На чтение: ≈ 21 мин.Ежедневно каждый преподаватель общается с теми, кого ему положено учить и воспитывать. Однако мы начинаем не с нуля. Ученики, приходя к нам, имеют сложный, часто негативный опыт жизни, и это не новость. Их души изломаны, вывернуты наизнанку безудержной разноголосицей информационного потока. С глубокой древности было принято беречь не только физическое, но и духовное здоровье детей. Вспомните-ка, получалось не так уж плохо. Человеку нужно постепенное созревание; желудок заболевает, если мы едим незрелые сливы и яблоки, а что же ребенок? Не успел он родиться, как его маленькая душа погружается в беспросветную нравственную грязь, которая начинается с ежедневного сквернословия родителей – идут с коляской, даже улыбаются, речь при этом – уши береги. Не папа с мамой, так прохожие поражают откровенным и уже привычным (!) языковым цинизмом.
Так лучше,.. так больней…Игорь СЕВЕРЯНИН
Дитя, вы только вдумайтесь в это святое слово, с самых нежных лет, подойдя к киоску взглянуть на яркую игрушку за стеклом, неизбежно увидит обложку глянцевого журнала с тетей или дядей в непристойной позе. Посреди фильма-сказки по телевизору его настигает реклама, к примеру, обычного майонеза, но с натуралистической двусмысленностью, способной испортить аппетит нормального человека.
Не стоит возмущенно выкрикивать, что они, мол, еще ничего не понимают. Вы видели, какой неприятно-знающей улыбкой при этом искажается детское лицо? За что мы до такой степени вдруг возненавидели собственных детей? Наша задача – передать им умение любить, то есть быть не просто сытыми и благополучными, но и счастливыми, умеющими радоваться жизни. Мы продолжаем делать все, чтобы уничтожить в них эту способность. Ответьте, не мне, а себе, может ли самозабвенно любить юноша, сызмальства привыкший определять любую девочку, девушку, даже незнакомую, просто идущую мимо, как «телку»? Способна ли девушка, которая воспринимает как норму циничные, гнусные слова, произносимые парнем в ее присутствии, и сама говорит их, не смущаясь, разобраться в своих чувствах? Один из самых уродливых симптомов нашего времени – идут подростки с трогательными полудетскими лицами, непринужденно беседуют на нецензурном наречии и, завидев преподавателя, извиняются: «Ой, простите, я вас не заметил(а)».
Известно, что произведения литературы и искусства – показатель бытия человеческого. Какие книги пишутся в последнее время? Чем отличаются от прежних? Прочтем и сравним.
«…Самое тяжкое бремя суть одновременно и образ самого сочного наполнения жизни» – так утверждает уже с 1984 года Милан Кундера в романе «Невыносимая легкость бытия». Я вижу в этих словах синоним понятия «единство и борьба противоположностей» нашего времени. Пройдет еще немного лет, и какой-нибудь новый автор окончательно поставит знак равенства между отчаянием и счастьем.
Кажется, совсем недавно человек стремился быть как можно более приятным для окружающих. Иногда это доходило до абсурда, боялись сделать даже намек на естественные проявления организма. «…Она была напичкана едой до отвала и …ежеминутно боялась, как бы ни рыгнуть. Этим можно было погубить все – ведь лишь очень пожилые мужчины и дамы могли себе позволить такое, не упав в глазах общества» (Маргарет Митчелл).
Однако теперь господствует лозунг «что естественно, то небезобразно». Человек ведет себя непринужденнее животного. Возникает ощущение, что каждый стремится произвести на всех вокруг наиболее мерзкое впечатление, и книги, спектакли, фильмы сразу наполнились детальным изображением моментов жизни, которым лучше оставаться вполне интимными. «Она сидела на унитазе, и жажда опростать внутренности, внезапно овладевшая ею, была жаждой дойти до конца унижения, стать телом по возможности больше и полнее, тем самым телом, чье назначение, как говаривала мать, лишь в том, чтобы переваривать и выделять. Нет ничего более жалкого, чем ее нагое тело, сидящее на расширенной оконечности сточной трубы» (Кундера).
