Владимир КРЫЛОВ: Хирургия – это стиль жизни

Набираешь в поисковых системах «нейрохирург Владимир Крылов» – и сразу выскакивает: «Николай Караченцов». Крылов оперировал Караченцова после автокатастрофы. С того момента Интернет сопрягает эти два имени. Получается, что общественное внимание выдающийся хирург заслужил лишь по случаю – оказав медицинскую помощь известному артисту. Не обидно ли это? «Я спокойно к этому отношусь, – говорит Крылов, – и никакой проблемы для себя тут не вижу. Это, скорее, проблема журналистов. А мне, признаюсь, все равно, спросят ли меня еще о чем-нибудь кроме того, как после операции чувствует себя Николай Петрович Караченцов. Я не принадлежу к числу гламурных персонажей, для которых не важно, что о них пишут, лишь бы имя мелькало. У нейрохирургов свой круг. И в России, и в Европе, и в мире. Мы знаем, кто из нас чем занимается и кто чего стоит».Владимир Крылов заведует отделением неотложной нейрохирургии НИИ скорой помощи имени Склифосовского. Он доктор медицинских наук, член-корреспондент РАМН, лауреат Государственной премии.

– Вы возглавляете клинику с 1994 года. За это время больше стало людей, нуждающихся в вашей помощи, или меньше?- Больше. Во-первых, сохраняется немалое число черепно-мозговых повреждений, инсультов и т. п. Во-вторых, у нас появились уникальные возможности диагностики: за последние десять лет в практику внедрились методы так называемой нейровизуализации, мы стали более точно диагностировать. В-третьих, новый директор института Анзор Хубутия сделал большой акцент на совершенствование хирургической помощи. Благодаря этому мы получили серьезный толчок для развития специальности – начали развивать несколько направлений в нейрохирургии, а это очень важно.- Сколько операций вы делаете в месяц?- «Вы делаете» я отношу к нашей клинике в целом. Я не могу отделить клинику от себя. Здесь у нас несколько хирургических направлений. Прежде всего хирургия острых нарушений мозгового кровообращения. Второе направление – черепно-мозговая травма. Третье – позвоночно-спинальная травма и поражение позвоночника, нейроонкология, гидроцефалия, ряд других заболеваний. В год мы делаем почти полторы тысячи операций. Из них больше тысячи – экстренные, остальные – плановые. Я принадлежу к когорте так называемых сосудистых хирургов, основная моя специализация – операции при разрывах аневризмы головного мозга. В год делаю примерно сто таких операций. Это мой конек.- А за что вы Госпремию получили?- За разработку методов диагностики и лечения (в том числе хирургического) различных форм нарушения мозгового кровообращения и за разработку системы оказания медицинской помощи.- Чем нейрохирургия отличается от классической хирургии?- В нейрохирургии совершенно другие представления об операционном поле. Классическая хирургия – это большое операционное поле, раскрытый живот, сердце, бьющееся на руке… У нас иначе. У нас, как правило, немножко затемненная операционная, у нас микроскоп, и хирург видит только незначительную часть того поля, где он работает. Глубина операционной раны – до десяти сантиметров, а ширина колеблется от нескольких миллиметров до одного-двух сантиметров. И в этом пространстве хирург работает. Соответственно у него иные, особые требования к инструментам.- Вы работаете со специальными окулярами?- С микроскопом. Это очень серьезная оптика. И очень дорогая – доходящая до стоимости лучших автомобилей.- Работая с человеческим мозгом, нейрохирурги ощущают некую свою избранность? В хирургической среде это особая каста?- Я бы так не сказал. Но что нейрохирурги люди увлеченные, не лишенные профессионального азарта, это надо признать. Вообще хирургия определяет стиль жизни того, кто ею занимается. Если ты практикующий хирург, тем более в системе скорой медицинской помощи, ты должен в любой момент быть в форме, способным в течение нескольких минут принять решение, организовать операцию, где ты основной участник, и справиться с очень сложной ситуацией, цена которой – жизнь. Что же касается собственно нейрохирургии… Мне кажется, в нее идут люди с большими претензиями, большими…- …амбициями?