Внуки Коменского За что им жалеть дедушку?

Началось с того, что видный экономист Евгений Сабуров неожиданно провозгласил в одном из массовых изданий близкий закат эпохи великого Яна Амоса Коменского. Лейтмотив статьи: классно-урочная система свое отжила и в обозримом будущем отомрет сама собой как исторический анахронизм.
Вот это да – такой наезд на классика… Держа удар, министр образования РФ Владимир Филиппов возразил в другом издании, что “общество пока не готово менять классно-урочную систему на какую-либо другую”. А президент Российской академии образования Николай Никандров присовокупил на всякий случай, что “ресурс этой системы не исчерпан”.
Гонг, можно сказать, прозвучал. -Противники Коменского доказывают, что система “класс-урок-предмет”, став матерью всех современных наук и прогрессов, якобы выдохлась сегодня, не справляется с общественными вызовами. Именно компьютерные технологии скорее всего создадут альтернативу административно-репрессивной фабрике умов, содействуя тем самым переходу в постиндустриальное, а то и в игровое, как предсказывает г-н Сабуров, будущее человечества. Правда, уважаемый защитник виртуальных игр тут же честно признает, что все попытки поставить технику – тот же, допустим, интернет – на службу старой доброй классно-урочной системе до сих пор завершались ничем, а значит, “безнадежны”. Действительно, школа Коменского уверенно отвергла все до одного изобретения прогресса (кроме, пожалуй, мела и доски), которые сама же, по иронии судьбы, и породила. Почему? Может, и вправду стоит в этом разобраться изнутри самой системы, аккуратно вскрыв мотор и не боясь испачкаться в машинном масле?

Общение “по списку”
Важно напомнить, что первоначально школа, созданная чешским ученым, не претендовала ни на что, кроме ускоренного обучения грамоте. Для этого ему пришлось создать замкнутый класс.
Раньше учение считалось делом абсолютно добровольным: приходили и учились все подряд, без различия возраста и подготовки. Не было синхронных ритуалов подчинения преподавателю, учебнику. Была вольница свободного общения, поскольку слушатель самим своим присутствием показывал рассказчику, что хочет продолжать контакт на равных с “мастером по грамоте”. А если отсутствует – значит не желает.
Это фундаментальное правило коммуникации и нарушает мегамашина Коменского, какой она стала сегодня. Ведь детей здесь, прежде чем начать учить, жестко по списку прикрепляют к группе “дежурных рассказчиков” (как крепостных к помещику) и к своей единственно-неповторимой “группе слушателей”. На годы вперед! Чтобы впредь ходили, думали, дышали только строем (своим классом), по звонкам, общим командам, на оценку.
Главная забота педагога в такой школе – усмирение, “объездка” непокорной массы. То есть по существу отсутствие помех. Считается, что если дети вас не перебивают, то, значит, слушают. Тогда как в жизни чаще всего, напротив, именно активные помехи в ходе разговора – самый верный признак, что он интересен для собеседников.
“А кто ты такой, чтобы я тебя выслушал?” – так говорит хозяин своему рабу. “А ты кто такой?” – думает раб про себя. Отсутствие помех, как видим, полное. Оно и формирует “общество без общества”, в котором мы живем. Вы только вдумайтесь: учитель разговаривает с социальной пустотой вот уже три с половиной века.
Ученик обязан каждую минуту “честно верить” в то, что произносит педагог. Больше того, демонстрировать наглядно эту свою веру по первому зову. Но и учитель должен постоянно делать вид, что интересен всем до единого ученика.
На этой поведенческой неправде, обоюдной лжи в поступках и строится классно-урочное общение. В итоге ничему, кроме бессмысленной покорности, взаимного приспособленчества, лукавства, конформизма, мы здесь в 90 случаях из 100 не обучаемся (по данным всемирного опроса Института Гэллапа, 1988 г.).
Система “класс-урок-предмет” вредна сама по себе, ибо она всегда должна быть плотно закрыта на вход-выход независимо от желания клиента.