Изумительный образец современного художественного слова. Какое воздействие оказывает он на молодого человека?
Примечательный факт: я практически не встречала в художественной литературе столь детальных описаний функционирования сердечной мышцы, позвоночника, кровеносной системы и т. д. Однако натуралистические подробности работы выделительных органов и сопутствующих ощущений буквально заполонили современную прозу, поэзию и даже сцену. Возникает впечатление чересчур однобокой страсти к изучению анатомической науки.
Итак, человеком нашего времени овладела «жажда унижения». Привет тебе, о Навоз!
Некий суперсовременный художник (простите, имени его мне не удалось запомнить, да и стоило ли?) предложил публике картину под смачным названием «В глубь России». Человек, слегка наклонившись, напряженно вглядывается корове под хвост. Теперь не только бумага, но и любой материал, пригодный для обработки, вынужден быть крайне терпеливым. Самый благородный мрамор или металл может оказаться использованным для изделия, при виде которого неудержимо потянет «опростать внутренности». Беззащитный сравнительно недорогой холст тем более находится в невыгодном положении.
Фидий, Челлини, Микеланджело, создавшие произведения, демонстрирующие красоту и величие Духа Человека в прекрасном и совершенном теле, они нам не указ. Зевса надо было водрузить не на трон, а на стульчак, и дать ему в руки рулон туалетной бумаги. Получился бы новомодный современный шедевр. «Жалкое нагое тело пою!»
Очевидно, «легкость бытия» состоит в том, что не требуется обременять себя стремлением быть лучше. Новый идеал человечества – свифтовский йеху. Вспомним хотя бы всплывшую на этой мутной волне Веру Павлову:
В дневнике литературу
мы сокращали лит-ра,
И нам не приходила
в голову рифма пол-литра…
И не знали мальчики,
выводившие лит-ра,
Который из них загнется
от лишнего литра…
Как возможен стал такой невероятный, трагически-дикий перепад?
«…Чем тяжелее бремя, тем наша жизнь ближе к земле, тем она реальнее и правдивее» (Кундера). Навозная жижа, несомненно, достоверна и безупречно честна. Однако не менее реальны чистота и свежий воздух после уборки. Делайте свой выбор, решайте, кто вы – «жалкое …тело» с единственным назначением «переваривать и выделять» или микеланджеловский Давид, свободный и прекрасный герой, способный справиться своими силами почти с любой сверхзадачей.
Я не сомневаюсь, что многие возмутятся высказанным здесь мнением, дескать, роман признан во всем мире, переведен на разные языки, считается шедевром и т. д. Ничьи протесты меня не испугают. Мне это не нравится, вызывает чувство брезгливости, кроме того, я в своем мнении далеко не одинока. Вы скажете – ново?
Ничего подобного – вспомните Рабле. Но при этом Рабле – сатирик, и его цель – исправление, а не унижение человека. Вы скажете – интересно? Много ли интересного вы черпаете в унитазе? Если да, то я вам глубоко сочувствую.
Кундера предлагает нам посмотреть на себя в перевернутый бинокль, подобные произведения выращивают в человеке комплексы неполноценности, ощущение своего ничтожества и, как следствие, агрессивность. Таково мое мнение, кстати, основанное на жизненном опыте. Начитавшись подобных книг, молоденькая преподавательница философии с непринужденной уверенностью утверждает на своих уроках, что самым естественным для людского общества жизненным девизом является поговорка «человек человеку волк». Вам не страшно? Результат воцарения в социуме такого мнения – уже не рост, а взлет преступности, насилия, обширная атрофия добра.
