Владимир ДАШКЕВИЧ: Музыка – социальный инструмент колоссальной силы

Узнав, что я еду на интервью к Дашкевичу, мой коллега понимающе оживился: «Дашкевич? Это который тарам-пам-пам, тарам-пам-пам?» Я подумал: музыка к сериалу «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона» тяготеет над Дашкевичем, как проклятие над родом Баскервилей. Он написал два десятка симфонических и более десяти камерных произведений, сочинил несколько вокальных циклов, пять мюзиклов, две оперы, а спроси кого-нибудь, кто такой Владимир Дашкевич, – и тебе сразу «тарам-пам-пам, тарам-пам-пам». Даже песни из «Бумбараша» не так въелись в уши, как музыкальные темы «Шерлока Холмса».

– У Александра Кушнера я спрашивал, не обидно ли ему, что из обширного собрания его поэтических текстов только две строчки – «Времена не выбирают, / В них живут и умирают» – непрестанно цитируются, а других будто и нет? Вот и вас хочу спросить: не обидно ли, что широкая публика знает вас преимущественно по «Шерлоку Холмсу»?- А что вам ответил Кушнер?- Сказал, что ничуть не обидно, что по-настоящему любят стихи приблизительно полтора процента населения, эта доля не меняется, и раздувать ее не надо: наша страна так велика, что и полтора процента – это огромное количество читателей.- Тут я с Кушнером солидарен. Классическую музыку у нас любят те же полтора процента населения, и это весьма солидное число меломанов. Что же касается «Шерлока Холмса», то даже по чисто коммерческим признакам я вижу интерес не только к нему. Рекламщики покупают у меня лицензии на музыкальные темы и «Бумбараша», и «Собачьего сердца», и «Зимней вишни»… У меня 10-12 таких хитов.- Но это, за исключением «Бумбараша», не песенные хиты – вот в чем штука.- Да, хитом обычно становится песня. И у многих кинокомпозиторов (например, у Пахмутовой) есть замечательные песни. Но две вещи несколько снижают мое отношение к такой киномузыке. Во-первых, она написана в миноре и, во-вторых, это песенный жанр. А «Шерлок Холмс» – симфоническое произведение, и притом мажорное. Русский человек любит пить горе стаканами, и все блатные песни написаны в миноре. Но минорный блатняк превращает страну в зону. Для здоровья общества это небезопасно. Каждая такая песенка – крошечный шажок вниз по лестнице. Поэтому меня обнадеживает, что мажорные темы «Шерлока Холмса» запомнились, стали популярны. Значит, общество интуитивно чувствует потребность в позитиве.- Вы теперь часто отказываетесь участвовать в том или ином кинопроекте?- Бывает.- В каких случаях?- Ну, например, если создается сериал, в котором много бессмысленных смертей, или производится экшн, где убийство – просто сюжетная встряска, чтобы зритель не заскучал. Не возьмусь за картину и в том случае, если сценарий мне не интересен. Кино сползает с тех высот, на которых оно было в XX веке. И сползает в том числе потому, что режиссер не ставит высоких художественных задач перед композитором. Трудно представить себе, что сегодня кто-нибудь решится снять картину типа «Шербурские зонтики». Ведь успех таких фильмов зависит от композитора, от того, найдет ли он супертему, на которой, собственно, все здесь и держится. Те же «Шербурские зонтики» фактически опера, которую можно петь вне картины. Кино рождено быть немым. Оно немым и родилось. А нынешнее говорящее кино – это, по сути, радиопьесы, подчас скучно снятые или, наоборот, снятые с большим количеством видеоэффектов. Но эти видеоэффекты можно спокойно вынуть и показывать отдельно, потому что в создании цельного художественного образа они не участвуют, да и не получается никакого цельного образа.- Хороший саундтрек тоже можно вынуть из картины и слушать отдельно, от него не убудет.- От него не убудет, а вот от картины, если изъять из нее музыку, боюсь, ничего не останется. Музыка – тот цемент, который в кино скрепляет и драматургию, и актерскую игру, и весь режиссерский замысел. Например, я писал музыку к фильму Абдрашитова «Слуга». Это фильм о том, как шофер стал дирижером. Если не придумать музыкальный ход и не оснастить его высококлассной музыкой, то снимать просто нечего будет.