У природы нет людей второго сорта
Известно, что с помощью оценки (еще одно великое изобретение Коменского) учитель делит все высказывания детей на правильные и неправильные. На первый взгляд в том нет особенной беды. На самом деле получается, что правильный ответ всегда заранее готов. Его-то и прикладывают к ребенку, измеряя интеллектуальный рост. Школа таким образом разводит всех на два потока: правильные люди и неправильные. Эта гигантская работа над “ошибками” природы подрывает дух, ментальное здоровье, творческие силы целых поколений homo sapiens.
Тут обычно возражают педагоги: дескать, мы оцениваем не личность, а ее способности.
То есть р-раз вот так и разрубили (с лета, на глазок) ребенка на “способности” и “остальное” – все, что не относится к теме урока?
На самом деле просто выбросили за ненадобностью то, ради чего и с чем каждый явился в этот мир.
Недаром individuum на латыни означает “неделимый”. Следовательно, оценивая часть (способности), штампуем целое (личность, ее бессмертный дух). Ставим свое клеймо годами напролет – делим, разделываем человеческую душу попредметно, поурочно, подетально. Строго по Коменскому.
“Докоменская” оценка, очевидно, была иной, она выносилась преимущественно поведением, поступками. Люди обменивались знаниями, опытом, тем самым оценивая и друг друга и самих себя. Зачем же все-таки Коменскому потребовалась громкая, публично-принудительная порка человеческого интеллекта? Вот какой ответ дает сам автор: “для поддержания рабочего тонуса” в классной неволе. Причем что интересно: от рождения она была, по авторскому замыслу, всего двухбалльной – либо похвалой, либо порицанием.

Память дана нам, чтобы… забывать
Раньше любое интеллектуальное развитие ученые (под влиянием, в частности, классно-урочной публицистики Коменского) сводили к идее запоминания, к работе памяти. Только недавно выяснилось, что у человека, оказывается, есть “две памяти”.
Первая, кратковременная, опирается на обязательное забывание: грубо говоря, она защищает интеллект от ненужной ему информации. Компьютерщики еще называют ее “черная доска”: можно что угодно записать и с легкостью тут же стереть. Ее-то, эту буферную память, в основном и тренируют в школьном классе. Формула соли, квадрат суммы, местоположение на карте такой-то возвышенности…
Другой памятью ученые называют все то, что не забывается, всегда в работе, под рукой. Это нормальный человеческий опыт – в том числе опыт воспоминаний, опыт разума. Здесь “спрятаны” принципиально нужные для каждого специалиста навыки, умения, способности. Эта функционально грамотная память, можно сказать, у нас в крови, всегда растет и развивается – скажем, на кончиках пальцев у пианиста, ювелира, в золотых руках токаря, пекаря, хирурга, в умных ногах спортсмена, танцора, в особых рецепторах вкуса и обоняния кондитера, пивовара, парфюмера. Вполне понятно, что опыт неотделим от ума, души, всех дарований личности. Но развивать эту естественную “долговременную память” в классе, с планом, по команде, на оценку нереально. Можно лишь уродовать память истинную, как и самоохранительную, сделать их ложью и притворством.

Как дети перестали быть людьми
Чернобыльская катастрофа произошла, как известно, в два приема: отключили защиту и стали экспериментировать.
Точно такова же, судя по всему, и схема глобальной педагогической катастрофы, постигшей человечество в начале ХVIII века. Вплоть до 1700 года дети в Европе жили одной жизнью со взрослыми: вместе работали на фермах, мельницах, в ремесленных цехах, пасли овец, занимались рукоделием, искусствами, торговлей, нянчились с малышней, вели домашнее хозяйство. Их называли “взрослыми малых размеров” (Р. де Грутт) и наделяли полновесными, хотя и адекватными юным годам правами. Подчеркнем, что молодежь в те времена еще не составляла изолированной социальной группы, была неотторжимой частью мира взрослых.
В один прекрасный день уже известный нам великий архитектор первой машины по производству… людей (именно так!) провозгласил крылатое: “Из каждого ребенка можно СДЕЛАТЬ человека”.
Правом СТАТЬ ЧЕЛОВЕКОМ, овладев грамотой, Коменский подменил естественное право каждого им БЫТЬ: располагать отпущенной свободой, временем, ресурсами, талантами по собственному разумению.
Защита была отключена от имени церкви, к которой принадлежал епископ Коменский, и начался невиданный эксперимент: массовая перековка безграмотных “пустых шкафов” (Д. Локк) в наемную рабсилу.
Максимум 10 процентов людей, причем повсеместно (включая СССР), согласно исследованию института Гэллапа выносят из школы основы, крупинки наук, которыми та столь обильно насыщает содержание своих программ. При этом большинство, 90 процентов, переходя из класса в класс, годами совершенствуются в той же примитивной грамоте – умении читать, писать, считать и аккуратно исполнять инструкции начальства.
Значит ли это, что 90 процентов людей оказались глупее сооруженной за 300 лет до них школы Коменского? Ответа нет.
Милослав БАЛАБАН,
Антон ЗВЕРЕВ