Воспитание и школьное здание

Все цели СОБСТВЕННО ВОСПИТАНИЯ, включая такую, как ПРИВЫЧКА ставить ОБЩИЕ интересы впереди ЛИЧНЫХ, т.е. на каждом шагу выказывать ГЛАВНОЕ достоинство Homo sapiens, достигаются исключительно ТРЕНИНГОМ, УПРАЖНЕНИЯМИ до тех пор, пока в ПОДСОЗНАНИИ не сформируется несокрушимый РЕФЛЕКС гражданского поведения и гражданских поступков. И только тогда придет избавление от повального воровства, от всепроникающей коррупции.

Продвигаясь к этой цели методом проб и ошибок, Макаренко обнаружил один из законов СОБСТВЕННО ВОСПИТАНИЯ. Этот закон проявляется в том, что от интересов отдельного человека к интересам общества ПРЯМОГО, непосредственного перехода нет. Тут даже тренинг бессилен. Переход может происходить лишь по схеме: воспитанник – первичный коллектив – целый коллектив – общество. Другими словами, воспитанник должен сначала ПРИВЫКНУТЬ отдавать предпочтение интересам ПЕРВИЧНОГО КОЛЛЕКТИВА, затем интересам ЦЕЛОГО КОЛЛЕКТИВА и лишь после этого он ПРИВЫКНЕТ к предпочтению интересов ОБЩЕСТВА.
Открытие этого закона далось Макаренко нелегко: “Переход от коллективного воздействия, от организации коллектива к личности, к организации личности особым способом мною в первые годы моего опыта был понят ОШИБОЧНО. Я полагал, что нужно иметь в виду воздействие на ЦЕЛЫЙ коллектив, во-первых, и воздействие на отдельную личность как корректив к развитию коллектива, во-вторых.
В развитии моего опыта я пришел к глубокому убеждению, которое было потом подтверждено практикой, что НЕПОСРЕДСТВЕННОГО перехода от ЦЕЛОГО коллектива к личности нет, а есть переход через ПОСРЕДСТВО первичного коллектива, СПЕЦИАЛЬНО организованного в педагогических целях”.
Как создается ПЕРВИЧНЫЙ коллектив и для чего он нужен, мы уже знаем. Исходная предпосылка – количество детей разного возраста в пределах от 7 до 15 человек. А каким должно быть количество детей, чтобы сплотить их в ЦЕЛЫЙ коллектив? Макаренко называет разные цифры, но подчеркивает, что “последние годы” в коммуне имени Ф.Э. Дзержинского было 600 человек и что это был предел.
О том, какое значение количество детей в школе имеет для того, можно или нельзя создать в ней коллектив, Макаренко пишет в другом месте: “Как правило, коллектив учащихся школы не должен превышать ТЫСЯЧИ. Школы-гиганты следовало бы РАЗУКРУПНИТЬ, чтобы каждая имела СВОЕ ЛИЦО, чтобы дети были ЗНАКОМЫ друг с другом, чтобы учителя УЗНАВАЛИ в коридоре тех, кого они воспитывают, чтобы ВЕСЬ школьный коллектив дружески ОБЩАЛСЯ на школьных праздниках, на литературно-художественных вечерах, в кружках, чтобы крепла дружба и уважение друг к другу в совместной творческой работе ВСЕГО коллектива. ТОЛЬКО создав единый школьный коллектив, можно разбудить в детском сознании могущественную силу ОБЩЕСТВЕННОГО МНЕНИЯ как регулирующего и дисциплинирующего воспитательного фактора”.
Чтобы прийти к более строгому определению, какое количество детей является предельным для создания коллектива, я прежде всего заглянул в историю школы. То, что я там нашел, не оставляет сомнения, что 600 человек и есть верхняя граница, позволяющая строить коллектив. “Дом радости” Витторино да Фельтре (1378-1446), “Итон”, “Харроу”, “Шульпфорте”, “Сандгертская военная коллегия”, “Ивердонский институт” Песталоцци (1746-1827), “Филантропин” Базедова (1724-1840), школа Фелленберга (1771-1844), “Новый институт для образования характера” Роберта Оуэна (1771-1858), Царскосельский лицей, школа-интернат Сесила Редди (1858-1932), лесная школа Густава Вюникена, колония имени Горького и коммуна имени Ф.Э. Дзержинского, другие воспитательные учреждения, попавшие на скрижали педагогической науки, НИКОГДА не имели большего числа детей, чем 500-600! В “Новом институте” Р. Оуэна был 701 человек, но с детским садом. Школа-гигант на скрижалях не обнаружена, и есть все основания полагать, что никогда не обнаружится.
