Воздух, с которого не спуститься

История одной юношеской переписки

В прошлом году в издательстве «ЛитГОСТ» в серии «Поэты литературных чтений «Они ушли. Они остались» увидела свет книга стихотворений и переводов московского поэта Владимира Полетаева «Прозрачный циферблат», первое текстологически выверенное избранное гениального юноши, выпавшего из окна своего дома на Ленинградском проспекте (в Интернете оно доступно для бесплатного чтения на сайте «Гостиная»).

Книга сразу после выхода была названа критиками заметным литературным событием: Марина Кудимова упомянула о ней как о «восстановлении контекста», «большом деле, которое предстоит понять и проанализировать», а Светлана Михеева заметила: «Можно сказать, что эта книга не типична. Она больше похожа на кино- или радиопередачу, где ведущий голос, голос рассказчика, голос единого смысла, перемежается с включениями – эпистолярными, поэтическими, с другими заинтересованными голосами. Это все-таки в целом книга о юном и рано погибшем Владимире Полетаеве, больше о нем, чем его. Под этой обложкой его стихи, переводы, некоторые письма, заметки, записки, фото…». Что касается писем, то это школьная переписка с ровесницей Аллой Каюмовой, девочкой из Орджоникидзеабада. И названия такого уже нет, дважды оно сменилось, и город теперь зовется Вахдатом, а переписка, длившаяся с января 1966 по весну 1969 года, сохранилась, и по ней можно узнать не только о том, что происходило с рано ушедшим от нас поэтом (а Полетаева не стало на девятнадцатом году жизни), но и что представляла собой дружба по переписке между школьниками в то время. Конечно, эти письма отличаются от большинства отправлений такого рода тем, что принадлежали молодому сочинителю, но это оказалось удивительной случайностью, так как на конверте первого пришедшего в одну из московских школ письма от Аллы Каюмовой в строке получателя стояло «любому мальчику или девочке». Эта практика случайных отправлений была довольно широко распространена в школах и других учебных заведениях, при которых, к примеру, существовали КИДы – так называемые клубы интернациональной дружбы, отвечавшие за внутрисоюзные и международные контакты с такими же школьниками или студентами. Принимали туда не всех, потому что вступление в такой клуб было своеобразным поощрением тех, кто учился без троек. Рекомендовали к принятию и того, кто хорошо знал какой-либо иностранный язык. Интернациональная дружба была частью дипломатии, а дети – лицом страны.

Из второго письма восьмиклассника Полетаева становится ясно, что для него это не первый опыт школьной переписки. «Я посылаю тебе открытку, – писал он Алле, – с артистом Баталовым. Это не простая открытка, это открытка-путешественница. Когда-то я переписывался с девочкой из ГДР. Ее звали Рут, и она, так же как и ты, собирала открытки. До меня она переписывалась с девочкой из Советского Союза по имени Ольга. Эта Ольга прислала ей эту открытку, а Рут, полагая, что я тоже собираю открытки, переслала ее мне. <…> Таким образом, получается, что эту открытку посылают уже в третий раз, причем дважды она переезжала границу. Сама по себе открытка представляет небольшой интерес, но какова ее биография!»

Володя Полетаев отправлял не только открытки, вкладывал не только свою фотографию, запрашивая ответную, но и на отдельных листах – свои стихи. Правда, в поздних письмах, что говорит о меньшей информативности и доверительности первых и о постепенно возникавшей благосклонности к адресату. Несколько раз ему удалось отправить и стихотворные сборники, в числе которых любимый, упоминаемый почти во всех письмах Блок: «…посылаю тебе маленький новогодний подарок – сборник стихотворений Блока. Это единственный подарок, который убирается в конверт».

О прочитанных книжках писали и интересовались ими, наверное, все школьники. К концу учебы волновались об экзаменах, говорили и расспрашивали о местах поступления и о планах на будущее вообще. Юный Володя Полетаев стал студентом переводческого факультета Литературного института. Для него сделали исключение, но обычно туда поступали люди с двумя годами производственного стажа. Об этом, как и о том, что для поступления потребовались две рекомендации (и поэт получил их от Льва Озерова и Союза писателей Грузии) и прохождение творческого конкурса и собеседования, тоже можно узнать из писем. Лев Озеров – руководитель семинара переводчиков в Литинституте – встретился Полетаеву на поэтическом вечере в МГУ, где молодой поэт в числе прочих участвовал в обсуждении литературных вопросов. Интерес Озерова к талантливым стихам и приглашение на семинар привели к тому, что от промежуточной идеи поступить на филологический факультет МГУ Володя отказался. Примерно в одно время с этими событиями произошел и вынужденный переход из одной школы в другую, но жалоб об этом – откровенных – в письмах не было, лишь констатация уже произошедшего, и вообще переписка могла бы показаться малоэмоциональной, если бы не было тех самых пространных рассуждений о литературе. В попытке прояснить непонимание Аллой стихов Блока Полетаев внезапно проговорился, что «мало просто видеть то, что написано, надо это чувствовать». «Когда я читаю Блока, – оставив поучающий тон, писал поэт, – я ведь не просто получаю удовольствие от хороших стихов, я весь как бы погружаюсь в них; они так захватывают меня, что я начинаю забывать то, что рядом со мной. Я помню, как я в первый раз прочитал «О, весна без конца и без краю».

Не сразу, но становится очевидно, что для Полетаева переписка с Аллой Каюмовой была способом разобраться в себе. Иногда такие разборы кажутся суховатыми, наполненными какими-то общими перечислениями, и Володя иронично говорит о таких перечислениях случившегося с ним, о сухих фактах, подбирая наиболее точные слова: «спустимся с высот поэзии и поговорим о более земных вещах». Но рядом с этой сухостью стихи Блока, из-за звучания которых дороги не разобрать. Попытки узнать себя через собеседника, с которым изначально связь была условной, возникшей из одного на двоих возраста и всего, что из этого следовало.

При подготовке к написанию этой статьи я с помощью друзей узнавала у людей разного возраста, писали ли они когда-то и пишут ли сейчас бумажные письма. Ответы в большинстве случаев были скупыми. Для большей откровенности не хватало какого-то особого состояния, близкого к ностальгии, но светлой. Все же любое обращение к памяти, пусть это и касается писем, степень доверительности которых условна, обнажает человека, делает видимым в нем все самое беззащитное и нежное. Это публикация помещает переписку как бы за стекло, отводит от слов весь воздух и лишает письма интимности, а рассказ о личных письмах с кем-то посторонним – совсем другое дело.

Последнее в переписке Владимира Полетаева и Аллы Каюмовой письмо – стремительное. Деловое и легкое. Оно короткое, но в нем много энергии, юношеской активности. На улице ранняя весна 1969 года. «Ночи светлые, пахнет талым снегом. Воробьи галдят на бульварах. Господи, хорошо-то как!» Обычно большинство школьных переписок незаметно сходило на нет. Подростки становились взрослыми, время ускоряло свой бег, менялись интересы и жизнь вокруг. Мысль о том, что кто-то может думать о тебе за сотни или тысячи километров, переставала будоражить. Прекращала волновать некоторая таинственность такой связи на расстоянии. Радостное и мучительное ожидание письма забывалось, забывалось и отчаянное желание немедленно ответить на это письмо, пока еще ликующая радость переполняет до краев. Но у этой школьной переписки конца так и не было.

Мария МАРКОВА