Для сравнения хочу вспомнить «Искру жизни» Ремарка, созданную в 1952 году. Место действия – германский концентрационный лагерь, фабрика переделки человека в низшее животное. Результат прочтения – захватывающая дух гордость за то, что в столь чудовищных условиях совсем немало было людей, которые до конца сохраняли высочайшую степень достоинства личности, находили в себе способность любить и даже поддерживать чужую любовь, возникшую рядом с ними.
«… Пятьсот девятый достал из кармана кусок хлеба.
– На вот. Мне не нужно. Мне… хватило. Отдашь это Рут…
Голова его упала на грудь, но он с усилием поднял ее еще раз, и его разукрашенный кровоподтеками череп внезапно озарила улыбка…
– Ведь это тоже очень важно… что-то давать…»
Я оглядываюсь вокруг и вижу, что нет сейчас хронического и безнадежного голода. Однако немного попадается мне людей, которым «важно что-то давать». Тех, кому важно брать, даже не брать – хватать, отбирать в свою личную пользу, неизмеримо больше.
Теперь не верится, что люди месяцами, годами жили в условиях безысходного негатива и им удавалось сохранять в себе живую и прекрасную человеческую душу. Но вокруг них обитали «двуногие прямоходящие» монстры, создававшие этот немыслимый ад, причем не испытывая никаких сомнений, даже самых смутных. Им просто не приходила в голову мысль о дикости и нелепости того, что они творили. Гитлеризм изобрел систему воспитания чудовищ из собственных детей, но и наши эксперименты с информационным полем уже приносят обильный и очень ядовитый урожай.
Нет у нас никакого права лишать своих детей способности радоваться жизни, верить в то, что она дана для счастья и осуществления большой мечты, а не является нелепым выбросом в мир страданий и болезней. История цивилизации, в том числе ХХ века, хранит несметные сокровища педагогического опыта, позволяющего решить эту сложную задачу, но мы полностью отказались от проверенного знания и тщимся изобрести новый велосипед.
Наш век далек от сентиментализма. Каждый день необходимость гонит одну толпу сквозь другую вдоль и поперек улицы, никто не смотрит на бегущих мимо случайных соседей. Некогда смотреть вокруг, некогда замечать друг друга. В общении преобладают сухость, резкость, поспешные краткие ответы.
«Сбербанк за углом… Простите, мой автобус…» На такую ерунду, как счастье, времени нет. Но изредка оказывается, что некуда бежать. Можно присесть под усыпанной цветами старой яблоней в тихом саду, где только издали слышен визг соседской электропилы, и почитать, к примеру, Шиллера. Возникает основательно забытое ощущение медленно горящей свечи, хрупко звучащей ласковой музыки, соловьиной возни в кусте жасмина перед началом ночного концерта, в душе пробуждается бессмысленная несовременная нежность. Вдруг начинаешь понимать, что многое почти безвозвратно утрачено нами, и всего этого становится жаль.
В наше изломанное время, не успевая любить, люди находят возможность интриговать, завидовать и вершить другие, не менее интересные дела. Для взращивания добрых чувств, как видно, необходим изрядный досуг, однако злобе короткий день не помеха. Есть ли любовь, заметить трудно, но коварства хоть отбавляй.
Кстати, нам так сильно нравится понятие «современность», что стало модно старинные сюжеты переносить в нашу своеобразную действительность. Особенно смехотворны в таком контексте «Кармен» и «Травиата» – переродились в комедии, да и только. Я попытаюсь вообразить себе современных Луизу Миллер и Фердинанда.
Прежде всего их отношения с первой же встречи должны стать куда ближе, чем это допускалось во времена Шиллера, и никто из зрителей не упрекнул бы их в этом, а страдания ее отца выглядели бы на редкость смешными.
«Это что же, плата за честь моей дочери?.. Убирайся ты к черту, мерзкая сводня!..»
Кроме того, отказ Фердинанда жениться на богатой леди Мильфорд смотрелся бы потешно из-за его многословия и мотивации.