Вполне определенное заключение дал и Ушинский: “Обширность и многолюдство учебного заведения никогда не должны превышать пределов возможности личного наблюдения и влияния главного воспитателя (т.е. директора школы. – В.К.). С утверждением духа заведения пределы его могут расширяться; но опаснее всего для заведения, если в нем набито столько воспитанников, что наблюдение за ними (а иногда даже и самое знание их имен) становится для главного воспитателя невозможным. Тогда поневоле он должен положиться на других, которые, в свою очередь, предоставят это наблюдение третьим, и в школьную жизнь начнут вливаться со всех сторон разнородные элементы, с которыми не в состоянии уже будет справиться главный воспитатель и поневоле перестанет вести заведение: оно само поведет его за собой”.
Эту ПРИРОДОСООБРАЗНУЮ закономерность отмечают и ОПЫТНЫЕ специалисты нашего времени. В 60-х годах в стране развернулось строительство школ-гигантов на две, три и даже на четыре тысячи учащихся и педагогов.
Педагоги крупных школ, врачи-гигиенисты категорически против укрупнения школьных зданий. В них дети чаще болеют, возрастает детский травматизм, возникают большие проблемы с отдыхом во время перемен. Но главное – крупные школы не могут стать базой для создания КОЛЛЕКТИВА. Интересно заключение известного школьного директора, педагога-ученого и писателя Константина Ерофеевича Гапоненко (8-я средняя школа города Холмска Сахалинской области): “Практика показывает, что две школы по 640 мест лучше справляются с задачами, возложенными на них, чем одна на 1200 мест. В этом нас убеждает пример нашей же школы. Имея 1700 учеников, мы, несмотря на все старания, никак не можем создать единый ученический коллектив”.
Газета “Труд” как-то опубликовала отчет о командировке в Тольятти собственного корреспондента и заведующего сектором школоведения АПН СССР. Поводом для поездки явилось письмо автоградского жителя, который с гордостью сообщал, что у них построена самая большая школа в стране, одних детей – 2500 человек! Столичных гостей встречал директор школы Петр Павлович Богатырев. Он огорошил прямо с порога: “Школа трудноуправляема!” И расшифровал: “Зайду в корпус младших классов, со мной здороваются, а я силюсь вспомнить, кто же это: то ли наша новая учительница, то ли молоденькая мамаша одного из учеников, то ли старшеклассница-пионервожатая…”
Полную потерянность в бесчисленных анфиладах “дворца” Петр Павлович ощущал особенно остро, потому что до “повышения” работал в других условиях: “Там я знал каждого ученика не только в лицо, характер каждого знал, склонности, увлечения…” Оценивая свой прежний опыт, опыт других директоров, П.П. Богатырев почти дословно повторяет Ушинского и Макаренко: “Коллектив в 600-700 учеников принято называть “педагогически обозримым”. Не страшно, как показывает опыт, если директор не знает трети учеников. Но при дальнейшем уменьшении относительного числа известных ему учащихся он начинает утрачивать объективное представление о ходе педагогического процесса в школе”.
В 70-е годы выдвигалась идея школы-комплекса. Доктор медицинских наук В. Андрианов по этому поводу писал: “Архитектор К. Френкель высказывает опасение, что школа-комплекс, объединяющая функции внешкольных учреждений, может превратиться в детский городок. На мой взгляд, такую перспективу можно было бы только приветствовать. В самом деле, разве это плохо, если в центре микрорайона, подобно оазису, раскинется парк, в котором разместятся комплекс школьных зданий, бассейн, стадион, библиотека?”
Коротко расскажу об одном из своих экспериментов, который мне удалось провести в Украине, когда я работал там в республиканском НИИ педагогики при умнейшем директоре Николае Дмитриевиче Ярмаченко. Заведующая отделом народного образования города Комсомольска Полтавской области Лидия Ивановна Бугаевская сама проявила инициативу. Под свою ответственность она “уломала” и секретаря горкома, и председателя исполкома, и заместителя министра просвещения Украины по науке. Мне и директору школы N 3 Василию Дмитриевичу Масному разрешили переделать типовой гигант на 1600 учащихся в школу-комплекс. К счастью, ломать стены или строить новые не потребовалось. Здание было изначально разделено на три одинаковых блока (для начальных, средних и старших классов), к счастью, не изолированных друг от друга. Этот проект я до сих пор считаю самым удачным из тех, которые мне довелось повидать.
