец, который почти откровенно стал перед ней заискивать, ежился. Отец открыто ее задаривал. Она приходила и рассказывала маме со смехом, как она дерзила, как “мачеха” хохотала, а отец трусил и морщился. Мама вздыхала: ей не нравилось, что она перестала уважать отца.

– Мамочка, за что же мне его уважать – за то, что он предал тебя и нас оставил?

Развод уже состоялся, и отец с молодой женой снимал квартиру у знакомых.

Мачеха ее увлекала все больше – ей хотелось быть похожей на нее, а не на скромную маму с пучком и блузками. У мачехи было несколько пар брюк, много свитеров и курток, которые постоянно менялись, и оттого художница всегда выглядела нарядно и ново. Казалось, что дважды один наряд не повторялся. Так было и с людьми. Вокруг мачехи постоянно крутился вихрь молодых людей – тоже художников или просто тех, кто пытался рисовать, или писать стихи, или петь песни под гитару. Ревновать отцу было запрещено. Она это поняла довольно скоро. Но отец должен был работать в уединении, у него было много аспирантов и младших коллег, которым он помогал. Все эти люди из свиты мачехи не просто ели и пили в доме – они еще успешно на мачеху работали, и каждый был полезным человеком, каждый что-то, как муравей, тащил в лапах к ногам своей повелительницы. Один имел знакомство со строителями, воздвигавшими кооперативный дом, и была надежда попасть в первую очередь, когда будут разыгрываться квартиры, другой был приятелем главного редактора издательства, где можно было получить заказ на книгу, третий имел связь с директором гастронома, а он легко – только избранным – оформлял хорошие заказы из дефицитных продуктов с доставкой на дом. Словом, мачеха дирижировала целой командой людей, помогавшей им жить.

Она уже окончила школу, поступила в университет на филологический факультет, и мама была несказанно рада, когда помогала ей готовиться к экзаменам, и все ее знания пригодились дочери. Это время опять сблизило их, но однажды она, вернувшись от отца с мачехой, рассказывая маме о том, как чудно провела у них время, сколько было интересного народу, неожиданно для себя самой выпалила:

– Я понимаю отца, что он ушел, он искал интересной, разнообразной жизни, и он нашел ее.

Мама долго молчала, так, что она испугалась и стала просить прощения. Мама все молчала, тогда она заплакала, и мама сказала: “Отец приходил ко мне проситься обратно, ему неуютно жить, он не может выносить этой суетной жизни – так он сказал. Он пожаловался на тебя, что ты переняла от этой женщины тон неуважения к нему, ты слишком увлеклась ею, забыв и отца, и мать”.

Она похолодела: представить себе, что мама не сказала ей о таком важном и потрясающем событии, она и помыслить не могла! Выходит, что и об отце она не знала самого главного, совсем не понимала его.

– И что же ты ответила отцу?

– Я ответила, что из нашего дома он уехал ночью, но эта женщина не разрешит ему так просто ее оставить. Она приедет на машине, которую так отлично водит, и вывезет его обратно.

– А он что?

– Он со мной согласился. Да, его она просто уже не выпустит.

Квартира в кооперативном доме была светлая, просторная, две комнаты – одна для кабинета отца, другая – для мачехи, большая кухня обещала стать столовой и общей комнатой. Мачеха была воодушевлена и полна забот о покупке мебели, впрочем, она уже многое купила и хранила у знакомых на даче. Распорядительность мачехи была несравненна.

На новоселье впервые в гостях у отца появилась мама. Теперь она понимала, почему, но мачеха даже при всем своем уме об этом, похоже, не догадывалась. Она с удивлением заметила, что мачеха заметно робела мамы. И ей это было приятно, но непонятно. Прошло много лет, прежде чем она поняла природу этой робости: мачеха робела перед маминой особой нравственной природой.

Теперь отец запирался в своем кабинете и часто не выходил к гостям на кухню, когда там бушевали гости. Мачеха любила, когда она приходила, потому что можно было эффектно похвастаться друзьям:

– Это моя падчерица, которая меня любит…

Ее в самом деле обольщало то, что мачеха-художница, ей казалось все, что она делала, принадлежащим миру искусства. А этот мир переливался всеми красками и манил к себе.

На третьем курсе она вышла замуж за своего сокурсника, и когда привела его в дом отца, мачеха сказала:

– У нас с твоим отцом детей нет, и считай эту квартиру своей. После нас. Так или иначе, но мы постараемся, чтобы квартира вам досталась, когда мы умрем.

