Владимир КОРЕНЕВ: Художник ставит перед собой невыполнимую задачу

Владимир Борисович Коренев, народный артист России, ведущий актер Московского драматического театра им. К.С.Станиславского, профессор, художественный руководитель театрального факультета Института гуманитарного образования, о времени и о себе.

– Владимир Борисович, вас при поступлении в ГИТИС просто нельзя было не заметить, так? Но, наверное, мало на экзамене талантливо прочесть басню, нужно еще и чем-то удивить?- Внешность тоже имеет значение, конечно. Но тогда среди поступающих были и получше меня. Принято считать, что мастер набирает курс по принципу набора типажей в «Горе от ума» – если роли разойдутся по актерам, то такая труппа может сыграть любой репертуар. Но я потом поинтересовался у руководителя, почему именно нас он выбрал на прослушивании? И он ответил, что не может объяснить, интуиция – дело субъективное: «Вот чувствуешь, что тут что-то получится, человек может добиться чего-то – и все…» Я сам уже одиннадцать лет руковожу театральным факультетом. И мне тоже иной раз первокурсники задают такой вопрос: «Почему мы?» Не знаю. Видимо, все та же интуиция. И глаза, глаза должны быть особенные. Я должен видеть, что человек любит театр по-настоящему, а не идет в искусство за славой и деньгами…- А вы не ошибались в выборе студентов?- Почти никогда не ошибался. В момент приема экзаменов на самом деле и у абитуриента, и у педагога обостряются все чувства. И я не знаю, что есть театральная педагогика в большей степени: наука или искусство. Наверное, это нечто пограничное. У нас вузы воспитывают актеров и режиссеров, но ни один вуз не воспитывает театрального учителя. Далеко не всякий хороший артист может стать хорошим педагогом, впрочем, и наоборот. Каким должен быть хороший педагог? Не знаю. Тут все индивидуально. Вот я по призванию проповедник. Такая у меня натура, я как поп, накапливается что-то, и я должен делиться. Иначе меня распирает изнутри, как глухонемого энциклопедиста. А занимаясь со студентами, я получаю возможность с ними разговаривать. Это, наверное, самое интересное в жизни – обучая, учиться самому, воспитывать личность. В искусстве все должно быть маркировано личностью человека, только тогда оно искусство. Ремесло лишено личностной силы.- Но есть же школы, направления, кумиры? А кумирам подражают. Разве это плохо?- В искусстве нельзя ни за кем становиться в очередь. Да, ремесло – основа, ремеслу можно научить. Но запустить механизм собственного творчества – вот задача настоящего педагога. Работая с актером, нужно не просто научить его избавляться от волнения, необходимо дать ему возможность получать удовольствие от профессии, самовыражение актера – его важнейшая задача. Педагог должен развить его индивидуальность до размеров общественного интереса. Я часто перечитываю Пушкина. Подряд листаю сборник и вижу, что он писал «по долгу», что – «для души». И у Пушкина есть неровные стихи. Выпивал с другом или соблазнял женщину – надо что-то преувеличенно хорошее написать. Есть пушкинские стихи – упражнение профессионала. Но есть и то, что выходит далеко за пределы ремесла, и более прекрасных слов сыскать трудно. Когда он пишет о Керн – это шедевр, это искусство… Однако если бы поэту сказали: «Пушкин, отбери сам из своих стихов для вечности», думаю, он выбрал бы очень мало.- К сожалению, художник тоже должен зарабатывать на хлеб насущный, и не только себе, но и детям.- Жизнь, конечно, отнимает свое, нужно работать за деньги. Словами того же Пушкина: «Позвольте просто вам сказать: не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». И все же чем ремесленник отличается от художника? Ремесленник ставит перед собой выполнимую задачу. А художник – невыполнимую. Но если художник в решении своей невыполнимой задачи дойдет хотя бы до середины, он уйдет дальше ремесленника, который в своей дошел до конца. Вот этот зазор между целями, одна из которых на расстоянии вытянутой руки, а другая – на уровне горизонта, и есть искусство. Его нельзя ничем измерить, его можно лишь почувствовать. И очень хорошо, что в искусстве все субъективно. Это дактилоскопический рисунок индивидуальности, он не повторяется, как строение кожных узоров пальцев или радужная оболочка глаз. Но хороший педагог может эту индивидуальность в человеке увидеть и развить. А меришь только по себе, иного критерия нет, кроме как личный опыт.- Сейчас в обществе укоренилось, что главная ценность – деньги. У всех одна забота: как заработать в принципе и как заработать еще больше. Людям творческим приходится считаться с заданными обстоятельствами, мутировать и ассимилироваться…- Деньги ничего не решают. Однако капитализм диктует свои правила, и молодое поколение приняло ложную формулировку как должное. Сегодня в России сложилась чудовищная политико-экономическая формация. Мне могут возразить, что российский социализм так же страшен, как российский капитализм. Да. Но в основе социализма все-таки лежала идея социальной справедливости, пусть и утопическая, далекая от эллинского социализма Платона. Сейчас наступил кризис индивидуализма, точка всеобщего личностного саморазрушения. И стало понятно: это путь в никуда. Я много лет преподаю и имею возможность сравнивать. Года три назад среди московских старшеклассников был проведен опрос, чем они хотят заниматься. И большинство ответили: бизнесом. Но вряд ли все эти подростки действительно хотят идти в торговлю или бухгалтерию. Просто общество, родители подвели к мысли о бизнесе. Но разве сделает человек карьеру в деле, которое ему не нравится? Никогда! Человеку можно внушить страх перед реальностью, внушить алгоритм простейших действий. Но ждать, что он добьется успеха в навязанном деле, бессмысленно. Не добьется. Вот талант свой угробит, жизнь растратит напрасно, а за порогом тридцати-сорока лет обратного пути не будет.