Поступили мы просто. Пересортировали (отделять младших от старших – глупость) классы в каждом из блоков и получили ТРИ средние школы с полным набором всех возрастов, от первоклассников до выпускников. Всех трех завучей поставили директорами, организаторов внеклассной и внешкольной воспитательной работы – завучами, а сам директор Василий Дмитриевич стал административным директором. Лишних денег не понадобилось.
Первичные коллективы – разновозрастные отряды – создали по месту жительства, т.е. как у Макаренко, по бытовому признаку. Командиров просто назначили – выбирать было рано, потому что, живя своим классом, дети в масштабах школы друг друга просто не знали. “Командовать”, разумеется, никто не умел – за десять лет привыкли только подчиняться классному руководителю, учителям, завучам, директору. Пришлось взрослых “начальников” прикреплять “комиссарами” – один “начальник” (классный руководитель) на три отряда. Конечно, все успели проникнуться замыслом на моих семинарах, открыли для себя совершенно другого Макаренко, увлеклись. Прошло две-три недели, и дело пошло!
На первых порах главной задачей был надзор (хорошее слово, лучше, чем безнадзорность!). Важность этой задачи поняли и командиры, а интересная педагогическая игра их просто захватывала. На глазах рождалось разновозрастное братство. Самый маленький перестал бояться, что во дворе его могут отлупить, отобрать все копейки на школьный обед, просто влепить затрещину. Каждый чувствовал, что защита рядом, а защитники, даже из числа бывших насильников, ходили гоголем и с гордостью докладывали на утренних рапортах – обязательно директору, – что за прошедшие сутки в их отряде не было никаких ЧП. Случалось, и, к сожалению, нередко, что папа с мамой после совместного подпития устраивали в доме трам-тарарам, ребенок вырывался из квартиры и бежал к командиру. Там ему вытирали слезы и сопли, успокаивали чаем и оставляли на ночлег.
За какой-нибудь месяц – что мы расценили как чудо – скукожился бытовой вандализм, хотя до этого было, как в Москве: испражнялись в подъездах, били стекла, расстреливали электрические лампы, бомбили телефонные аппараты, выворачивали почтовые ящики, крушили лифты, вышибали двери, настенная живопись была настолько откровенной, что ею можно было иллюстрировать новейшее пособие по порнографии.
Финал оказался непредвиденным и очень для всех печальным. Увлекшись “СОБСТВЕННО ВОСПИТАНИЕМ”, очень похожим на подлинную жизнь, дети ослабили внимание к домашним заданиям и снизили средний процент успеваемости, святая святых “школы муштры и зубрежки”. Показатели оказались важнее, чем коренные перемены в образе жизни детей, чем все рыцарские добродетели: дружба и братство, защита слабых, совместный отпор рэкету, вольному отношению к девочкам-подросткам, бытовому вандализму, токсикомании (так тогда именовалась наркомания), сквернословию, попыткам втянуть мальчишек в пьяную компанию, отлучить от коллектива. Василий Дмитриевич защитил с горя кандидатскую диссертацию и уехал в Умань заведовать кафедрой педагогики. Новый директор подчинился приказу, и школа-комплекс опять стала школой-гигантом.
До сих пор не могу забыть письмо двадцатилетней давности, которое написал из Латвии учитель Балдонской средней школы А. Гусев. Когда я читал его, мне казалось, что это про нас, про судьбу нашего эксперимента: “Учитель всегда за что-нибудь борется: за высокую успеваемость, за сознательную дисциплину, за стопроцентную успеваемость. А как обстоит дело с “высокими показателями” мужества, доброты, рыцарства, благородства, честности? Как это ни парадоксально, учитель зачастую не знает, КАКОВ же на самом деле его ученик: храбрый или трус, подлый или благородный, упорный или безвольный”.
Еще большим парадоксом УЧИТЕЛЮ Гусеву представлялось то, что и сами дети ничего не знают о своем ХАРАКТЕРЕ. Да и как об этом узнать, задавался УЧИТЕЛЬ вопросом, если о храбрости, честности, благородстве можно судить не по речам на диспутах о смысле жизни, а по делам, поступкам, поведению в разных житейских ситуациях.

Валентин КУМАРИН