- Я хотел избежать этого слова, но… здоровые амбиции в нейрохирургии необходимы. Они побуждают совершенствовать мастерство, дают мотивацию твоему профессиональному росту.- Нейрохирурги – люди более честолюбивые, чем их коллеги из других сфер медицины?- Мне кажется, да. Это видно уже по студентам. В нейрохирургию идут обычно один-два человека с курса. И когда с ними, особенно с девушками, начинаешь беседовать, не можешь не заметить обостренное честолюбие, здоровую амбициозность. А уж потом время показывает, кто из них не ошибся в выборе специализации. Первые представления о нейрохирурге – рафинированная операционная, человек смотрит в микроскоп, делает тонкие движения, творит какое-то волшебство, какое-то чудо…- Это романтические, наивные представления?- Естественно. Многие юноши и девушки идут в нейрохирургию из-за романтики, но жизнь очень быстро опускает их на землю. Черепно-мозговая травма – это чаще всего больной, доставленный в состоянии сильного алкогольного опьянения. А ножевые ранения? А ранения огнестрельные? Ты пришел в красивую нейрохирургию, а сталкиваешься с бомжами, алкоголиками, бандитами. Это неизбежная сторона всей скорой медицинской помощи – работа с таким контингентом.- А вы как пришли в нейрохирургию?- Случайно. Я учился в Первом Ленинградском медицинском институте. На начальных курсах была практика, мне сказали: «Есть отделение, где много тяжелых больных, там не хватает рук, иди туда». И я попал в отделение нейрохирургии. Мне там было интересно все – и стиль работы, и характер патологии, совершенно нетипичный для классической медицины. Потом увлечение переросло в специальность.- Есть подробнейший атлас мозга. Но какие-то тайны мозга еще существуют?- Атлас мозга – это просто графическое представление о наших знаниях. А мозг – как океан, как Вселенная. Мы видим только то, что можем увидеть. Но, думаю, видим лишь верхушку айсберга, а все остальное где-то глубоко-глубоко.- Душа человеческая как-то связана с мозгом?- Вы знаете, на каждой операции я вспоминаю о Боге. Ловлю себя на мысли: до каких же высот должна была подняться человеческая природа, чтобы создать то, что она создала! Мне кажется, должна быть где-то рука Божья, которая сотворила то, с чем мы работаем. Я как-то шел по улице с известным академиком, он направлялся читать доклад о возможности трансплантации стволовых клеток при определенной патологии нервной системы. Мы проходили мимо церкви, и тут я его спросил: «Занимаясь такой сложной, неоднозначной проблемой, вы в церковь ходите?» – «Нет, знаете ли, я атеист». Но когда он потом делал доклад, с его уст то и дело слетало: «Даст Бог, мы этого добьемся». Или: «С Божьей помощью вскоре приступим к этой работе». Он все время ссылался на Всевышнего.- А вы ходите в церковь?- Я хожу в церковь. Не очень регулярно, но хожу. Не хочу касаться интимных сторон моей жизни, просто скажу вам: я знаю, что есть место, где человек может побыть один на один с собой, со своей душой. Церковь учит людей правильным взаимоотношениям. Учит любить, помогать, жертвовать собой. Хотя говорят, что если человек победитель, то он далек от христианской истины.- Кто это говорит?- Да вот Хемингуэй хотя бы. Он пишет, что христианская душа проявляется в кротости. И особенно знаете у кого? У побежденных. Когда ты побежден, у тебя вдруг проявляются черты христианской души: смирение, жалость к ближним, сострадание, кротость… Я всегда вспоминаю Всевышнего в операционной. Всегда. Особенно в серьезных ситуациях. Я просто думаю о нем. И знаю, что если я о нем думаю, значит, мы под его покровом находимся. У человека должна быть надежда, что его поддерживают. У хирурга ведь иногда не бывает выбора. Некоторые движения совершаются инстинктивно – от опыта, от интуиции, от знаний. В одно мгновение все это вдруг суммируется, и ты должен принять решение. Поддержать тебя в этом решении может только Всевышний.- А вторжение в человеческий мозг – оно вообще-то совместимо с религиозной моралью? Нет ли в этом чего-то… ну антибожественного, что ли?- Ничего антибожественного в этом нет. Мы же помогаем людям. Знаете, в чем разница между хирургом и Богом?- В чем?