И мачеха улыбнулась своей пленительной улыбкой, которая ей так нравилась. Отец был доволен словами жены. В тот вечер слова о смерти прозвучали неестественно и абстрактно, будто говорили о звездах Галактики. Но оказалось, что она стояла совсем близко. Отец очень быстро стал слабеть и хиреть, уставать от малейшего усилия, мачеха повлекла его к врачам, и приговор вскоре был вынесен беспощадный – рак в последней стадии, операция бесполезна. И отец в своем кабинете лег на постель, чтобы на ней умереть. Он еще успел увидеть внука, но не испытал ни радости, ни удивления. Жизнь его покидала, и теперь он, как ребенок, тянулся к маме, звонил ей несколько раз в день.

Мачеха заботилась о лекарствах, медсестра приходила каждый день делать уколы, но в дом по-прежнему приходили люди, тихо выпивали на кухне, беседовали негромкими голосами. Казалось, темное облако опустилось на жизнь этого дома.

Мачеха позвонила ей утром и просила приехать, чтобы проститься с отцом: врач сказал, что конец близок.

Отец узнал ее и сказал слабым голосом:

– Наклонись и поцелуй меня. – Она плакала, и слезы упали ему на лоб.

– Прости меня, – сказал отец и закрыл глаза. – А когда мама придет?

В сознание он уже не пришел, и, когда приехала мама, он ее не узнал. На кухне мачеха при живом еще отце заказывала гроб – она любила все делать заранее.

Похороны были многолюдными, очень многим отец помогал, его любили коллеги и студенты. На поминках мачеха сказала:

– Теперь придется отпустить домработницу, не потяну.

И всем стало неловко, потому что ни у кого домработницы не было.

Вскоре после смерти отца она родила второго сына и назвала его именем. Вероятно, года еще не прошло, когда мачеха попросила ее непременно приехать вечером по важному делу. Специальную библиотеку отца мачеха уже удачно распродала, и пустой почти кабинет отца, без книг и журналов, выглядел чужим, будто духа его уже здесь не было.

На кухне сидел незнакомый развязный человек, и мачеха представила его как своего племянника из Ташкента.

– Я вызвала тебя, – сказала мачеха за столом, когда выпили по первой рюмке дорогого французского коньяка, – чтобы сообщить тебе, что я завещала эту квартиру своему племяннику…

Она подняла на нее глаза и почувствовала, как краска прилила к ее щекам. У нее было странное свойство – от волнения она краснела. А мачеха продолжала:

– Твой отец хотел, чтобы эта квартира досталась тебе и твоим детям, но он оставил меня практически без всяких средств существования, а те немногие сбережения, которые были, ты же знаешь, пропали в сберкассах. Я подумала, что все-таки квартира выстроена главным образом на мои деньги.

У нее застучало в висках и перехватило дыхание. Племянник с аппетитом накладывал себе на тарелку салат.

– Как на ваши? – спросила она мачеху и вспомнила мамины слова:

– Ты не понимаешь эту женщину, но когда-нибудь увидишь во всей красе.

– Разве ты забыла, что первый взнос за квартиру был сделан на мой гонорар? Мой племянник, – почему-то мачеха не называла его по имени, а именно этим торжественным титулом, – обязуется выплачивать мне каждый месяц сто долларов, тогда я смогу прожить и даже домработница будет приходить ко мне. Я думаю, что папа не хотел бы, чтобы я бедствовала.

– Конечно, конечно, – забормотала она.

Вскоре поднялась и стала прощаться. В коридоре они обнялись, и мачеха сказала:

– Ты сделала для меня очень многое в жизни – благодаря твоей привязанности я удержала твоего отца.

– Знает, – холодком прошло у нее по спине.

Прошло несколько месяцев, но они с мачехой не виделись и не перезванивались. Та позвонила ей неожиданно из больницы: племянник устроил ее в какую-то богатую частную клинику на обследование, что-то было не в порядке с печенью. Мачеха просила ее навестить. Но в это время тяжело заболел младший, она металась и с ним, и с мамой, которую неожиданно увезла “скорая” с сердечным приступом прямо с лекций.

– Надо, надо навестить мачеху, раз она просила, – говорила она себе, но вырваться из беличьего колеса было трудно.

Неожиданно раздался звонок: жизнерадостный мужской голос сообщил ей, что мачеха скоропостижно скончалась в клинике от инфаркта. Ее телефон был в записной книжке покойной.

На похоронах все шептались, что смерть была странной для еще не старой женщины, что теперь квартира достается племяннику. Он уже прилетел, был на похоронах и поминки устраивал в отцовской квартире. Все было привезено из ресторана.

Из крематория она вернулась домой, отговорившись нездоровьем мамы. Ехала и неизвестно почему повторяла себе странное слово:

– Это возмездие, это возмездие. – Но кому, наверное, внятно не могла бы обьяснить.

Светлана КАЙДАШ