- Режиссер в этой работе очень зависел от композитора?- Думаю, да, и притом еще он очень рисковал. Потом пришли новые времена, и режиссеры, заказывая музыку, рисковать перестали. И это сразу сказалось. Интонация фильмов закисла. Сейчас фильмы скучно слушать.- Что делать, на смену режиссерскому кино пришло продюсерское. Композиторы это на себе ощущают?- Знаете, чем режиссер отличается от продюсера? Режиссер делает картину для одного человека – для себя самого. А продюсер хочет сделать картину для всех. Но в Америке продюсер становится фактически соавтором режиссера. С соответствующими амбициями: вместе создать что-то такое, чего до них не создавали. Творческое соавторство режиссера с продюсером сделало американский кинематограф одним из мировых лидеров. У нас иначе. У нас продюсер – добытчик и распорядитель денег, больше никто. Образное содержание картины его совершенно не интересует. Он давит на режиссера, заставляет его работать на успех, сообразуясь при этом с собственным пониманием успеха.- Вам приходилось работать с очень хорошими режиссерами – Масленниковым, Бортко, Абдрашитовым… Их подходы к киномузыке сильно разнятся?- Практически все режиссеры отличаются звериным чутьем на музыку для своей картины. Ты играешь и по тому, как режиссер тебя слушает, понимаешь, что это не совсем то. Но как только он слышит то, что ему нужно, он, как охотничья собака, моментально делает стойку.- А бывает, что композитор своей музыкой помогает режиссеру найти решение какого-то эпизода?- Бывает.- А так, чтобы музыка опрокинула режиссерский замысел, заставила радикально изменить его?- В «Бумбараше» как раз так и произошло. Работая над этим фильмом, режиссер Николай Рашеев взял мою музыку из спектакля Таганки «Господин Мокинпотт». И мне потом пришлось ее оттуда изъять, всю – от первой до последней ноты. Потому что Мокинпотт был немец, а Бумбараш – чистокровный русак. При всех темповых и эмоциональных совпадениях это совершенно не совпадало по национальному колориту. Но все было снято акцент в акцент. Поэтому требовалось написать музыку, которая точно попадала бы в эти акценты. Что я и сделал.- Это изменило фильм?- Это изменило фильм, особенно его финал. Ведь песня «Ходят кони» вообще не была запланирована. Это было пожелание Юры Смирнова, который играл Гаврилу. Он сказал: «Ребята, я там злодей, но мне нужна какая-нибудь душевная песня». Мы ему и написали. Потом пришел Валера Золотухин и забрал эту песню себе. Правда, в финале они ее пели вместе. Но финал-то возник как раз потому, что появилась песня.- Почти все, что написано вами не для кино, ждет своего часа. Музыку крупных форм пишете «в стол»?- Я могу перечислить, что лежит у меня в столе. Лежит II симфония (Чеховская), III симфония («Жить не по лжи»), два альтовых концерта, фортепьянный, скрипичный и виолончельный концерты. А те сочинения, что исполнялись, всегда исполнялись с огромным успехом. «Реквием» Ахматовой для симфонического оркестра, хора и солиста в исполнении Камбуровой был встречен прекрасно. Так же, как, например, «Солдатский реквием», который прозвучал в Харькове к 65-летию Победы. А прошлым летом в Нижнем Новгороде был замечательно встречен скрипичный концерт, который сыграла Алена Баева. Могу назвать невостребованные произведения и других композиторов, входящих в первую десятку. Это грандиозная опера Эдуарда Артемьева «Преступление и наказание», которую он писал двадцать семь лет. Это замечательный концерт Геннадия Гладкова с гениальной ораторией «Свифт». Это прекрасная Шестая симфония Алексея Рыбникова. Да что там, у нас полно достойных сочинений, которые не исполняются.- Музыканты отдают предпочтение классике?- Да.- Почему?