- Бог точно знает, что он не хирург. А вот хирург считает, что оперировать больных ему свыше дано, что он является чуть ли не исполнителем воли Божьей. На самом деле все прозаичнее. Хирургия – всего лишь один из агрессивных, радикальных методов лечения болезни. И если мы способны побороть эту болезнь, улучшить состояние больного или спасти его от смерти, значит, мы должны это делать. Это просто наш долг – профессиональный, гражданский, человеческий.- При повреждении мозга душа человеческая изменяется?- Это сложный вопрос. Вот говорят: душевная болезнь, душевный больной… Если человек находится на излечении в отделении психиатрии, о нем можно сказать, что у него проблемы с душой. А иной раз психические нарушения возникают после черепно-мозговой травмы. Хотя это случается далеко не всегда и вовсе не является неминуемым. Поэтому я не сказал бы, что с повреждением мозга душа обязательно изменяется.- А вообще после хирургического воздействия на мозг человек остается самим собой?- Да, остается.- Его личность совершенно не деформируется?- Если мы затрагиваем структуры, определяющие психический статус человека, его мыслительные способности, то возможна и деформация. А если все это проходит без следа или с небольшими потерями, то личность практически не теряется. Большинство хирургических операций на мозге не сопряжено с изменением личности человека. Хотя бывает и такое.- Бывает в результате врачебной ошибки?- Ошибки практически исключены. Мы же тщательно планируем ход операции. Знаем с точностью до миллиметра, куда подойдем, в какой момент будем работать на той или иной структуре.- Оперируя мозг, вы занимаетесь ювелирной работой. Существует ли специальный тренинг для рук нейрохирурга?- Существует. Он особенно важен для тех, кто оперирует, глядя в микроскоп, и чья работа связана с заболеваниями сосудов мозга. Ты должен сшить, например, артерии – конец в конец – диаметром в один миллиметр, а то и меньше. В таком случае требуется увеличение объекта в 30-40 раз. Ты шьешь под микроскопом. Смотришь сюда, а шьешь вон там. При этом изменяется угол осмотра операционного поля. Для такой работы нужны определенные навыки.- Ловкость рук?- И ловкость, и твердость, и точность.- С возрастом это уходит?- Конечно, уходит. Вообще нейрохирургия – это для молодых людей.- А сидя можно оперировать?- Можно и сидя, и стоя. Зависит от привычки. Я, например, стоя люблю оперировать. Другие считают, что это тяжело, и предпочитают сидеть, на такой случай предусмотрены специальные кресла, подлокотники… Хотя долго сидеть тоже тяжело, начинает спина болеть. Лучше чередовать то и другое.- Существует ли понятие «хирургический почерк»?- Да, несомненно. Это качество выполнения операции. Иногда смотришь, как оперирует твой коллега, и отмечаешь про себя, какая у него правильная постановка рук, как он грамотно инструменты держит, как виртуозно с ними обращается. А у другого, глядишь, немножко грязно, кровь сочится, постоянно отсосы работают.- Это на вид. А по результату операции хирургический почерк прочитывается?- У кого хороший почерк, у того и результат выше.- Я слышал, вы проводили исследования, пытаясь проверить, существует ли некая связь между мозговыми нарушениями и творческими проявлениями у великих композиторов, художников… Можно ли утверждать, что гениальность – это в какой-то степени психическая патология?- Нет. Просто человек услышал или увидел то, чего не слышат или не видят тысячи, миллионы людей. Это просто способность, данная ему от Бога и воспитанная трудолюбием, только и всего. Мозг гения и мозг обычного человека анатомически ничем не отличаются, а мозговые нарушения не сопутствуют гениальности и уж тем более не удостоверяют ее.- В вашем доме бывают известные артисты, литераторы, ученые. Они когда-то были вашими пациентами?- Необязательно. Кто-то из них обращался ко мне за помощью, кто-то – нет. С большинством из них я познакомился на каких-то совместных мероприятиях, возникло живое общение, а затем и дружеские отношения. По-моему, это естественно, когда медики дружат с режиссерами, композиторами, художниками. Элементы творчества есть ведь и во врачебной практике. Хотя нейрохирургия – это в общем-то рутинная работа. Но когда начинаешь проникаться ее философией – глазам своим не веришь: надо же, неужели это все мы?!