- Нелюбовь к профессии, конечно, может разрушить жизнь, примеров множество… Но что делать? Сегодня даже взрослым трудно понять себя и мир, не то что подросткам.- Делать одно: доверять себе. Приходить в свою профессию вовремя. Ошибка обходится слишком дорого. Я говорю не только о творческих профессиях. Любая деятельность требует призвания и таланта. А ведь сегодня уже не говорится о человеке труда в самом широком смысле, о том, кто создает материальные и духовные ценности, он будто бы стерт со страниц нашей прессы. Все издания интересуют только преуспевающие герои, успех любой ценой вне зависимости от наличия таланта. Но известным можно стать и будучи бездарностью. Сегодня, чтобы петь на эстраде, не надо иметь голос, слух, обаяние. Сегодня на эстраде не певцы, а «проекты». Не могу их слушать, это плохая самодеятельность. А ведь на ее раскручивание и пропаганду идут колоссальные средства. И зритель привыкает. А молодой зритель начинает считать нормой. Проблема культурного воспитания – национальная проблема, умалчивать об этом – преступление.- После успеха фильма «Человек-амфибия» вам выпала слава, которую трудно даже полностью осознать: вы стали легендой. Но после «Человека-амфибии» широкий зритель вас потерял из виду, даже, помню, ходили разные версии, что да почему… А как вы перенесли эту амплитуду колебаний?- Конечно, успех окрыляет, приятно осознавать, что все тебя любят, может, и незаслуженно. Но эта волна всеобщей любви могла погубить. Я как-то уцелел, не спился и не пошел по рукам. Не то чтоб я был какой-то волевой, нет. Просто спасло воспитание, удержала семья. А перепад состояний… Это сейчас если человек поймал удачу, то он нарасхват. Нынче режиссеры не стесняются пользоваться популярностью актера, на этом строится успех картины. А в советское время режиссеры были честными, успех картины от медийности актеров никак не зависел. Это огромная разница, принципиальная. Мне посчастливилось вовремя встретить мудрого человека: Иван Александрович Пырьев вместе с ролью мерзавца в своем фильме «Свет далекой звезды» дал мне совет: «Перестань играть героев-любовников, заканчивай с этим, иначе попадешь в прокрустово ложе одного амплуа, а потом наступит момент, когда ты из него не сможешь выбраться». И я отказывался, хоть предложений романтических ролей было много. Актер для меня – человек с большим диапазоном. Потому я и не ухожу из театра. Здесь играю все – от гротеска до трагедии. Профессора Преображенского, Осипа – слугу Хлестакова, короля Людовика, Воланда, бомжа, трансвестита, врача-недоучку… Я умею в актерской профессии много.- Видела вас в постановке «Антрепризы столицы» «Исповедь целомудренного бабника». Дон Жуан, конечно, многолик, и трактовок его образа в литературе множество. Но вам удалось сказать свое веское слово. Вы роль Дон Жуана от себя строили?- Мне очень понравилась пьеса Анатолия Крыма, это редкий на сегодня жанр романтической комедии-притчи. Потом она умная, добрая, а зритель это чувствует, откликается. Сначала репетировал другой актер, но продюсер Александр Шпенглер от него отказался – выходило не то. А я, видимо, внес что-то достоверное, случилось попадание… Мне эта роль очень дорога, сколько мы уже отыграли спектаклей в разных городах, и ни разу не было, чтобы после не подошли зрители со словами благодарности. Я не делаю различия в работе, будь то стационарный театр или антреприза. У меня два спектакля в антрепризе, и оба доставляют мне огромное художественное удовольствие, как и публике, смею на это надеяться.- Но не может же быть в искусстве все только ради удовольствия, а как же менторство, наставничество?- Поверьте. Все для удовольствия и ради него. И Пушкин родился вовсе не для того, чтобы оставить миру гениальные стихи, а чтобы жить. Творчество – лишь побочный продукт жизни. Было бы чудовищно, если б люди занимались сексом не ради удовольствия, а только потому что такова технология производства детей.- Как вы думаете, зачем современный зритель идет в театр сегодня? Чем его можно увлечь?- Конечно, только хорошим сюжетом и глубиной. Не понимаю, что за явление такое – «актуальный театр». Сценическое искусство не «апеллирует к социальному индивиду», оно ищет горячего эмоционального отклика у чувствующего человека. Однажды приятель пригласил меня на спектакль «Идиот» в одном из московских театров. Я посмотрел первый акт и ушел в антракте. А приятель заметил пустое кресло и тут же позвонил: «Где ты, что случилось?» Пришлось говорить начистоту. И я ему сказал: «Знаешь, у меня вдруг возникло впечатление, что дома сломался кухонный кран, я вызвал водопроводчика, а водопроводчик перед тем прочитал роман «Идиот» и стал мне его с восторгом пересказывать, вместо того чтобы заняться починкой». Так вот мне не нужно, чтобы Достоевского со сцены пересказывал водопроводчик. Если я прихожу в театр, я хочу встретиться с умным собеседником, который растолкует мне что-то об этой жизни, до чего я не смог додуматься сам. Театр – это, конечно же, в первую очередь качество размышлений, уровень понимания. Обязанность театра – быть лекарем человеческой души. А сейчас традиционную для русской культуры особенность – духовность – многие режиссеры пытаются заместить суррогатом из теленовостей, банальных сентенций и фальшивых истин. Я часто думаю о забвении, как эта страшная река вымывает из человеческой памяти все прекрасное. Нет чтобы золото оставалось – и золото вымывает, остается всякая дрянь…