«…Простите, я не могу поверить, что вы британка. Свободная дочь… свободного народа,.. который до того горд, что не курит фимиама даже добродетели чужестранцев, ни за что не станет ублажать их пороки… Нет, вы… не британка…»
Кто это будет слушать? Конечно, необходимо перевести текст на современный жаргон, к примеру: «… Че ты мне впариваешь, будто ты классная телка…» и так далее. Сочно, выразительно, а главное, в духе времени и без лишней сентиментальности. Пара нецензурных выражений придадут еще больше реалистичности подобному спектаклю.
В его трагический финал и вовсе никто не поверит, если снова не сделать ему небольшую прививку.
«…Я совершил убийство… и ты не можешь от меня требовать, чтобы я один шел с этой ношей к всеправедному судие…»
Кого сейчас смутишь таким пустяком? А как часто люди стыдятся своих лучших качеств, скрывая их от окружающих, особенно молодежь и подростки?!
«…Я вступался за униженных, выпрямлял кривду… Я неизменно устремлялся к благим целям, а именно: всем делать добро и никому не делать зла…» (Сервантес).
Годы, века все идут, преобразуя до неузнаваемости мир, а человек до сих пор часто оказывается банкротом перед лицом Добра; начинает казаться, что и слова эти – добро, справедливость, честь, великодушие – придуманы просто так, на потеху толпе.
Упорен в нас порок, раскаянье –
притворно;
За все сторицею себе воздать спеша,
Опять путем греха, смеясь,
скользит душа,
Слезами трусости омыв свой
путь позорный.
(Бодлер)
Что за социум мы построили, с потрясающим усердием возведя на пьедестал деятельный и жесткий эгоизм, научившись в лучшем случае со снисходительно-презрительной усмешкой наблюдать чьи-то искренние проявления? Неуютно всем: богатым, бедным, умным и глупым, страшно – красивым и талантливым (на них легко находятся потребители, но нет почитателей).
И все же я не согласна с теми, кто утверждает, что люди плохи по своей природе. Нам известно о жизненном пути матери Терезы, ее многочисленных помощниц и последователей. В истории человечества великое множество тех, кто посвящал себя безупречному альтруизму, забывая о собственных удобствах и интересах. Декабристы и их жены, безымянные труженики тыла Великой Отечественной войны, самоотверженные строители новых городов. Правда, теперь мы научили наших детей смеяться над ними, а то и презирать все, ради чего они жили и умирали.
Сливеют
губы
с холода,
Но губы
шепчут в лад:
«Через четыре
город-сад!»
(Владимир Маяковский)
Путь Искусства – отражение и развитие лучшего, высшего начала в человеческой душе. Я слышала утверждения некоторых молодых и молодящихся деятелей культуры, будто персонажи новейших произведений должны говорить на жаргоне и с использованием нецензурных выражений, так как это будто бы есть современный язык. Мне довелось ознакомиться с подобным «переводом» одного из сонетов Шекспира. Молодой автор непринужденно сообщил, что поскольку Шекспир использовал для своего творчества общепринятые в его время языковые формы, то и нам надлежит в искусстве изъясняться по-свойски, имея почему-то в виду подзаборно-тюремный диалект, довольно-таки распространенный в последние годы в нашем обиходе. Трудно понять причину, по которой часто этот диалект неоправданно величают современным русским языком. «Переводчик» не учел, что в любом столетии существуют и свой жаргон, и собственные нецензурные выражения, однако Шекспир не их выбрал для творчества. Он любил и уважал родную английскую речь, стремился к ее возвышению и совершенствованию.
Культура – это процесс созревания, а не гниения человеческой цивилизации. Искусство – ее речь, но никак не брань.
Подъем по лестнице, конечно, требует от нас больше усилий, чем спуск или падение.
Чем обусловлен наш выбор?
Москва
Наталья КВАСНИКОВА, преподаватель физики политехнического колледжа №47
Но
Выбор читателей
Комментарии