- Тому есть ряд причин. Во-первых, играть новые сочинения всегда рискованно. На это отваживались только выдающиеся мастера, такие, как Ростропович, который сыграл около 300 премьер. На это шел Борис Александрович Покровский, в свое время заказавший мне «Ревизора». На это идут Минин, Федосеев, иногда новую музыку играет Гергиев. Во-вторых, за новую музыку, а она в отличие от классики находится в зоне авторского права, надо платить, и довольно прилично. Бывает, после концерта посидели, выпили, подходит администратор и говорит: «Владимир Сергеевич, может, напишете отказ от авторских, а то нам нечем платить оркестрантам». А что делать? Приходится писать отказ. Это все результат непродуманной музыкальной политики. Чтобы современная музыка чаще звучала, музыкантов надо стимулировать. За очередное исполнение нового произведения они должны получать дополнительное вознаграждение. Иначе они будут играть его только один раз – причем себе в убыток – и больше никогда к нему не вернутся.- Может, не в музыкальной политике дело? Может, композиторы измельчали?- Не измельчали. Я недавно на радио «Орфей» сделал годовой цикл передач, посвященный современным композиторам, в том числе и российским. И обнаружил у нас грандиозный запас музыки, которая может сделать честь любой стране и даже вывести Россию на лидирующие позиции. Я не буду приводить в пример США – там хорошая музыка пишется только за очень большие деньги. Но у нас есть блистательные сочинения Свиридова, Таривердиева, Гаврилина. Есть потрясающие произведения Вайнберга, который до конца не раскрыт. И есть замечательная музыка кинокомпозиторов, прошедших серьезную школу общения с массовой аудиторией. Здесь опять же Геннадий Гладков, Артемьев, Рыбников. А еще Шварц, Петров, Дога, Канчели, Шнитке… Целое созвездие имен!- Чего же не хватает?- Не хватает продуманной музыкальной политики. Идет тотальное наступление маленького формата. Почему наши лучшие композиторы стали даже себе в убыток активнее работать в крупных формах? Потому что почувствовали необходимость что-то противопоставить катастрофическому сползанию в микроформат типа «М-м, Данон». Маленький формат рождает маленького человека с коротенькими мыслями, с клипированным сознанием, который никакую модернизацию не потянет.- Неужто сейчас вы скажете, что существует заговор против русской национальной культуры?- Нет, я этого не скажу. Но есть такое малоизученное понятие, как социальная интуиция. Она-то и заменяет то, что принято называть заговором масонов, олигархов или кого там еще. Они никаких заговоров не устраивают. Те же олигархи, будь они в Москве или в Нью-Йорке, прекрасно понимают, что средний класс с его высокой социальной активностью прежде всего дорого стоит. Чтобы сделать его более дешевым и более управляемым, надо снизить его самооценку. Так вот попса – идеальный способ снижения самооценки. И это практиковали не только американские миллиардеры, это делало и послесталинское правительство, и все советские властители вплоть до распада СССР. Потому что им не нужен был активный средний класс, который себя проявил в 60-е годы. И с этой точки зрения «бониэмизация» всей страны, она, конечно, была своего рода соцзаказом, который создал моду на коротенький жанр. И если теперь на какой-нибудь радиостанции вы спросите: «Почему не передаете классическую музыку?» – вам сразу ответят: «Неформат».- Сегодняшнее опопсение всего и вся вы считаете результатом целенаправленной политики?- Да, мне так кажется. Попса – это игра на понижение. В том числе и на понижение самооценки. Когда молодой Шуман услышал молодого Шопена, он не сказал: «Ах как прелестно играют его пальцы!» Он сказал: «Это пушки, прикрытые цветами». Что такое «Марсельеза»? Это фактически пересочиненная Роже де Лиллем ария Фигаро из оперы Моцарта. Под эту арию средний класс Франции штурмовал Бастилию. И социальная интуиция стала подсказывать правителям: на кой черт нам эти пушки, прикрытые цветами, давайте гнать попсу. Попса – лучшая профилактика социального протеста. Правда, профилактика недолговечная. Понижение самооценки чем-то должно быть компенсировано. Иначе происходит накопление внутренней отрицательной энергии и в какой-то момент возможен выплеск агрессии.- Мир спасет музыкальная классика?- Уж во всяком случае не попса. Если у нас будет проводиться разумная, грамотная музыкальная политика, это поможет изменить нравственную ситуацию в стране. Музыка – социальный инструмент колоссальной силы.